– Это фатальная ошибка, – сказал Продольник вредным голосом. – Ошибка, последствия которой придется расхлебывать нашим несчастным потомкам. Конечно, я не разделяю всего этого вульгарного алармизма… – Продольник сделал пальцем окружающий жест.

– Так вы полагаете, черной дыры не возникнет? – нахально перебила девушка.

Продольник презрительно ухмыльнулся.

– Но некоторые ученые предсказывают именно такой исход…

– Некоторые ученые всерьез ищут снежного человека, – перебил уже Продольник. – Некоторые ученые пользуют население коровьей уриной. Вы мне еще расскажите, что вселенная состоит изо льда! Давайте говорить серьезно. Все эти сказки про рукотворную черную дыру, про конец света, про сопряжение пространств и вторжение чудовищ – не более чем страшилки для обывателя. Анекдоты. Конец света наступает здесь! – Бородач постучал себя по голове. – Гейнц с упорством слепца ищет доказательство теории струн. Он тешит свои персональные амбиции, на это уходят триллионы – вот где черная дыра. Безответственные инфантильные гении, возводящие ради удовлетворения своих извращенных грез фантастические карусели, – вот где чудовища. Мы построили самую дорогую в истории человечества игрушку – и послезавтра она будет запущена.

– А как же Частица Бога?

Серьезный Лавр фыркнул. Мне показалось, что он даже подпрыгнул от возмущения.

– Частица Бога?! Это же курам на смех! Частица Бога… А вы знаете, что три поколения Гейнцев состояли в секте сайентологов? Частицы Бога не существует! Это такой же дешевый миф, как темная материя! Они… – Человек махнул рукой куда-то в небо. – Они выдвигают бредовые теории, а потом мы за них вынуждены расплачиваться. Гейнц нанес мировой цивилизации урон больший, чем вторая Корейская война! Вы помните строку?! Многие до сих пор не могут разговаривать по телефону! В Лесото пятнадцать тысяч акров земли и сейчас не могут деактивировать! Три крупнейших медных рудника залиты водой, скоро придется медь с Луны завозить. Скажите спасибо Гейнцу! А Лю?!

Человек скрипнул зубами.

– У него гарем из сорока наложниц! Это аморальные люди. Судьба человечества находится в руках беспринципных типов! Неизвестно, что они собираются сделать!

Видно было, что человек начал злиться.

– Под Москвой система тоннелей, возведенная маньяком-сектантом и азиатским сифилитиком. Неизвестно, что в этих тоннелях, неизвестно, зачем эти тоннели. Я уж не говорю, сколько денег украдено во время строительства! Зато я знаю одно – гробы скоро подорожают!

Завыли сирены.

– Это полиция! – с неожиданной радостью произнесла девушка. – Обещали, что будут водометы! Мы в прямом эфире! Уважаемые зрители, сейчас вы станете свидетелями разгона мирной демонстрации! Правительству наплевать на мнение общественности! Мы против! Мы не согласны!

Показались черно-белые машины с пушками на крыше, я немного удивился, подумал, что сейчас начнется стрельба, но из пушек выплеснулась вода. Струи были настолько мощные, что сбивали людей с ног, некоторые поднимались. А другие так и оставались лежать, товарищи поднимали их и волокли в сторону.

Камера потеряла любопытную девушку и теперь снимала все подряд, суету, панику. Крики.

Затем кто-то девушку толкнул, камера попыталась за ней проследить и упала, на нее наступили.

А потом сразу шкаф. И девушка – насмерть перепуганная и бормочет непонятное, темнота, крик.

Кассета закончилась, Егор поставил следующую.

Это было метро. Верхнее. Одна из станций, больших, видимо, какая-то из центральных кольцевых, тех, куда нет хода. Людей оказалось еще больше, наверное, несколько тысяч. Они стояли впритык друг к другу, так что казалось, что тут одни только головы и плечи. Эти люди дышали все вместе, потому что вразнобой они дышать уже не могли.

Камера висела над толпой, то ли летающая, то ли к потолку цеплялась. Сначала она просто ворочалась, потом появился голос. Нервический. Он сообщил, что им удалось перехватить сигнал со служебной камеры метрополитена, и добавил, что в настоящее время движение на поверхности парализовано беженцами. Кроме того, в связи с авариями на западных радиальных линиях центр перегружен. По непроверенным данным…

Толпа колыхнулась. Разом сместилась вперед, из тысяч легких выдавился выдох, стоявшие на краях завопили и стали падать на пути. И тут же с лестниц в зал вдавились еще люди, и те, кто свалился на рельсы, уже не смогли подняться, места у них совсем не осталось. Они подпрыгивали, пытались влезть на платформу, цеплялись за стоявших на ней и роняли их вниз, к себе. Народа все прибывало и прибывало, люди продолжали падать, кричать, а потом в левом тоннеле загудело и завизжало, и все шарахнулись прочь, возникла давка, загудело громче, и тут же на станцию ворвался поезд.

Поезд затормозил, но это было уже бесполезно, он врезался в толпу, смял ее, расплющил людей между вагонами, разметал по сторонам и растер по стенам. Масса на платформе подалась в сторону и вывалилась на противоположные пути. И тут же в них врезался другой поезд. Толпа оказалась зажата между двумя составами, машинисты открыли двери, и из вагонов стали выдавливаться люди, но толпа поднажала, и вагоны качнулись и впустили в себя еще немного. Те, кто хотел попасть внутрь и у кого это не получилось, протискивались в окна, забирались на крыши вагонов и пробовали втиснуться между ними.

Под потолком метался вопль, было видно, что некоторые люди в центре толпы уже умерли, их задавило насмерть, но они не могли упасть, болтались вместе с остальными.

Изображение сосредоточилось на этих мертвецах, на мужчине, с раздавленным лицом и выпученными глазами. Он стоял, запрокинув голову, покачиваясь вместе с остальными и прикусывая с каждым движением вывалившийся язык. Скоро он этот язык совсем откусил. Камера отвернулась и стала смотреть в стену, мелькнули чьи-то глаза, и начался другой рассказ. Голос объявил, что это репортаж.

Город изменился, как-то погас, посерел, утратил беззаботность и стер с лица детскую наивность. Воздух был заполнен вертолетами, их было так много, что я удивился – отчего они не сталкиваются? Боевые с острыми мордами и подвешенными под короткие крылья ракетами. И грузовые, с отвисшими животами, и разведывательные, маленькие и шустрые, сновавшие между своими большими братьями. Сам воздух изменился, он наполнился дымом, из-за крыш поднимались многочисленные черные столбы, подпиравшие небо, горизонт затянут красной лентой.

По улицам катили танки и бронированные автомобили, везде солдаты, так много, что нормальных людей среди них не проглядывалось. Камера висела над толпой, видимо, она крепилась на вертолете.

Вертолет поднялся над крышами. Я не узнал местность, город, какой-то из его многочисленных районов. Солдаты и техника двигались, наверное, в сторону центра. И вертолет полетел за ними. Все это не сопровождалось никакими словами, кажется, их просто не успели записать на пленку, просто звуки мира: рев моторов на земле и в воздухе, крики, сирены, далекий гул. Камера плыла над крышами и вдруг заволновалась, затряслась и стала набирать высоту, и в это мгновенье что-то произошло.

Камера погасла, и некоторое время мы смотрели на мельтешение серых и белых линий, они походили на пеструю собачью шерсть, из которой вяжут носки.

Затем камера включилась, но теперь она не летала, а крепилась неподвижно, как мне показалось, на фонаре. Или на балконе, не так высоко. Улица та же самая, но теперь она была погружена в панику. По асфальту бежали люди. Они спасались. То и дело оглядывались, падали, падали друг на друга, поднимались. Некоторые бежали порожняком, другие с сумками, с чемоданами, волочащимися на колесиках, с детьми на руках. Наперекор течению пробирались небольшие группы военных, не очень быстро, их то и дело сносило, но они упорно давили и давили.

На противоположной стороне на тротуаре сидел мальчик. Он, кажется, плакал, и никто не обращал на него внимания, все были испуганы.

Камера дрогнула, наверное, от взрыва, люди заспешили еще больше, а дальше произошло… В толпе появились чужие. Черные, похожие на быстрые кляксы, неуловимые осьминоги, только сухопутные, они набрасывались на людей, сбивали их с ног, в воздухе повисали кровавые фонтанчики.