Сакс открыл было рот, но вспомнил унылую физиономию долговязого лейтенанта-контрразведчика, курировавшего миноносные экипажи, над которым подшучивали даже кондукторы, и решил промолчать. Эти новые правила и регламенты, удушающая секретность, атмосфера недоверия и шпиономании, окутавшая в последнее время плотным облаком самый восточный город империи, Саксу тоже не нравились, мешали дышать и чувствовать себя спокойно и уверенно. «Ну и чёрт с ними, с этими инструкциями! – зло подумал капитан. – Этих флотских жандармов скоро станет больше, чем вахтенных офицеров! Пусть сами играют в свои бумажные игры с рапортами и формулярами! А у моряков и поважнее дела найдутся! Вон, винт надо срочно заказывать и с артиллерией что-то решать: штатные тридцатисемимиллиметровые пятистволки сдали, а ни обещанных дюймовых пулемётов Браунинга, ни захваленных пушек Макклина так никто и не увидел… А ведь хвалились даже трехдюймовку каким-то образом впихнуть… А теперь чем воевать? Кулачком грозить супостату? Пусть поищут шпионов среди интендантов! У них там точно гнездо…»

– Барон, подождите, – окликнул Сакс мечтательного лейтенанта, – спросите у своей очаровательной Изуми-тян, нет ли у неё на примете хорошенькой учительницы японского языка? Я обещаю быть прилежным учеником…

Пользуясь паузой между докладами на объединенном совещании МТК и ГАУ, император просматривал списки инженеров и ученых, переселившихся за прошлый год в Россию. Первых пришлось затаскивать на аркане персональных контрактов с пятизначными цифрами, за ними потянулись опасливые ручейки самых отчаянных или тех, кому терять уже было нечего. Но когда приехавшие распробовали хлебушек с маслом, отписали домой восторженные письма, и по Европе, бьющейся в тисках очередного кризиса, покатился слух о возможности переждать «тёмные времена» за пазухой у этих «крейзи рашн», ручейки превратились в полноводную реку, грозящую вот-вот выйти из берегов.

Император пока не отказывал никому. Дефицит производств и квалифицированных кадров в России был запредельным. Поэтому, когда по совету Маши под его руку попросился сразу целый завод American Motor Co из Long Island, что в Нью-Йорке, он дал согласие не раздумывая. Эти мастеровитые парни еще 1896 году соорудили двигатель внутреннего сгорания «American», имевший удивительное сходство с моделями, известными императору из его прошлой жизни. Четырехтактного двигателя с воздушным охлаждением мощностью всего в две лошадиные силы хватало, чтобы приводить в движение 16-футовую прогулочную лодку. Теперь «ковбои», набрав учеников и подмастерьев из местного населения, ваяли всё то же самое, но в сто раз мощнее. Вместе с ними такую же задачу решали ещё восемь аналогичных коллективов. Императору оставалось только выбирать лучшие из решений, более всего соответствующие его личному послезнанию.

А народ всё прибывал и прибывал. Каждый разорённый завод в Европе и Америке превращался в новый трудовой коллектив на Урале и в Сибири. Учить своих под все поставленные задачи не хватило бы и десяти лет, а тут – вот они, готовые, пережившие локауты и банкротства, а оттого – сговорчивые. Бери – не хочу. И он, как провинциальная мещанка, впервые попавшая в столичный магазин с неограниченным кредитом, хапал и хапал ученых и инженеров, техников и мастеров, не имея никаких сил остановиться. Помнил по прошлой жизни, что такое разгромленные фабрики и опустевшие заводы, где не хватает главного технологического звена – хозяина производства, болеющего за дело, и рукастого мастерового, этому делу обученного.

В 1917 году для большевиков, увлеченных мировой революцией, но никогда не работавших на заводах и фабриках, еще не было очевидно, что расстрелять или выслать за границу инженера стоит полушку, а вырастить и обучить – сотни часов и тысячи золотых, во всех смыслах, рублей. Ценнейшие технические кадры тысячами сгорали в огне Гражданской войны, умирали от голода и тифа, эмигрировали, сопровождаемые свистом и улюлюканьем, как, например, Сикорский, услышавший, что его самолётики мировой революции не требуются.

Память об этом чудовищном разбазаривании отечественных кадров заставляла императора трепетно относиться к любому технарю, как блокадники после войны относились к хлебу – стремились собрать каждую крошку и сохранить, даже если сытость уже наступила и магазины-склады под завязку забиты мучными изделиями. Но был еще один резон, который он повторял, стиснув зубы: «Не так важно, чтобы у нас было! Главное, чтобы у них не было!»

Электротехники, химики, металлурги, турбинисты, механики, фармацевты… Более сотни опытных мастерских и лабораторий вместе с оборудованием и архивами, более пятнадцати тысяч инженеров и техников с чадами и домочадцами. Все, кто согласился, были рассажены по отдельным «монастырям особого назначения» и продолжали конкурировать друг с другом, но уже в рамках одного государства.

А среди оставшихся в Европе и не принявших предложение императора прошло моровое поветрие. Нападения с целью ограбления, пьяные драки, бытовое насилие, внезапные скоропостижные заболевания серьёзно проредили научный и производственный потенциал Старого и Нового Света, а безбашенные дашнаки и связанные с ними американские мафиози, ирландские фении и прочие маргиналы, не имеющие никакого отношения к государству Российскому, получили серьезное финансовое подспорье от таинственных доброжелателей и готовы были к новым свершениям на хулиганском поприще…

Упавшая указка щёлкнула по полу, как пистолетный выстрел. Император вздрогнул, вскинул голову и с удивлением глянул на знакомое лицо нового докладчика… Да это же тот самый Барсуков, только моложе и упитаннее, чем во время их последней встречи в 1944-м, когда Сталин провожал заслуженного генерала-артиллериста на пенсию…[249]

Капитан ГАУ Барсуков тоже заметил взгляд монарха и откровенно стушевался.

– Продолжайте, Евгений Захарович, – желая поддержать офицера, широко улыбнулся император, – мы вас все внимательно слушаем, даже если делаем вид, что спим…

Сдавленные смешки и шуршание вернули капитану некую уверенность, и, подобрав упавшую указку, хоть и слегка заикаясь, он произнёс:

– Таким образом, введение дополнительного ведущего пояска на снарядах хоть и удорожает его приблизительно на два процента, снижает количество кувыркающихся в полете боеприпасов в десять раз.

– Это хорошо, Евгений Захарович. Но что у нас с фактически выпущенным утяжелённым боекомплектом?

– К сожалению, переделка сопряжена со значительными трудностями…

– Эти трудности… Я думаю, мы на них пойдем, – кивнул император. – Тот, кто рискует жизнью, должен быть полностью уверен в своем оружии. Кроме того, эта стоимость ничтожна в сравнении с ценой проигранного сражения или проигрыша войны. Что можно – переделывайте на месте, во Владивостоке, что нельзя – везите на ближайшее специализированное производство и затем обратно. Мы должны успеть до марта.

– Но это невозможно! – вздёрнул брови докладчик.

– Трудно, – возразил император. – Но мы обязаны сделать это. К тому же утяжелённые снаряды нового образца пока потребны исключительно на Дальнем Востоке и на Чёрном море, я имею в виду «Потемкина»… Что у нас, кстати, с «Потемкиным», Алексей Николаевич?

Крылов неторопливо поднялся, уткнулся красными от недосыпа глазами в исполинского размера тетрадь, произнёс, пробегая взглядом по столбцам цифр в своих записях:

– Будет готов в середине февраля, государь. А вот три остальных…

Император вопросительно посмотрел на инженера.

– Согласно требованию довести длительную боевую скорость до пятнадцати узлов, на «Екатерине» и «Синопе» завершается монтаж машин того же типа, что и на «Потемкине»… Думаю, к концу апреля успеем.

– В конце марта, Алексей Николаевич, никак не позже. Хотя бы один из них. Британцы завершат развертывание к началу весны, а их наследник престола вместе с первым морским лордом прибывает в Стамбул в конце февраля. Не думаю, что на окончательную утряску всех деталей англичанам понадобится больше двух недель…