– Прислушаются к послу, который выбрал роль подруги Льва. Сам. Добровольно. Я верю Анну, я верю, что он не предаст меня, как и я не могу предать его. Мы вернём в Лянчин любовь без страха и стыда, завещанную людям Творцом, Учитель. По-вашему, это достойно? – спросил Ча, заглядывая Наимудрейшему в глаза.

Бэру слушал, чувствуя незнакомую боль в душе. Как, по-моему, это достойно? О чём вообще говорит этот нелепый ребёнок – с бесплотным?! О плоти, о женщине, о родах, о младенцах… о том, что бойцы, священники и владыки вырастают из младенцев, а младенцы – плод женского тела. О том зле, обиходно называемом добром, которое сожгло наши души и наше детство. Вот что мудрый Когу имел против этого мальчика с чистыми глазами – он заставляет сомневаться! Своей болтовнёй мальчишка заставил усомниться в себе Синего Дракона! Это же больно, бездна адова! Больно сомневаться! Синие стражи не знают сомнений – и оттого непобедимы и неуязвимы, слово Завета заставляет замолчать могучих мужей – и вот маленький бледный мышонок…

Когу прав. И Лев Львов прав. Анну и Ча – нарушители всего, что только мыслимо нарушить. Упаси Творец, власть окажется в этих тонких пальчиках – всё Мироздание поползёт по швам… Анну – смутьян, которого не устраивает существующий порядок вещей, Анну со своими сомнениями и кодексом чести не ко двору в Прайде, а этот мальчик – кусок его души, оазис в пустыне жизни, колодец, священная вода для него. Его языческий фетиш – хоть и носит знаки правоверных.

По сути безбожник. Без страха перед Творцом. И без страха перед сильными. И даже больше – без страха перед потерей статуса, без последнего страха, который должен быть сильнее страха смерти. Вот что Когу имел в виду. Им нельзя управлять. И Анну будет невозможно управлять – если этот мальчик останется с ним, как щит у его сердца и разума.

Есть очень лёгкий способ покончить с ересью Анну, подумал Бэру, содрогаясь от отвращения к себе. Кожа этого бледного мальчика, завёрнутая в штандарт Анну и отосланная ему с синим братом. Возможно, ярость и жажда мести придаст Анну сил для последней битвы с Львом Львов, но больше никаких перемен не будет. Анну убьёт Льва и станет Львом – а Мироздание останется на месте. Лянчин соберётся с силами, Анну наступит на горло любому недовольному – о, у него будет много ненависти и возможностей! – а потом, возможно, придёт время для вымечтанной нынешним Львом войны с севером. Если не Анну, то его дети сотрут Тай-Е в щебень. И порядок вещей останется прежним – Анну только вычистит его.

Вместе с маленьким Ча я убью Льва и убью сомнения, думал Бэру. Я убью вместе с ним ересь Анну. Я сделаю благое дело.

Я убью варварскую свободу севера. Северную искренность, вызывающую вспышки острой боли. Готовность к жертве не ради священного искуса, а ради плотской любви. Жертвенность – свойство любви духовной, не мирской. Жертвенность останется там, где ей быть надлежит – в Синей Цитадели. А мир останется там, где ему быть надлежит.

В повиновении, порядке и… ну да, в рабстве. Свободны были волки Линору-Завоевателя – до тех пор, пока их не поработила ими же и созданная империя; теперь и Лев – раб своих рабов. А свобода Кши-На – дело времени. Мы распространим рабство, повиновение и порядок вместе с Истиной. И как же это просто! Мешает лишь мышонок, которого можно раздавить в кулаке – он не успеет ни пискнуть, ни укусить… Этим мы спасём и Синюю Цитадель тоже – от сомнений, которые режут, как закалённое стальное лезвие…

– А кстати… – Бэру уже принял решение, от которого ледяная игла застряла под лопаткой, но решение вовсе не обязательно было осуществлять сию же минуту. Надо было выяснить ещё один вопрос, последний. – Рэнку, Соня – он с вами?

Рэнку надо забрать оттуда. Рэнку будет наш, мой, подумал Бэру. Теперь, когда Лев не помешает это сделать, я заберу мальчика, который станет моим воспитанником и преемником. Рэнку должен ненавидеть и презирать и Прайд, и Львят-смутьянов, и всю эту северную свободу, причиняющую страдания…

– Рэнку пребывает в Обители Цветов и Молний, – сказал Ча, и его глаза влажно блеснули. – Он оставил мир по доброй воле, с помощью женщины, которой доверял, как сестре… потому что ему было невыносимо вернуться домой. Мы развеяли его пепел в расцветающем саду – и Анну поклялся, что никогда не позволит так унижать человека, наделённого высокой душой, а Львята Льва плакали и жгли бумажные цветы. Мне жаль, Учитель – но Лянчин причинил Рэнку столько боли, что он предпочёл навеки остаться в Кши-На.

– Рэнку хотел быть синим стражем, – вырвалось у Бэру. – Почему же…

– Он выбрал, – сказал Ча. – Не стоит обсуждать или осуждать выбор того, кто страдал больше, чем заслужил, Учитель. Я даже не скажу, что вы должны были помочь ему – потому что и я не в праве осуждать. Вы ведь не принадлежите себе?

Бэру скрипнул зубами. Я заикнулся – и замолчал, как только мне приказали молчать, подумал он. Повиновение и порядок, будь оно проклято! Забавно, забавно: считать себя воплощением благородства, Чистым Клинком, благо это прозвище дал, так сказать, народ – и ощутить себя трусом, подлецом и предателем одновременно перед чистыми глазами языческого мальчишки, который ради своих прекрасных иллюзий оставил свой дом и отправился на смерть… Чудесно, нечего сказать.

– Ты умрёшь сегодня, – бросил Бэру, щурясь. Как оплеуху. Что теперь скажешь?

– Жаль, – тихо сказал язычник, опуская голову. – Как жаль…

– Что сразиться с Анну не выйдет? – Бэру с удивлением услышал в собственном голосе отвратительное злорадство – и его снова замутило.

– Анну говорил мне, что вы – благословенный клинок, который сам выбирает себе руку, – сказал Ча, разглядывая букашку, ползущую по половице. – Он не сомневался, что вы выберете руку Творца, Учитель, а вы, мне кажется, готовы выбрать руку мёртвого Льва, – Ча поднял глаза, полные слёз, и Бэру вдруг с ужасом подумал, что эти слёзы вызваны не страхом, а жалостью или, точнее, действительно, сожалением. О жизни – и о нём. Творец мой оплот, разочарованием, тяжёлым разочарованием! – Быть оружием мертвеца против живых – разве это достойная участь, Учитель?

– Ты понимаешь, что с каждым словом приближаешь смерть? – спросил Бэру.

– Да. Я вижу, вам тяжело меня слушать, Учитель. Я тоже исходил из неправильных посылок – мне казалось, что вы не станете убивать говорящего правду. Простите, – закончил Ча кротко.

Бэру прокусил губу насквозь, ощутив солёность собственной крови.

– Ты хоть представляешь себе, что чувствует человек с содранной кожей? – спросил он наотмашь.

– Смутно. У нас в Кши-На так не казнят даже убийц… но догадываюсь, конечно… А вы хотите причинить боль мне или Анну, Учитель? – вдруг спросил Ча тоном спокойного понимания. – Неужели они все настолько ошибаются в вас, а вы можете делать правильные политические подлости в духе мёртвого Льва? Или… это месть лично мне?

– Шису! – рявкнул Бэру, поворачиваясь на каблуках.

На террасу вошёл брат из караула и склонил голову, ожидая приказаний. Ча вморгнул слёзы и посмотрел вопросительно.

– Шису, – приказал Бэру, чувствуя, как потихоньку отлегает от сердца, – отведи северянина наверх, в свободную келью. Пусть ему дадут поесть – и присматривай, чтобы он не шлялся по Цитадели!

– Благодарю, Учитель, – сказал Ча, и Бэру снова послышалась тень насмешливой улыбки в его голосе. Вот же дрянь, подумал Бэру с какой-то даже нежностью, а Ча продолжал. – Простите, я не выбрал момента сказать, как меня восхищает сад Цитадели. Столь прекрасных мальв я не видал никогда.

Он отдал поклон и вышел за Шису походкой рассеянного ребёнка, а Бэру, слизывая кровь с губы, остался думать.

Чангран горит. Чёрный чадный дым заволок горизонт, встаёт над городской стеной грибовидной атомной тенью. Синяя Цитадель ощетинилась ракетным комплексом – и я отчётливо вижу, как ракеты наводят в сторону нашего походного госпиталя, нескольких стандартных палаток из брезента цвета хаки, с красными крестами. Меня трясёт от ужаса и беспомощности. Анну смотрит в бинокль в сторону Дворца, откуда, пыля, идёт колонна БТРов. Юу говорит: «Не прикидывайся, Ник. Ты прекрасно знаешь, что нам нужны молнии, которыми вы, полубоги, располагаете. Трусишь, да? В тылу отсидеться хочешь?» Ар-Нель, неожиданно роскошный, в расшитом кафтане по щиколотку, с длинными серьгами в ушах, увешанный ожерельями и браслетами, как дома, крутит в пальцах веточку цветущего миндаля и говорит, презрительно воздев глаза и обращаясь к потемневшим небесам: «Ах, драгоценный Л-Та, вы же знаете, что Кодекс Этнографического Общества предписывает милейшему Вассалу Нику позицию полного невмешательства ни во что! Какие молнии, оэ! Нет у землян молний. Спутники с ядерными зарядами на орбите, вероятно, есть, но бластеров у них тут нет, я вас уверяю…»