– Ну, похоже, ты стоишь больше, чем кажется, святоша!

– Не обольщайся, – сказал я устало. – Он вернётся.

Антоний хлопнул меня по спине – так, что от боли у меня потемнело в глазах.

– Да вряд ли… Ладно, так и быть. Я тебя прощаю, брат… как тебя там?

Я мог бы много ответить на это, но промолчал.

Мой обожаемый город встретил нас весело, и моя свита веселилась, но это веселье поутихло, когда открылись ворота Гранатового Дворца.

Гранатовый Дворец существует одновременно и в городе, и вне его. Лаш-Хейрие вырастает из тела Красной горы, а кости и сухожилия, соединяющие его с горным хребтом, – это и есть Гранатовый дворец, крепость, вырубленная в тёмно-красном камне, подобном на срезе сырому мясу.

Сердце Города.

Предание гласит, что Гранатовый Дворец воздвигался триста лет. Это ложь: династия Сердца Города существует гораздо дольше, а Дворец достраивают до сих пор. Легенды говорят также, что по тайным путям, начинающимся под тронным залом Светоча Справедливости, можно попасть на ту сторону гор. Это возможно, но я не знаю наверняка. Рассказывают ещё, – а при этом замирают от жути, – что аманейе-тени, обитающие в глубоких подземельях под горами, заключили с родом Сердца Города тайный союз: Светоч Справедливости никогда и никому не позволит воспользоваться их переходами, ведущими в Город Теней, в тёмную бездну, недоступную для солнечных лучей, а Царь Теней поставляет Лучезарному юных бойцов, дабы они служили ему личной охраной. Это чистая правда. Отчасти именно из-за этого род Сердца Города и правит так невероятно долго.

Оттого-то Гранатовый Дворец и считается в Ашури сакральным и в чём-то ужасным местом.

Придворные должности передаются по наследству; чужак, попавший в этот странный и замкнутый мир, не имея врождённой смётки и привычек, выработанных ещё в младенчестве, легко может пропасть или сойти с ума. Царевны, выходящие замуж за юношей из чужих стран, и царевичи, покидающие отчий кров ради подвигов и приключений, старательно делают вид, что им до слёз жаль покидать родные стены; никто из них не признается, что сильнейшее из чувств в этот момент – облегчение выпускаемого на свободу узника.

У Светоча Справедливости – обычно – три-четыре жены и сотня наложниц. Пара десятков царевичей, не говоря уже о девушках гранатовой крови, менее подверженных опасностям отрочества и дворцовым интригам, обычно доживают до совершеннолетия. Трон займёт один. Мужчина. Старший. По праву первородства.

Мои солдаты любят забавляться жестокой игрой. Они лепят на ниточку восковой шарик и запускают его в норку, где сидит скорпион. Скорпион приходит в ярость от такой дерзости, ударяет шарик жалом и прилипает – ловится, бедный смельчак. Таким образом мерзавцы ловят с полдюжины и выпускают их в глиняный горшок с дном широким, но не слишком – а потом любуются ужасным побоищем. Скорпионы – хорошие бойцы, не хуже царевичей из рода Сердца Города. Обычно остаётся один.

Придворная игра отличается от скорпионьих боёв тем, что уж совсем лишних можно отослать – или они сами уезжают, осознав, что у них вообще нет шансов ни на что, кроме смерти. Девушки в скорпионьих боях не участвуют – у них ещё будет время после замужества.

Иногда я задумываюсь о превратностях собственной жизни – и поражаюсь, что выжил в детстве. Это игры Нут, конечно. Я ведь рос без матери, меня некому было защищать. Вероятно, дело в том, что Светоч Справедливости благоволил ко мне, когда я был ребёнком. Первый сын, плод сильной и довольно-таки греховной любви… Возможно, Лучезарному льстило, что он стал отцом демона.

Именно из-за этого государь и отец мой поручил меня не любимой на тот момент наложнице, которая, разумеется, избавилась бы от меня при первой же возможности, освободив дорогу собственному сыну, а своей матери, моей бабушке и вдовствующей царице, госпоже Алмаз.

Госпожа Алмаз была булатным клинком, закалённым в крови придворных баталий. Женщине она не доверила бы и погнутую латунную шпильку, не говоря уже о чём-то более серьёзном. Не сомневаюсь, что ей случалось убивать; усомнюсь, что только посредством интриги. Иначе она не была бы матерью государя.

Во мне она увидела забавную возможность. Вероятно, ей это тоже льстило: её сын стал отцом демона. Она решила, что у меня есть некоторые перспективы, взяла меня под защиту и принялась воспитывать.

Госпожа Алмаз точно знала, что тёмная сторона Гранатового Дворца – чрезвычайно опасное место, где у меня гораздо больше шансов на довременную смерть, чем на ашурийский престол. Поэтому девиз её воспитания звучал так: «Можешь рассчитывать только на отца и меня, а доверять только нашим солдатам, пока не имеешь собственных». Поэтому моими первыми товарищами по играм были юные тени, а когда я подрос – подружился с бойцами из дворцовой охраны.

Братья должны бы были стать мне смертельными врагами, если бы не тень по имени Чши, старый боец, преданный Лучезарному как пёс. Его сыновья-близнецы, мои ровесники, отлично объяснили мне, что такое дружба и братская любовь; из-за них мой характер несколько растерял цельность. Вместо того чтобы убивать ради власти, я начал сторониться родни; это уронило меня в глазах госпожи Алмаз и, подозреваю, дало возможность некоторым упорным интриганам настроить Лучезарного против меня.

Но уже не в детстве. Поэтому я ещё топчу этот берег.

Я был бы счастлив и удовлетворён без меры одним разрешением лично приносить Лучезарному вести. На то чтобы постоянно жить при особе Светоча Справедливости, особенно сейчас, уже попробовав благословенной свободы, и особенно с Яблоней и сыном, не просто уязвимыми местами, а настоящими сквозными дырами в моей броне, я совершенно не претендовал. Я привык любить государя моего отца на расстоянии. Я порадовался бы, слегка сократив это расстояние – но не уничтожив его совсем.

Яблоня, любящая весь мир подзвёздный и всех людей на свете, так улыбалась, что моё сердце кровоточило: она не годилась для той тихой войны, что велась в здешних женских покоях. Молния понимала больше, её ведь привезли именно сюда из родного дома, она прожила здесь несколько лет – по дороге мы с ней даже переглянулись пару раз. У меня вдруг появилось необычное и приятное чувство, что Молния по какой-то неисповедимой причине, может, из парадоксальной дружбы с Яблоней, вдруг решила стать моим союзником.

Евнух Яблони оказался более разумным ребёнком, чем я думал: он улыбался одними губами, а оглядывался настороженно. Дурачка обманут показная радость и придворная пышность; умница учует за резными решётками, цветными коврами и драгоценными витражами обглоданные кости своих предшественников. Мальчик мог претендовать на должность смотрителя покоев Яблони – высокую не по летам. Я ему доверял.

Старуха Сейад стала мне лишней парой глаз, а может, и не только, как знать? Хорошо жилось в Каменном Гнезде: мои люди в нарушение всех приличий ходили всюду и контролировали всё; здесь, в моём родном доме, у моих бойцов-птиц было до тоски мало прав. Волей-неволей возложишь избыточные надежды на шаманку! Если бы я ещё мог приказать остаться с Яблоней своему Кериму…

Моя свита тем временем проехала ворота и оказалась на площади, мощённой тёмно-красными каменными плитами. Статуя Нут в три человеческих роста, укутанная в покрывало из тканого серебра, опирающаяся на спины двух каменных ирбисов, возвышалась в центре площади, окружённая бьющими из каменных чаш фонтанами – а саму площадь окружали горные стены, превращённые во флигеля дворца, вырубленные в камне. Вокруг фонтанов толпился служилый люд. Дворцовая челядь рассыпала розовые лепестки под копыта коней; стражники-люди, изображающие царскую охрану у ворот, гремели щитами, а музыканты били в барабаны и трубили в рога. Мою свиту торжественно встречали родственники. Старший из моих братьев, бедняга Орёл, родившийся лишь на месяц позднее меня и оттого ненавидящий меня особенно истово, улыбался сердечной улыбкой и низко поклонился, придержав стремя моего коня. Остальные уцелевшие братья, шестеро бойцов с лицами спокойными и весёлыми, стояли чуть поодаль и изображали вассальную преданность – склонив головы, поднимая их лишь для того, чтобы показать восхищённые улыбки. Младший, Июль, хорошенький мальчик, которому ещё не исполнилось и двадцати, с кроткими глазами и лисьим носиком законченного лжеца, просиял, преклонил колена и крикнул по-детски звонко: