– Конечно, – сказал Н-До, глядя на Мать и Отца.

– Глупости, – сказал Отец. – Раньше никому из молодежи не приходило в голову рубиться на остром оружии с первым встречным, да ещё настолько терять голову, чтобы так заканчивать поединок. И если какой-то авантюристке до такой степени хотелось измениться – надеюсь, она сможет насладиться метаморфозой в одиночестве. О чести тут говорить не приходится.

– Это был честный бой, – сказал Н-До потускневшим голосом.

– А это уже и неважно, – сказал безобразный мужик и осклабился. – Господин Старший Сын Л-Та, ты спрашивал, далеко ли Госпожа живет? На самом деле, тут рукой подать. Поехали. Госпожа А-Нор обрадуется, а Госпожу Лью никто не будет мучить. В поместье А-Нор нет любителей мучить тех, кому и так больно.

– Отлично, – сказал Н-До, у которого с души свалилась глыба острого льда. – Поехали. Я возьму Лью в седло… как-нибудь устроимся, чтобы ей было полегче. А свадьбу справим в поместье А-Нор. Будет смешно.

– Ещё бы, – ещё шире осклабился мужик. – Князя с княжной родственники из дома выгнали, а баронесса их приняла. Все животики надорвут.

– Я с вами, Старший, – вдруг сказал Второй.

Бледные щеки Матери вспыхнули так, что это стало заметно даже в темноте.

– Ты шантажист, северный ветер.

– Лью – мой истинный партнёр, – сказал Н-До. – Я больше не стану слушать ни тебя, ни знаки судеб – всё время выходит ложь. Ди умер, но Лью жива.

– Никаких скандалов и позора, – сказал Отец с неприязнью. – Мы едем домой. Ты добился.

– Но моя камеристка не станет сидеть с твоей девкой, – сказала Мать. – Я ей не позволю. Пусть твоя Подружка-Сходу ломается сама, как знает. Если метаморфоза убьёт её – я буду думать, что такова воля Небес.

– Не беспокойся, Господин, – сказал мужик, которого игнорировали напоказ, но отлично слышали и принимали к сведению его слова. – Я буду сидеть с ней. И умереть ей не дам.

– Ник – горец, – прошептала Лью, – он знает травы.

– Дождусь ли я счастливого момента, когда мы покинем этот вертеп?! – воскликнула Мать в отчаянии.

– Пошли лакея домой, – сказал Н-До, на чью душу сошло неземное спокойствие. – Мне понадобится повозка. И уезжайте – а я дождусь тут, вместе с Лью и её слугой. Если все обернулось так, нет смысла рисковать её здоровьем.

– Я не могу больше спорить, – вздохнула Мать. – Когда-нибудь ты пожалеешь.

Отец промолчал; Н-До видел, что вся эта история в высшей степени неприятна ему. Старшие Л-Та удалились к коновязи, где их свита уже седлала лошадей.

– Хочешь, я останусь? – спросил Второй.

– Лучше проследи, чтобы поскорее прислали повозку, – сказал Н-До и присел на траву рядом с Лью и безобразным мужиком. Забавно было чувствовать поддержку, исходящую от плебея. – Слушай, горец, – спросил он весело, – а почему у тебя такое смешное имя? Это горское? Что ты ищешь?

– Лучшую долю, – усмехнулся мужик.

– Справедливость, – возразила Лью. Н-До взял её за руки; холодным вечером её пальцы были как раскаленные камни в очаге. Лью прижалась пылающей щекой к его ладони.

– Поговори с ней, Господин, – сказал мужик, вытаскивая из ножен широкий тесак самого разбойного вида. – Я отойду в сторонку и посторожу. Никто не помешает.

Н-До даже не усомнился в том, что это горское чудовище, если что-нибудь случится, станет сражаться на его стороне – он только улыбнулся в ответ:

– Мне очень нравится твоя Госпожа, – и мужик отошёл, встав в сторонке, почти невидимый в тени.

– Видит в темноте, как лесной кот, – сказала Лью. – Все удивляются. Он вообще странный.

Начать непростой разговор с её необычного слуги показалось очень легко.

– Этот Ник вообще не понимает, что такое субординация? – спросил Н-До. – Он так смел…

– У него другие представления о благородстве, – Лью улыбнулась устало и успокоенно. – У них в горах считается, что честь души важнее, чем честь рода. Он считает тебя более благородным человеком, чем твоего уважаемого Отца, хотя ты и младше. За поступки.

– Это с первого взгляда кажется глупым, а потом – вызывает уважение, – кивнул Н-До. – Знаешь, я заметил, что с сильными движениями души всегда так: сперва они кажутся глупыми, а потом вызывают уважение.

– Ты обо мне говоришь? – спросила Лью робко.

– Я слышал конец твоего разговора с Ляном, – сказал Н-До. – Как ты предпочла сомнительному статусу смертельный позор…

– Я не предпочитал… предпочитала, – сказала Лью. – Как трудно помнить, что надо называть себя иначе, называть с другим определяющим знаком… Так вот, я не предпочитала. На меня просто обрушилось Небо. Н-До, я всё понимаю. Если ты будешь сражаться с другими, если будут другие трофеи, если у тебя будут наложницы – я не стану тебя упрекать. Моя преданность тебе – долг чести. Спасти честь важнее, чем спасти жизнь; ты спас мою честь и честь моей Семьи – я радостно умру за тебя.

– Меня порадует, если будешь жить для меня, – улыбнулся Н-До. – Ты клянешься, как на церемонии Союза, а до свадьбы ещё далеко… Видишь ли, я не могу думать о других поединках и о других трофеях. Я надеюсь, что мы с тобой сможем стать близкими, сможем быть счастливы… Ты веришь?

Вместо ответа Лью положила голову ему на грудь.

Я получил нежданное-негаданное повышение по службе. Теперь я – нечто вроде камериста при Н-До и его супруге.

А уважаемый Господин Н-До из Семьи Л-Та – он не просто так, а Князь королевских кровей. И отчаянный парень. И, как мне кажется, ухитрился совершенно без обмана врезаться в Лью по уши.

В замок Л-Та мы прибываем ночью, но я оцениваю масштаб – настоящее жилище князей, не жук нагадил. Через сад повозка едет минуты четыре, никак не меньше, а сам замок, трехэтажное сооружение, освещённое масляными фонарями, выглядит в высшей степени внушительно.

Тяжелоописуемо. Впечатление, пожалуй, готическое, видимо, из-за двух башен с острыми шпилями – но под шпилями этакие лихие закрученные карнизы, как в пагоде. А вообще, эти острия, я подозреваю, символизируют мечи, которыми хозяева салютуют Небу, как сюзерену. Аборигены нежно любят всё, похожее на мечи. А карнизы напоминают типичные гарды здешних клинков. Парирование небесных ударов. Окна огромные – когда летом вынимаются рамы, помещёния в нижних этажах превращаются в открытые террасы. Солнце тут привечают, как могут; такие громадные стекла, разумеется, ещё не научились делать – и на зиму вся эта прелесть закрывается этакими картинами на промасленном пергаменте. Тусклый зимний свет просачивается сквозь него вполне сносно, разве что – холодно.

Поэтому жилые покои наверху. Внизу – присутственные места: гостиные, приемные, «бальные залы»… Всё это уже закрыто от глаз пергаментными витражами. На том, что обращён к «парадному подъезду» – любопытный и показательный сюжет: в лучезарные небеса, к самому солнцу, ведет лестница, сплетенная из ветвей цветущей розовой акации – нежные цветы не прикрывают длинных чёрных шипов. Изящный юноша висит на лестнице, как матрос на снастях – босые ноги на ступеньках, держится левой рукой, в правой – обнаженный меч. Кровь на ступнях, раненых шипами, и на ладони, проколотой насквозь – прописана тщательно и со знанием дела, нижние ступеньки в крови, кровь стекает тягучими каплями на соцветия, с них, по чёрным ветвям – вниз; на земле идет кровавый дождь. Лица юноши не видно, но его выражение отлично угадывается.

Прозрачная и очаровательная аллегория. В этом доме не питают иллюзий насчет придворной карьеры.

Меня тронула эта картина. Напоминание молодежи – Семья Л-Та не слишком ладит с королем, до позлащённых небес, в случае чего, придется добираться по колючему и острому.

Увидев у парадного входа такой красноречивый символ, я окончательно понял: Семья Л-Та мне совершенно неожиданно нравится.

Н-До, решительно отвергнув все мои попытки помочь, тащит Лью на руках до лестницы в свои покои. Жалкое зрелище – они оба смертельно устали, оба ранены. Н-До еле держится на ногах, время от времени прислоняясь плечом к стене, но настроен решительно – обычай велит внести в свой дом свою женщину, у победителя – своя проверка на прочность. Лью снова стыдится собственной слабости, это у аборигенов здорово завинчено, шепчет: «Жаль, что я не могу сама…» – Н-До трется щекой о её волосы, дует ей в макушку, пытается скрыть тяжёлое дыхание. Он мокрый, как мышь: весь в поту в ледяную осеннюю ночь. Я иду за ним, чувствуя себя бесполезной сволочью. Нас почти никто не встречает; очевидно, челяди запрещёно оказывать моим детям услуги. Только хромой перекошенный горбун ждет с фонарем, а с ним – бледный Юу, укутанный в широченный шарф или плед. Они освещают нам путь до жилища Н-До, потом горбатый старик – верный, как видно, слуга Семьи вообще и Н-До в частности – уходит, чтобы принести воды и чистые рубахи.