– Доминик! – крикнул Антоний, глядя, как мерзкие бесы взметнулись в небо над крышею ближайшего дома, и целясь в них из пистолета. – Держись рядом, ты мне нужен!

Но я и не собирался удаляться. Оружие наших солдат оказалось для бесов неожиданным, многих тварей пристрелили в первые же минуты – но остальные определённо собирались мстить. Без оружия нельзя было шагу сделать, не рискуя. Рядом с Антонием мне казалось безопаснее – он стрелял отлично и хладнокровно, как по черепкам на пари.

Я обернулся на еле слышный хруст как раз в нужный миг. Морда твари высунулась из листвы на расстоянии не более вытянутой руки от меня. Я инстинктивно протянул к ней Око – и Свет Божий ударил по её глазам. Тварь издала визг, подобный визгу ножа по стеклу, и, жмурясь, кинулась вперёд. Её, очевидно, вёл слух – ибо из-под сжатых век текла чёрная кровь. Я хотел окликнуть Антония, но принц, ранив другую тварь в крыло, теперь отбивался от неё саблей – гадина не могла взлететь, но могла нападать и убивать и, шипя, визжа и скалясь, целила в лицо Антония кривыми когтями. Отвлечь его – означало убить.

Я отпрянул, но слепой бес повернул голову в мою сторону и ощерил длинные и острые толстые иглы клыков. Он двигался со сверхъестественной быстротою – а у меня от резких движений темнело в глазах, и боль втыкалась в плечо раскалённым остриём.

Я уже понял, что не пробегаю долго, и отдался на милость Божию, когда тяжёлая кривая сабля горца опустилась на голову беса и рассекла её пополам с необыкновенною лёгкостью. Туша чудовища, с хрустом комкая крылья, свалилась к моим ногам – я едва успел отскочить, чтобы мерзкое крыло не задело балахона. Бородатый горец, осиянный Чистым Светом, улыбаясь, взглянул на меня.

– Я буду охранять тебя, солнце чужаков, – сказал он.

– Благодарю, – только и успел сказать я; Антоний, разделавшийся с монстром, крикнул:

– Уходим отсюда, Доминик! Слышишь, где стреляют?

Мы выбежали из сада через калитку, направляясь к площадке с колодцем: бесы вились над ней, подобно воронью. Рааш-Сайе, сложив крылья, упал на них откуда-то сверху, подобно как соколы с небес падают на жалкую куропатку – бес, попавшийся в его когти, был разорван пополам, но остальные с воплями кинулись в драку.

Я подумал, что дракон отважен, но его затея неудачна: он, очевидно, не привык рассчитывать на помощь с земли, а не с неба. Солдаты, следившие за дракой, то поднимали, то опускали пистолеты, боясь стрелять, чтобы не ранить Рааш-Сайе. В конце концов случилось то, что и должно было случиться: визжащий клубок полетел вниз и у земли распался на части. В потёмках я не видел, что сталось с драконом, но понял, что солдатам это развязало руки. Несколько выстрелов прозвучало как один. Уцелевшие бесы, видимо, сообразив, что силы неравны, пустились в бегство, точнее – в суматошный полёт, пытаясь набрать высоту.

Ещё двух догнали пули. Только три или четыре твари, уцелевшие из целой стаи, сумели покинуть деревню, поднявшись выше, чем может достать выстрел. Люди Антония истребили почти всех.

Мы с Антонием и бородатым горцем подошли к колодцу; туда же бежали поселяне с факелами и фонарями. Солдаты добивали раненых бесов; на окровавленном песке в факельном свете я увидел бедное переломанное тело Рааш-Сайе. В смерти, как все драконы, он принял свой обычный, почти человеческий облик; он не просто рухнул с высоты – твари разорвали его горло и грудь так, что между клочьев окровавленного тряпья и растерзанной плоти белели кости.

Антоний, опустив саблю, горестно посмотрел на него.

– Жалость какая, – сказал он с досадой и печалью. – Неплохой был парень, храбрый, хоть и сумасшедший… и как мы теперь этот Приют Ветров найдём?

Молодые горцы с хохотом вытащили на свет потрёпанного, но живого нетопыря. Бес верещал и дёргался изо всех сил, но поселяне всё равно растянули его на земле, прижав крылья ногами, и вырезали на коже его голого брюха знак Сердца Города, родовой символ Тхарайя. Закончив, они выпустили тварь и принялись швырять в неё камнями – гадина поскакала в темноту, дёргая смятыми крыльями, с трудом взлетела и, то припадая почти к самой земле, то снова взмывая ввысь, пропала из виду. Горцы улюлюкали и свистели ей вслед. Антоний и его солдаты смеялись, как и горцы; кто-то из солдат, к восторгу поселян, выстрелил вверх из пистолета с миной циркача, повторяющего по просьбе толпы забавный фокус.

– Так мужики ворон с полей отваживают! – сказал Антоний самодовольно. Его плащ, накинутый на кирасу, висел ленточками, распоротый когтями беса, на лбу и на щеке у него красовались кровавые полосы, но я заметил, что принц страшно горд происходящим.

Наш отряд снова вышел из боя почти целым. Кроме нашего отважного и безрассудного друга погибли только ротозеи, ухитрившиеся заснуть на посту: у одного сонного успели высосать кровь, а двое спросонок не сумели хорошо сообразить, как действовать, и были убиты. Антоний с суровостью опытного полководца заметил солдатам, что точное исполнение его приказов спасло бы несчастным жизни – и я не мог не счесть его правым.

Пожилой поселянин с пергаментным морщинистым лицом и белою бородой при тощей косичке, укутанный в суконный плащ, принёс сумку, благоухающую чем-то душистым, и обратился ко мне:

– Скажи своему командиру, солнечный воин, что я – здешний лекарь, и что его царапины, равно как и раны его людей, надобно смазать бальзамом, а то кровь загниёт.

Я перевёл. Антоний выслушал со странно напряжённым лицом, хрустя пальцами, кивнул и отвернулся, бросив мне из-за плеча:

– Пусть сперва поможет волкодавам! – так он всегда называл своих людей.

Лекарь согласно кивнул и после занимался ранами солдат, – в особенности, укушенных змеями, – хмурясь и покачивая головой. К моему плечу приложил чистую тряпицу, пропитанную жёлтою жидкостью с тяжёлым сладким запахом, отчего боль несколько унялась. Антоний наблюдал за его работой всё с таким же напряжённым, мрачным лицом, кусал губы и, в конце концов, отвернулся в сторону.

Я позвал его, когда лекарь закончил. Антоний подошёл так, словно ему мешало что-то. Лекарь, еле касаясь пальцами, нанёс на его лицо капельки густого прозрачного масла, источающего терпкий запах; Антоний молча склонил голову и поспешно отошёл.

– Скажи мне, солнечный воин, – обратился ко мне лекарь, – отчего юный принц и союзник благословенного Тхарайя, да будет судьба добра к нему, недоволен мною? Я нарушаю обычаи вашего народа?

– Полагаю, почтенный человек, что дело тут в другом, – отвечал я. – Принц Антоний просто утомлён и растерян; он ещё слишком недавно на вашей земле – всё ему внове и чуждо. Он, безусловно, признателен тебе, только королевская кровь и надменный нрав не велят ему показать это слишком явно.

Лекарь отвечал мне почтительным поклоном и удалился. Я же подошёл к Антонию и сказал вполголоса:

– Отчего ты ведёшь себя как неучтивый бродяга? Горцы делают всё, что мыслимо, дабы тебе угодить; они добры и признательны – к чему огорчать мудрого старца неловким молчанием и диким видом?

Антоний повернулся ко мне. Он кусал губы, и глаза его блестели от сдерживаемых слёз, но сил не плакать ему достало.

– Да не могу я терпеть эту их признательность и заботу, Доминик! – отвечал он в сердцах, но еле слышно. – Куда лучше, если бы они швыряли камнями или глядели как на отбросы – подобно как глядит Ветер! Дураки они! Знали бы, что я делал неделю назад…

Впервые за всё время нашего знакомства принц был по-настоящему мил мне.

– Сейчас ты всё делаешь правильно, – сказал я. – Ты делаешь добро для тех, кому по неразумию сделал зло.

– Не для тех, – огрызнулся Антоний. – Те – в земле. Ладно, Доминик, надо караулы выставить и дать парням отдохнуть. Ты со мной?

Я пошёл с ним.

Узнавши, что мы лишились проводника, староста деревни Айл-Шалле представил Антонию юношу-охотника, хорошо знавшего горы; этот юноша, Лаурвайи, Золотой Месяц, провожал нас до хутора мельника, но хутор оказался уже безлюден. Водяные твари, полупрозрачные и трясущиеся подобно желе, обволокли мёртвые тела мельника и его семьи; от несчастных остались лишь кости с клочьями плоти.