Вообще, Царь-батюшка показался Саше очень похожим на известного композитора-песенника Вячеслава Добрынина. Даже одет он был скорее «попсово», нежели по-царски. Никакой, разумеется, мантии или бархатного халата, что рисовались в Сашином воображении при слове «царь». Вполне современный костюм. Правда, сразу видно, дорогой. Красивый, бежевый, с перламутровыми пуговицами… Вполне возможно, что из настоящего жемчуга. «Попсовости» же царскому наряду придавала рубаха. Ярко-алая косоворотка навыпуск с золотым узорным шитьем. Настолько длинная, что подол ее выглядывал из-под края пиджака сантиметров на двадцать. Возможно, такой была местная мода, или, как говорил Мирон, придворный этикет, но смотрелось это, на Сашин взгляд, нелепо.

Девушка так увлеклась разглядыванием царя, что тому пришлось повторить вопрос:

— Так как же зовут тебя, чудо дивное?

Сашенька чуть было не ляпнула возмущенное «Сам ты чудо!», но вовремя спохватилась и сделала наконец-таки книксен:

— Саша.

— Ну надо же! — восторженно вскинул руки царь. — Александра, значит? Прекрасное имя, царское. У меня, кстати, тоже. Берендей я. Четвертый.

— Я в курсе, — поклонилась Сашенька.

— Этот, поди, натрепал? — нахмурился царь, мотнув головой в дальний угол.

— Да, он, — кивнула девушка, но, подумав, что может показаться ябедой, поспешила добавить: — Но он не трепал, нет! Ваш главный розыскник очень почтительно о вас отзывался.

— Попробовал бы непочтительно-то! — погрозил съежившемуся в углу Сушику Берендей. — Бездельник…

Царь отвел суровый взгляд от опального подданного и наконец-то соизволил заметить Мирона. Но обратился все же не к нему лично, а опять к Сашеньке:

— Жених? — и в небрежно вроде бы заданном вопросе девушке явно послышалась напряженность.

— Возможно, — ответила она, скосив глаза на друга. Тот едва заметно дрогнул, но продолжал стоять молча, как и положено при рандеву с монаршей особой. Говорить, когда и что вздумается, может лишь Государь. Остальным положено лишь отвечать на его вопросы или высказываться по царскому требованию. Сейчас же Берендей Четвертый ничего у Мирона не спрашивал, а потому воспитанный юноша хранил молчание.

— Жаль, — смерив Мирона критическим взглядом, вздохнул царь. — А то вот я Ване моему невесту никак сыскать не могу… — Тут Берендей вдруг помрачнел, лицо его на глазах осунулось, сам же он будто стал чуть ниже и старше лет на десять, хотя до того момента Саша от силы давала ему лет пятьдесят пять. — Только вот Ванюша-то мой… — Государь махнул вдруг рукой, тыльной стороной ладони провел по глазам и, быстро развернувшись, устало пошагал обратно к столу.

Сашенька недоуменно посмотрела на друга: а мы, дескать, как? Назад, что ли, идти? Но Берендей словно услышал ее мысли и, оглянувшись, позвал:

— Проходите, гости дорогие, к столу. Присаживайтесь, не стесняйтесь.

Царь вновь уселся во главе стола на некое подобие трона. Ну, не трона, конечно, только таких вычурных кресел с высоченной резной спинкой, обитой алым бархатом, Сашеньке раньше видеть не приходилось. Кресло она рассмотрела уже в подробностях, поскольку на приглашение Берендея Четвертого откликнулась сразу же, и обогнала бы, пожалуй, Государя, но посчитала это все же некорректным.

Мирон тоже подошел к столу, только сделал это подчеркнуто неспешно, как неприязненно подумалось Саше, — несколько подобострастно. Впрочем, она великодушно простила любимого, списав такое поведение на издержки жизни в стране с монархическим режимом.

Между тем, Царь-батюшка, вновь приобретя вполне жизнерадостный вид, сделал приглашающий жест:

— Присаживайтесь, господа, — и, с благодушной улыбкой взглянув на Сашеньку, добавил: — И дамы, конечно же. — А потом сердито глянул на Сушика и рыкнул: — Ты тоже садись! Так уж и быть, перед гостями неудобно… Только подальше, туда вон!.. — ткнул он пальцем почти на середину стола. — Глаза б мои на тебя не смотрели, бездельник…

Главный придворный розыскник, согнувшись в три погибели, словно выполняя пожелание правителя быть для того невидимым, посеменил к длинной широкой скамье, тянущейся по обеим сторонам стола. Саше даже стало немного жаль старика — все-таки тот исполнял службу, судя по всему, ревностно. Ну, а то, что не все получалось — на то могли быть и вполне объективные причины.

Броки, второй и первый, уселись по левую руку от царя, Саша с Мироном по правую. Как и предполагала Сашенька, на столе оказалось множество фруктов в изящных, музейной красоты вазах; здоровенные пироги на золоченых (а может и на золотых) подносах; икра, черная и красная, в хрустальных ладьях; сыры и колбасы разных сортов, мясо в различных видах, рыба всевозможного приготовления и много чего другого, ужасно соблазнительного на вид, на многочисленных тарелках, тарелочках и тарелищах. И, разумеется, напитки — всех, пожалуй, цветов радуги, в стеклянных бутылях, бутылках и штофах, хрустальных графинах и даже просто в бочонках.

— Что будете пить, господа? — потянулся Берендей к ближайшему штофу. — Может быть, водочки?

— Мне бы… пива, — почти как Семен Семеныч Горбунков, скромно ответил первый Брок.

— Желательно российского изготовления, — добавил второй.

— А другого и не держим! — вскинул ко лбу брови царь. — Где это видано: на царском столе — да чтоб иноземщина? Державу позорить только. Да и то сказать, немцы, что ли, с турками лучше нашего могут пиво варить? — Берендей раскатисто захохотал. Сыщики дружно захихикали следом.

Саша хоть и не являлась большим знатоком и ценителем пенного напитка, все-таки немного призадумалась. Что-то в словах Берендея и реакции «родителей» показалось ей нелогичным. Но тут справа от нее шумно сглотнул Мирон. Сашенька обернулась к другу, который уже смущенно прикрыл рот ладонью.

— Ты чего? — шепнула Саша. — Слюной захлебнулся?

Юноша покраснел и часто-часто закивал. А потом прошептал в ответ:

— А можно мне тоже… пива?

— А чего ты меня спрашиваешь? — изумилась Сашенька. — Я тебе что, жена?

Мирон помрачнел. «Ну, вот, — мысленно фыркнула девушка, — этих мужчин не поймешь. Запрещаешь им что-то — дуются, разрешаешь — тоже неладно».

Сама же Сашенька ничего ни у кого спрашивать не стала, налила себе рубинового вина из резного пузатого графина с узким горлышком, опередив на миг потянувшегося услужить ей Берендея Четвертого, и подняла хрустальный бокал на точеной ножке.

Мирон испуганно зашипел:

— Первый тост говорит Государь!.. — но Берендей, услышав юношу, разрешающе вскинул ладонь, и Саша, не вставая, отчего Мирон вообще закатил глаза, сказала:

— Ну, за царя!

Юноша облегченно выдохнул. С середины стола послышались судорожные аплодисменты, которые Сашенька приняла поначалу за шлепки вяленой рыбой об стол. Но обернувшись на звуки и увидев Сушика, который вскочил из-за совершенно пустого в том месте стола и усердно хлопал в ладоши, девушка покачала головой:

— Господину розыскнику тоже налить надо…

— Перебьется, — буркнул царь, но все же небрежно щелкнул пальцами, и Саша, разинув от изумления рот, увидела, как перед Сушиком неведомо откуда появилась вдруг граненая стопка, накрытая горбушкой черного хлеба. «Будто покойнику», — мелькнуло в голове у девушки, которой она протестующе замотала. Берендей скривился, но щелкнул все же еще раз пальцами. Перед главным розыскником вырос стакан. Не хрустальный, но все-таки уже не граненый. А также стояли теперь перед Никодимом Пантелеймоновичем и пара тарелок — с колбасой и огурцами. И сиротливо лежало в сторонке яблоко. Зеленое и даже на вид кислое. Саша вздохнула, но больше перечить царю не осмелилась. Да и Сушик, если на то пошло, был далеко не сахарным. Может, для него подобные яства — самое то.

Выпили, закусили. Налили по второй. Слово взяли сыщики, толкаясь и перебивая друг друга. Каждый торжественно поднял бокал светлого, искрящегося пива.

— Так сказать, — произнес первый Брок, отпихивая локтем второго, — мы, как говорится, тут.