— Редко.

Алиса остановилась, стала балансировать на одной ноге, пояснила:

— Загадала — если до пятисот дошагаю — пятьдесят лет проживу.

Она поймала равновесие и двинулась дальше.

— Им там не нравится. Хотя, конечно, свои есть, другие. В основном вся дрянь в Верхнем обитает. И на земле еще, а в глубину не добираются. Да туда ходы вообще мало кто знает. Ты в карты играешь?

— Нет… Как в карты можно играть?

— А ну да, забыла. Ты же праведник из Рыбинска. Я тебя научу. Как дойдем до Южного порта, там Соня будет, он в карты любитель, в прошлый раз все гайки у меня выиграл…

Все гайки выиграл. В Южном порту. Хорошо живут.

— Я тебя научу как, мы его всего обыграем, без штанов домой отправится.

Алиса бодренько шагала по рельсу, я отметил, что чувство равновесия у нее идеальное, даже руками не размахивает.

— Куда этот туннель ведет? — спросил я.

— Кто его знает… — пожала плечами Алиса. — К Цао, наверное. Все дороги ведут к Цао, так раньше еще говорили.

— Что такое Цао? — спросил я.

— А, так… Говорят, китайцы тут раньше жили. Как Китай Водой накрыло, так их много сюда перебежало. Цао, Вао, Сяо — тут много таких названий. А потом китайское бешенство — раз — и все китайцы озверели. Их много было, ни жнецы, ни строка справиться не могли. Цао — в центре. Там Сердце Тьмы. Да не, туда мы не пойдем, конечно, — успокоила Алиса.

На стене показался столбик цифр, и Алиса опять нарисовала «23» и стрелку. Рядом с цифрой «14» и точно такой же стрелкой.

— Это значит, что мы досюда нормально добрались, — пояснила она. — Двадцать три — это мой номер.

— Не понимаю…

— Рыбец, — вздохнула Алиса. — Ешь рыбу — вот ничего и не соображаешь. Помнишь те числа? Ну, возле лестницы?

Я кивнул.

— И стрелочки. Если стрелочка указывает на число, то значит, человек прошел через туннель и вылез наверх. А если от числа, значит, ушел в туннель. Последним числом было четырнадцать и стрелочка вглубь. Здесь…

Алиса указала на стену.

— Здесь тоже четырнадцать и стрелка, значит, досюда четырнадцатый добрался нормально. Четырнадцатый — это, кажется, Яго.

— Кто?

— Какая разница. Короче, тут все нормально. Шагай, тетенька правильной дорогой двигает.

— Какой?

— Крысоподземной. Кусок хороший срежем и тихо, к тому же. Ты, кстати, каких крыс любишь? Речных или подземных?

— Я жареных, — признался я.

— Ну, ясно, что жареных. Но речные мне больше нравятся, они жирнее. Слышь, Калич…

— Меня зовут Дэв, — поправил я.

— Ну, конечно, о чем я говорила?

Стало темно.

— Электричество кончилось, — Алиса принялась стучать фонарем. — Бывает, однако, бывает… У вас электричество кончается?

— У нас его вообще нет.

Алиса опять хихикнула, я подумал, что она очень веселая.

Она была очень смешливая, эта Алиса. И красивая. Даже через комбинезон-кикимору видно, что красивая, у нас таких нет вообще. Не было. Наверное, оттого, что праведница.

Все-таки она праведница. Все праведницы красивые. Владыка создал людей по образу и подобию своему, и чем человек красивее, тем полнее в нем отражается лик Его. В Алисе отражался. А если человек грешен, ну, или будет грешен — то обязательно на него метка возложится. Вот как на Ноя: он жадина — и все время сопливится.

Фонарь загорелся. Алиса опять перепрыгнула с рельса на рельс.

— У вас ничего вообще нет. А вот на Вышке электричество прямо из воздуха собирают. И воду тоже. А еда у них сама растет, лишайники такие. Внутри Вышки лишайники растут, их собирать можно, сушить, толочь, а потом хлеб из этого печь. Там хорошо — воздуху много. Одно плохо — спускаться тяжело уж больно. Но они и не спускаются, так там и живут безвылазно. И рожают на Вышке и помирают. Там главное повыше местечко себе занять, я почти на самом верху жила. Там пол прозрачный — а? Спишь себе, потом просыпаешься, смотришь вниз, а внизу огоньки бродят. Светляки. Ты знаешь, кто такой светляк?

— Не…

— Рыбинск, мама дорогая… Это от китайцев еще пошло, от китайского бешенства. И заразные все, если тебя укусит — наверняка заразишься. А самое плохое — не перебить никак. Сколько ни бей — все равно прибавляются. И светятся в темноте. Красиво.

— А как ты туда попала? На Вышку?

— Как-как, так

Алиса почесалась.

— В хлябь вляпалась спросонья. По пояс. Полдня сидела, от рубцов отстреливалась. А потом заряды кончились, думала, все уже, замесят в фарш. Выручили. Пришлось лишайники полгода разводить в качестве благодарности. Это я тебя безвозмездно спасла, а вышкари никого просто так спасать не будут, не та порода.

Свет опять погас.

Алиса снова принялась греметь фонарем, ругаться и разговаривать громко, громче, чем нужно, наверное.

Боится, подумал я. Она тоже боится. И это нормально. Кто не боится, тот долго не живет. Я тоже боюсь. Вот сейчас, например. Темно. И тьма эта совершенная и глухая, как стужа в високосную зиму. Воздух колышется. Точно там, впереди, есть что-то живое. И большое. И жадное.

— Пальцы кончились, кажется, — сообщила Алиса. — Сейчас поменяю… Все портится. Вот раньше пальцы были — на неделю хватало, а сейчас чуть-чуть погорят — и все…

Надо мной смеется, подумал я. А у самой ничего не работает.

Я сел на рельс. Неожиданно теплый, похожий на большую толстую змею. Достал огниво, достал пропитку. Чирканул. Букет искр, пропитка вспыхнула, осветила пространство туннеля.

Алиса что-то делала с фонарем. В полумгле походила на странное существо, состоящее из углов, палочек и небольших искр. Лицо ее светилось добрым светом.

Я сделал несколько шагов. Чуть впереди, на самой границе освещенного круга, на стене было что-то написано. Я сощурился.

— Что это? — Я указал пропиткой на надпись. — Ре… Регись…

— Ась! — Алиса подскочила ко мне, дунула на огонь. Пропитка погасла, Алиса схватила меня за шиворот, прижала к стене, с силой — у меня круги в глазах заплясали.

— Тихо! — прошептала она уже почти в ухо. — Не шевелись! Я и так не шевелился.

— Тут нельзя живого огня! Совсем нельзя! Он же пахнет! По туннелям сразу разнесется! Сюда столько желающих соберется…

— Я не знал… Ты говорила безопасно…

— Не знал… Ты, рыбец, ничего не знаешь. А делаешь! Безопасно, когда знаешь, что делать! Так что ты ничего не делай! То, что я скажу, делай… Ну все, теперь нельзя вперед.

— Почему?

— Потому, что они учуяли уже. Наверняка учуяли…

— Кто? — Я на всякий случай нащупал капсюльник

— Не знаю. Тут много всякого… Назад пошли.

— В темноте? Ты что, совсем ничего не понимаешь? Мы же ноги тут поломаем…

Алиса рыкнула с досады.

— Надо бежать, — сказал я. — Бежать без фонаря не можем. Значит, зажигай фонарь.

— Я пытаюсь… — нервно ответила Алиса.

— Пытайся скорей.

Я достал из-за спины карабин. Надо было перезарядиться.

В стволе лежал сточенный жакан, не годится для темноты, не успею прицелиться, требуется картечь.

Я могу делать это с закрытыми глазами. Перезаряжать, чистить, спасибо Гомеру. За ночные тренировки, за тренировки вслепую, за плеть. Только плетью можно влупить в головы ленивых науку.

Поехали. Тропарь.

На правом рукаве картечь. Вклеена в ткань, скусил шесть крупных свинцовых горошин, спрятал под язык.

Заблокировал курок. Вынул капсюль.

Установил карабин прикладом на рельсу, выщелкнул шомпол, перевернул другим концом, с буравчиком. Надо было вынуть пулю, вставил шомпол в ствол, нажал, повернул.

Вытащил пулю. Крепкая, с тупым концом, хорошая пуля, если такой в лоб медведю — снесет полчерепа. Уронил, пуля брякнула под ногами. Зубами сдвинул золотник с рожка, досыпал в ствол второй заряд. Вбил шомполом пыж.

Выплюнул в ствол картечь. Пыж. Шомпол. Капсюль.

Все. Установил шомпол на место. Неплохо. Секунд двадцать пять.

— Чего это ты там бормотал?

— Тропарь, — ответил я.

Во рту бродил неприятный вкус свинца.