У третей, самой укрепленной линии, Листок остановил людей. Не оттого, что могли бы не взять этот рубеж, а потому что ему стали комом в горле глупые и бесполезные смерти. По совету доктора приказал немного «повыть» – небо, казалось, сотряслось и наполнилось громом, когда вся эта необозримая масса народа задрала головы и начала выполнять приказ. Некоторое время методично выматывал начавших психовать родеров, отдельными и точными ударами – пока не довел их до точки кипения, и пока они сами не принялись «шалить»: одни – чуть ли не бросаться в атаку, другие в бегство. Потом единым «ахом» быстро взял этот рубеж. Почти без смертей и крови. Прошел город и вплотную подступил к высоким стенам Императорской Академии…

И сразу остановил людей. Потому что здесь должно было начаться главное. Здесь был Центр. Центр власти и силы. Здесь совсем недавно полегло много друзей. Хороших друзей…

Он, естественно, был прав. Крупнокалиберные пулеметные турели перекрывали и страховали все сектора. Специальная система контролировала и дублировала любое направление. Продуманные консоли безопасности могли поднять в воздух любой прилегающий район. Но дело было не в этом… Он сам не знал в чем. Но делал свою работу, потому что иначе нельзя, потому что просто должен был сделать.

И сделал. Сделал все правильно – насколько было возможно. Собрал инженеров и техников, некоторых пленных родеров, разложил карту и подумал. Обезопасил направление, более-менее очистил один из путей, четко вычисленными и направленными ударами вывел из строя некоторые огневые точки. Не давая времени опомниться и восстановиться, и теряя под огнем людей, – заложил взрывчатку и поднял в воздух одну из высоких стен. И, так же не оставляя времени опомниться, бросил в атаку людскую волну…

Мир перевернулся вверх дном. Кровь смешалась с землей, небо заволокло тяжелыми клубами дыма. Оставшиеся скрытые орудия косили народ, как сухую траву, – но ярость, перемешанная с хрипом и раненным стоном, – заглушала даже треск пулеметов и разрывы гранат. Невозможно остановить тех, кто останавливаться не хотел. И видел уже жизнь – другой. Если только не найти ключ к его страху…

Бой продолжался целый день. Дым, огонь и смерть, вместе с тяжелым запахом пороха и чадящих трупов – мотались по воздуху, как смрадный бич какого-то безумия. Люди падали, но снова поднимались, снова и снова, и бросались вперед. И вгрызались в землю, отстаивая каждый шаг. Земля превратилась в скользкое месиво, вспаханное воронками, железом, плотью и кровью. Тысячи людей, тысячи безымянных героев остались лежать там, среди дыма, разрывов и надсадного воя пуль – уже навсегда потерявших надежду увидеть то, к чему стремились. О чем мечтали. Обычную, воспетую тысячелетиями, человеческую жизнь…

И они прорвались. Уставшие, с безумными глазами, – ворвались внутрь и вдрызг поразбивали пулеметные турели, вместе с генераторами охраны, – Листок не успел даже сказать «Ой». Потом рванули дальше, к внутреннему периметру, сквозь дым и искры пожара. И вдруг остановились… Они бы остановились и стояли, так и не сделав шаг вперед, но сзади напирали все новые и новые люди, вливающиеся через разбитые стены, и им пришлось невольно продвинуться на несколько шагов. Прямо к молчаливым неподвижным цепям ургов…

Плотные черные шеренги страшных людей стояли и ждали. Спокойно, не выказывая даже малейшего признака волнения или беспокойства. Стояли и смотрели. И в пустых черных глазах не отражалось ничего. Совсем ничего…

В воздухе быстро наступала тишина. Больше не захлебывались воем пулеметы, не гремели разрывы, ни заходились в ярости атакующие. Только потрескивание пылающих стен, да стоны раненных – фоном доносившиеся с поля боя, немного нарушали быстро опускающуюся почти мертвую тишину. Никто и никогда еще не сталкивался так вплотную с нежитью. И с таким количеством – нежити…

Никто не знает, чем бы это могло закончиться. Смог бы пересилить себя люди, или нет. Скорее всего – смогли бы. Трудно так просто потушить сердца, где ярость и смерть товарищей. Но все случилось совсем по-другому. Все случилось так, как никто и никогда, – не смог бы даже предположить. Гораздо страшней. Гораздо мистичней. И поэтому – безнадежней…

Внезапно по земле поползли длинные тонкие нити тумана. Поползли и заклубились, разрастаясь по сторонам и поднимаясь все выше и выше, и покрывая горящие развалины размытой нереальностью. В глубине, среди народа, начал подниматься глухой ропот, люди начали выходить из оцепенения, задние – давить на передних, и передние даже сделали шаг…

И тогда сорвалось и закрутилось в кошмарной карусели – само время. С грохотом разлетелись створки ворот внутреннего периметра, раздвинулись по сторонам урги, и на пространство перед обезумевшей волной ступил великан. Не просто великан, а сгусток, огромное порождение и концентрация черного страха и ненависти людей. Ненависти их всех, обычных: живущих, мечтающих, любящих, часто спорящих и ссорящихся, и так же часто – прощающих…

Следом еще один. Через другие ворота – еще и еще. Над стенами поднялись и на мгновение замерли, на длинных растопыренных дрожащих ногах – немыслимые нормальным умом, членистые твари. И ударил резкой волной по сознанию, сразу сжав зашедшееся от ужаса сердце в кулак, – дикий панический страх…

Это была бойня. Перемешанная с безумной паникой – в которой свои давили своих. Они были просто людьми, самыми обычными людьми, и только на день стали воинами…

Мир перевернулся вверх дном. А «это» гнало и гнало людей, оставляя на залитых кровью улицах истерзанные трупы. И казалось, совсем не хотело давать передышки…

Далеко за Доммом Листок сумел-таки кое-как организовать народ. Перепуганный, истерзанный, окровавленный, с безумными глазами и дрожащими губами, – но все равно свой, человечий народ. В котором еще нашлось местечко капельки милости и сострадания. И тогда повозки и телеги переполнились раненными. И к побережью потянулись длинные обозы, сопровождаемые колоннами уставших беженцев. Они тянулись отовсюду, включая и тех, которые не ходили на Домм. Тянулись и тянулись, через столбы дымов пожарищ, через разрушенные города и селения. Потому что сзади наступало это «то». И Листок оставался единственным, к кому еще оставалось возможным обратить свой взор, и истерзанную надежду…

А Листок сжимал голову рукам и закрывал глаза. Потом в сотый раз оборачивался и смотрел назад – темными потухшими глазами. Он уже не хотел ничего, совсем ничего. Только передышки, маленькой передышки – естественно, не для себя. Для всех этих людей, которые смотрели на него и еще немножечко верили… Чтобы хоть как-то перевести дух, осмотреть и перевязать раненных, найти еду и хоть немного накормить людей. И хоть как-то поддержать беспомощных…

Но это «то» не знало, что такое состраданье. Хотя и понимало, что люди уже не представляют угрозы. Но это «то» не умело прощать. И останавливать гонку…

Все возвращалось назад. Туда, откуда и началось. Вот только – когда? Тогда, когда они взяли город? Или разбили родеров и выступили на Домм? Или, может, еще раньше – в тот вечер, когда среди «кротов» появился этот странный парень, из Шеола? И рассказал о том, что они воочию увидели только сегодня…

Мир перевернулся вверх дном…

Нагодар бурлил. В город прибывало и прибывало дворянство, вместе с простыми людьми, из самых различных мест – все гостиницы и «приемные дома» были давно переполнены. Самый высший орган Шеола, Совет двенадцати королей – знаменательный миг истории, не каждый год такое можно увидеть…

Народ уже знал – в некоторых местах Подгорья двинулся Рох. Поэтому и собрался Совет. Но люди еще не верили, что это начало конца, – белые плащи монахов Белого ордена провожали взгляды с откровенной надеждой. Ведь остановили же они однажды, ядреные палки! Так пускай бы остановили еще…

Сметливый торговый люд мигом заполнил улицы палатками и лотками, самые неходовые вещи в обычные времена теперь расходились на «ура». Над домами постоянно курились дымки великого множества печей, мангалов и коптилен, в воздухе смешивались ароматы и самых изысканных, и самых простых блюд. Нежный осетр и лоснящаяся от масла семга, рассыпающаяся в руках форель и переливающийся благородный лосось, поджаристые корочки горной индейки и тонкие ломти копченого кабана… В тавернах и пабах цены подскочили до немыслимых высот, гастрономические творения рекламировали мастерство авторов на весь Шеол. Народ Подгорья разбирался в еде. Как и во многих других удовольствиях, в многообразии предоставляемых – если и не в повседневной жизни, то хотя бы во времена праздников…