Так ведь этот змей подлый чем ответил!

— А с женщиной своей расы, Фог, — говорит, ехидно, — ты бы тоже после свадьбы к медикам пошел? Чтобы они все сделали по правилам науки?

Разозлил меня.

— Ладно, — говорю. — Потом не скули.

Улыбнулся.

— Не сердись, Фог. Просто — у тебя есть право ко мне прикасаться, а у других нет. И больше я никому не позволю. Что еще не понятно?

Все понятно. Мечом. Не для слабонервных дело. В первую брачную ночь кровь должна быть, говорите? Было дело. Все, как положено. Крови — залейся. Стакан, не меньше.

Хорошо, что я после поединка культуру не выкинул. А то, хоть моя невеста и утверждала, что кровотечение остановится, я вовсе не был уверен. Так что Укки… Ие-Укки-Эль ее теперь звали, кстати. «Юу» в имени значит «мужчина», а «Ие» — «женщина», и эта приставочка может меняться в течение жизни. Так вот, Укки жевала культуру и ругалась пилотскими словами. В том смысле, что от культуры ее тошнит еще с Бездны. Но кровь остановилась.

Потом, правда, было плохо. Мы никуда не летали. Время после свадьбы у людей называется «медовый месяц», а на Нги-Унг-Лян — «время боли». Эта метаморфоза мою девочку отважную выламывала так, что жутко делалось. Укки спать не могла, я с ней сидел по ночам, болтал всякую чушь… Вы тут восхищались, как фехтовальщики друг к другу привязаны… Если между ними все правильно, то этот месяц общей пытки отношения замыкает намертво. Она менялась со страшной силой и похорошела болезненной такой, чахоточной красотой, ей было ужасно больно, но она вылепливалась в потрясающую женщину, просто расцветала, как орхидея… Их девочки офигенно уязвимы во «время боли», особенно, когда таз начинает раздаваться, они ходить почти не могут, поэтому есть смысл и в этом расцвете, который вызывает неописуемые эмоции, и в супербоевой подготовке у мужика. В первобытные времена, видать, так и было — когда девочка доламывается до женщины, мужчина сидит рядом с мечом и готов рубиться хоть со всем населением преисподней. За нее и свое будущее.

Я уже потом узнал, что фехтовальщицы иногда умирают от этого дела, как человеческие женщины при родах. Не от Укки. Она меня лишний раз, видите ли, дергать не хотела. Она сильная, гордая и отважная, она решила, что справится, и справилась-таки… Э, вообще не объяснить, что такое — фехтовальщица. Это абсолют, а вы — человек…

У нас потом были боевые операции. Я Укки учил стрелять, швырять в цель ножи и кое-чему из рукопашного боя. Она — прирожденный боец, обучается на раз, но, конечно, такого совершенства, как с мечом, ей, видно, уже не достигнуть. С другой стороны, меч у нее в руках был чуть ли не с младенчества, стаж несравним… Вот пилот она первоклассный. Совсем без нервов… ну, вы знаете.

А насчет детей… женщине периодически приходят такие мысли, инстинкт, ничего не поделаешь. И я придумал кое-что. У нас страховка в этом Медицинском Центре, медики нам обязаны по гроб, и мы заявились туда и спросили, можно ли как-то подогнать наши ДНК друг к другу.

Наг, похоже, решил, что мы совсем сбрендили, но попробовать взялся. Они там долго мудрили и, в конце концов, кое-что придумали. Жалко только, что за основу взяли не человеческие гены, а гены фехтовальщика. Но иначе Укки выносить бы не смогла. Так что…

Тут Фог замолчал и повернулся к дверям. И мы с Тама-Нго повернулись.

А в дверях остановилась девушка редкостной, даже для фехтовальщиц, прелести. Очень высокая, стройная, гибкая, загорелая до золотого цвета, сияющая блондинка в десантном комбезе. Раскосые длинные глаза ее хризолитового цвета остановились на Фоге, и она улыбнулась, как солнце.

Ее пиратское одеяние, конечно, ничего такого не подчеркивало, но все-таки она была ощутимо полненькая. То есть, не скоро, но ожидается.

Фог встал, вытащил из-под стойки длинный меч на перевязи и закинул его за спину, как автомат.

— Пойду, — говорит. — Похоже, с моим семейством все в порядке. Укки сюда каждый месяц на обследование ходит, Наг за нашим парнем сам присматривает. Все хорошо, одно плохо: когда вырастет, сложно ему будет на Мейне. Местечко же у нас — сами понимаете, безнравственное и отвратительное, но главное — где найти нормального партнера для поединка? А?

Мы с Тама-Нго хотели повидать Чамли, для того и заявились в его сектор. Вообще-то, говоря откровенно, обычно не слишком-то мы рвались тут бывать, потому что Чамли — изрядная таки сволочь и общаться с ним бывает довольно противно. Но он нам в прошлый раз обещал протонный генератор показать с какой-то модерновой суперзащитой — а это было кстати, потому что мой потек. Может, купим.

Правда, Тама-Нго всю дорогу ныл и канючил, что он Чамли не любит, что Чамли на него не так смотрит, что он Чамли убьет когда-нибудь и в Место Блаженного Упокоения ему тогда не попасть. Что, чем туда лететь, он лучше сам мне генератор сделает. Но этого я ему не мог доверить при всем уважении.

— Ты уже сделал нам синтезаторы белка, — говорю. — С меня хватит.

— Ты, Воин Простора, Проницающий Нечто, вечно недоволен, — говорит. — Синтезаторы получились хорошо.

— Это, — говорю, — по-твоему. А я жареных древесных змей не ем. И этих твоих медуз маринованных — тем более. А на бутерброд или на чашку кофе их теперь не уговорить, даже вежливо. Зачем ты вообще вселил в них духа, не понимаю.

— Терпеть, — говорит, — не могу вещи без души.

— Угу, — говорю. — В этом все и дело. А что может отчебучить генератор с душой — я себе даже представить не могу. Вот ты представляешь?

— Да я, — говорит, — выберу духа повеселее, — и улыбается.

— Нет, — говорю, — спасибо. Мы лучше по старинке. Без твоих магических штук. Чтоб работало, когда включишь.

А он тяжело так вздохнул и сказал обреченно:

— Ты — Дитя Мира, Наполненного Механическим Барахлом. Высокое тебе не понять, — помолчал немного и говорит печально, — Но если я Чамли убью, грех будет на твоей душе.

И мне осталось только согласиться, потому что я-то был в Тама-Нго уверен на сто восемьдесят процентов. Все эти разговорчики об убийстве — поза пиратская, а так мой пацифист и мухи не пришлепнет. Пожалеет.

У мухи же душа. Как можно.

Но Чамли его действительно достал. Я бы тоже бесился.

Поэтому по дороге Тама-Нго был жутко скучный. А перед самой посадкой вдруг ни с того, ни с сего воспрянул духом. И разулыбался.

Настроение меняется, как вектор силового поля.

— Чего, — говорю, — полегчало?

Жмурится и выдает:

— Чамли тут нет.

— Откуда это ты знаешь? — спрашиваю, а сам захожу на посадку, на стоянку для гостей.

Воздевает очи и заламывает руки.

— Это можно еще из космоса заметить, — говорит. — Теперь тут — порядок.

Я смолчал. Кораблик поставили — вышли. Елы-палы, точно — порядок. Ну образцовый космодром — даже машины ремонтной службы новые, надраенные и в полной боевой. Держите меня.

— Правда, — говорю. — Что-то тут не так.

Тама-Нго улыбается: «Ну да. А я о чем и толкую».

Зашли в штаб. Ну полнейший отпад — и тут порядок. То есть, обычно в таких местах — дым коромыслом, только уворачивайся, а тут — цивильненько так все занимаются своими делами. И упившихся в хлам не видать. И отношения никто не выясняет. Просто светский салон какой-то. Да, думаю, давненько мы тут не приземлялись.

Я смотрю на Тама-Нго, а он показывает мне глазами:

— Во-он теперь их адмирал. В углу под светильником.

Я посмотрел. Так не бывает.

Стая Чамли отличалась чем — у него народ страшно нетерпим был ко всему «ксено» — это раз. Ни одного нелюдя, никогда, ни под каким видом. А два — просто команда упертейших женоненавистников. Крутые, если вы понимаете, про что я толкую. Курица — не птица. Девочки тут селились только от очень уж большой нужды — и сбегали, как правило, при первой возможности. Оставалась только очень особая женская порода, потому что не каждый будет терпеть издевательства по доброй воле. А женщина-пилот вообще тут могла образоваться только через Чамлин труп: он считал, что это худшая примета из всех мыслимых.