Офицеры, сидящие на правом фланге, одобрительно зашумели. Студенческий центр сначала взорвался аплодисментами, но затем, заметив, что таким образом он невольно солидаризируется с офицерским сословием, озадаченно замолчал. Император поднялся на второй ряд центрального сектора и, оглядывая студентов, будто ища знакомые лица, продолжил:

– Так получилось, что благодаря некоторым горячим головам университеты превращаются в настоящие арены боевых действий, но образованные люди понимают – любые войны рано или поздно заканчиваются, и на повестке дня остаётся главный вопрос – каким будет послевоенный мир? Если конфликтующие стороны не стремятся к полному уничтожению противника, то тогда придется договариваться. Во всяком случае, я – за то, чтобы договариваться! Поднимите руку, кто еще «за», – и поднял ладонь над головой, ожидающе окинув взглядом аудиторию.

Это было так неожиданно, что присутствующие остолбенели. Самодержец, предлагающий голосовать за его предложение, смотрелся как каннибал, предлагающий жертве высказать своё мнение по поводу меню предстоящего обеда. Мария Фёдоровна взглянула на сидящих в центральном секторе штрафников – там царили разброд и шатание. Ни о каком консолидированном противостоянии с тираном речь уже точно не шла. Она перевела взор на императора. Создавалось такое впечатление, что его всё происходящее совсем не напрягало. Наоборот, на лице монарха читалось почти не скрываемое удовольствие, удовлетворение и… Насмешка. Мария Федоровна могла поклясться – всё, что она только что услышала и увидела, было не спонтанной импровизацией, а тщательно продуманным и, может быть, даже отрепетированным выступлением. Ее сын сознательно добивался именно такой реакции аудитории и теперь наслаждался произведенным эффектом и замешательством собравшихся. Император тем временем, не опуская руки, прошелся вдоль центрального сектора, вызывающе скользя взглядом по студенческим лицам.

– Надеюсь, что преподаватели истории объяснили присутствующим, что означала в Древней Греции поднятая рука?

Неожиданно монарх остановился, как будто зацепившись взглядом за одного из присутствующих.

– А вы лично, господин Савинков, какое приняли решение? Считаете ли возможным о чем-то договариваться или предпочитаете воевать до победного конца?

Молодой, ничем не примечательный человек с редкой бородкой и скромными усиками, еле прикрывающими нервную губу, встал со своего места и огляделся вокруг, будто искал подсказки для ответа на заданный вопрос.

– Господин Савинков, вы можете самостоятельно сформулировать свою позицию, или вам необходимо посоветоваться с товарищами из Союза борьбы за освобождение рабочего класса? – участливо спросил император.

«Давит, не дает собраться с мыслями… – прокомментировала про себя действия сына императрица. – Интересно, кто такой этот Савинков и почему именно к нему такое внимание? И этот Союз борьбы за освобождение рабочего класса – что это?.. Надо справиться у Трепова…»

Савинков тем временем медленно повернул голову к монарху, слегка наклонил её и, глядя исподлобья прямо ему в лицо, не говоря ни слова, медленно поднял вверх правую руку. Плотину прорвало. Аудитория зашуршала платьями, заскрипела мебелью, и над головами присутствующих начали подниматься самые разные руки: пухлые и розовые, измазанные чернилами и тушью, натруженные и мозолистые… Особо вызывающе смотрелись на их фоне руки в лайковых, а также им подобных перчатках тонкой, хорошо выделанной кожи, явно принадлежащие аристократическому сословию, не допускающему даже самой мысли о голосовании вместе с «чернью».

Император ещё раз оглядел аудиторию и удовлетворённо кивнул: «Ну что ж, тогда можно приступать к работе…»

Торжество процедуры голосования, заимствованной в Древней Греции, нарушил резкий фальцет:

– Товарищи! Не слушайте сатрапа! Нам не нужны подачки! Мы сами возьмём то, что принадлежит нам по праву!

Обладатель сего голоса и буйной растительности на голове, невысокий коренастый крепыш в рубахе-косоворотке, с глубокой двойной складкой над переносицей, придававшей лицу суровое выражение, с глазами, светящимися от отчаянного безрассудства, в мгновение ока взлетел на стол, потрясая в воздухе сорванным с головы картузом и глядя на монарха с вызовом обреченного.

– Стоять! – лязгнула, как затвор, команда императора, заставляя жандармов и офицеров из правого сектора, дернувшихся к студенту, застыть соляными столбами.

Мария Фёдоровна, приподнявшаяся со своего места, чтобы лучше разглядеть оратора, даже не заметила, как оказалась сидящей на стуле с непреодолимым желанием вытянуть руки по швам.

– Никки-Никки! Je ne te reconnais pas! [104]– прошептала хрупкая женщина, глядя на сына широко раскрытыми от удивления глазами.

– Раз я сам голосовал за то, чтобы разговаривать, значит, будем продолжать, – уже другим, опять слегка ироничным тоном добавил император, – и считаю, что негоже прерывать собеседника, даже если он решил общаться вот таким оригинальным способом. Надеюсь, вам удобно на столе, Егор Сергеевич? Нет-нет, не слезайте, оставайтесь! Вы достаточно героически смотритесь, чтобы быть символом борьбы с произволом… Вы ведь для этого туда залезли?

– Откуда вы меня знаете? – несколько ошарашенно, но всё равно зло и с вызовом воскликнул студент.

– Готовился к беседе, – не отрывая глаз от горящего взгляда собеседника, произнес император, – изучал дела задержанных… Вас же сюда доставили прямо из Бутырки?

По «флёр-д-оранжевому» крылу аудитории прошла волна панических ахов – присутствие арестантов на расстоянии вытянутой руки подействовало на впечатлительных курсисток ошеломляюще.

– И не меня одного! – с вызовом выпалил студент.

– Не беспокойтесь, барышни! – проигнорировал последнюю реплику император, обращаясь к женской части. – Господин Сазонов – не злодей и опасен исключительно для органов правопорядка. Даже больше скажу – он и его товарищи вернутся из этой аудитории в свои дома, а не на тюремные нары, если только не задумают устроить прямо тут штурм Бастилии. Пообещайте, Егор Сергеевич, что будете вести себя прилично, не пугать дам, устраивая революцию в аудитории. Так и быть, можете спускаться. Продолжим разговор без митинговой риторики.

Пока Егор Сергеевич Сазонов спускался с пьедестала на грешную землю под свист и улюлюканье однокашников, Мария Федоровна мучительно искала и не находила объяснение происходящему на ее глазах действу. Где и когда Никки научился разговаривать с толпой, с такой агрессивной, заранее настроенной против него? Кто его этому научил? Великий князь Николай Михайлович? Даже не смешно. Вон он стоит скромно, забившись в угол, с глазами нараспашку! Тут не яхт-клуб с его аккуратными тупыми приборами, тут о взгляд порезаться можно! Толпа, как зверь, чувствует, кто её боится, и безжалостно расправляется с давшими слабину… А Никки – её скромный, тихий, застенчивый мальчик – чувствует себя среди этой неотёсанной публики, как рыба в воде![105]

Мысли Марии Фёдоровны бились о стену непонимания, как волны о борт корабля. А император тем временем уже вернулся на кафедру, облокотился на нее и продолжил прерванный монолог:

– Мы вступаем в двадцатый век – время узкой специализации и международного разделения труда. Но при этом есть два дела, в которых абсолютно все являются специалистами – как воспитывать детей и как управлять государством. Особенно остро это чувствуется в среде интеллигенции. Образованные люди хотят, чтобы их мнение было услышано, а потенциал – использован. Стоять на пути лавины, спускающейся с академической горы, я не собираюсь. Поэтому нахожусь тут и готов слушать и использовать. Разговор будет публичным, без всякой цензуры, с отменой всех ограничений и запретов на политические дискуссии. Итак, господа будущие политики, что вы хотите предложить и что собираетесь строить такого, за что готовы идти в тюрьму и на каторгу?