В комнату вошли двое мужчин. Один широкоплеч, приземист, с длинными всклокоченными волосами. Глаза у него были большие, серые, улыбающиеся. Второй — длинный, костист, угловат.

— Вот тебе, Федор провожатые. Оба Захара, русский и якут, люди верные и преданные, можешь на них положиться. Они проводят тебя в безопасные места, помогут соорудить плот, укажут дорогу.

Захар-старший улыбнулся Федору, и лицо у него стало удивительно симпатичным.

— Это мой названый брат Федор. Роднее и ближе человека у меня нет. — В голосе Трошки звучали искренние, теплые нотки. — Если с ним что-нибудь случится, мне будет худо, ой, худо мне будет… Не дай бог!.. Так вы уж, пожалуйста, как зеницу ока…

— Будем стараться, душа мила, — ответил Захар-старший, — нам ведь не впервой. Все обходилось благополучно.

— Днем не идите, — начал наставлять Трошка. — Для Федора берданку достали?

— Как же, знамо, достали и патронов вдоволь взяли, — ответил Захар-старший.

— Хорошо, — похвалил Трошка. Потом сощурился, что-то вспоминая, и, лукаво улыбаясь, спросил:

— Ножа поострее для Федора, наверно, не взяли?

— Как не взять?.. Есть и нож…

— А накомарники захватили?

— Все при нас — и накомарники, и топор, и гвозди.

— Вы всякий раз к одному месту приводите?

— Что ты, господь с тобой! Тайга ведь большая. На одном месте могут застукать.

— Ну, будем прощаться? — сказал Трошка. Он подошел к Федору. Названые братья обнялись, троекратно поцеловались. — Даст бог, скоро свидимся. Теперь наши дороги вовек не разойдутся. Только береги себя, брат. Кланяйся жене и сыну, если увидишь раньше, чем мы опять встретимся.

— Прощай, Трошка… — дрогнувшим голосом сказал Федор. Он оторвался от Трошки и пошел к выходу.

— Федя, а со мной не хочешь проститься? — услышал он близкий и дорогой голос и обернулся.

К нему подбежала Катя, обвила его шею руками и поцеловала в губы.

— Счастливой тебе дороги, милый мой… — Она еще раз поцеловала его, на этот раз в щеку и почувствовала соленый привкус слез. — О, да ты плачешь?.. — Она вынула платок и утерла Федору правый глаз, щеку, потом сунула платок Федору в руку. — Возьми на память обо мне. Может, и не увидимся.

Федор стал перед хозяйкой, поклонился ей в пояс.

— Пусть господь бережет тебя, сынок, — торжественно произнесла она. — Если что не так, не взыщи. Прощай.

Шли они по таежным тропам днем и ночью, отдыхали под открытым небом. Спутники Федора не надоедали ни расспросами, ни разговорами. Захар-младший вполголоса, без слов напевал одну и ту же песню, видимо, услышанную от русских, потому что Федор никогда не слышал этого мотива, а Захар-старший, добродушно улыбаясь говорил:

— Что-то грустит мой тезка, кручинится. А спросишь, ни за что не скажем. Золотой характер у человека.

Уже в первый день пути Федор узнал, что Захар-старший — кузнец, сосед Кати, а Захар-младший — охотник из здешних мест. А с каких именно мест, не было сказано, Федор понял, что его спутники предпочитали поменьше, рассказывать о себе.

Ярким, солнечным днем они вышли на высокий берег Витима. Внизу, в ущельях гор, пенясь, извивалась река. Сверкающие серебром и золотом брызги отскакивали от крутых берегов. Река походила на огромную птицу, бьющуюся в силках.

— Эхма, красотища-то какая! — сказал Захар-старший, любуясь видом. В больших глазах его застыл восторг.

Захар-младший перестал напевать. Он подошел к самому краю пропасти и, вытянув и без того длинную шею, стал смотреть вниз.

— Ну, Федор, до устья речки Бугорикта отсюда рукой подать, — сказал Захар-старший. — Соорудим тебе плот покрепче и с богом!.. Река Витим доведет тебя до Бодайбо.

Устье Бугорикты было в трех верстах отсюда, внизу. Прийдя сюда, они свалили сушняка и связали плот из восьми хлыстов. Для прочности увязали его скрученным тальником.

Федору не терпелось поскорее увидеться женой и сыном, он хотел тут же отправиться в дорогу. Но Захары его не пустили.

— Куда ты на ночь гладя? Переночуем, а завтра с утра двинешь.

Друзья покрепче привязали к берегу плот и тут же, на берегу, разложили большой костер.

— Не вздумай ночами гнать плот, — предупредил Федора Захар-старший, — наскочишь на валуны и пойдешь ко дну.

В этот вечер Захар-старший был в ударе и многое рассказал Федору, о чем тот не имел ни малейшего понятия. Оказалось, где-то далеко отсюда идет война. Русский и германский цари повздорили по-родственному и стали мять друг другу бока. О царях Захар говорил пренебрежительно, как о мелких, тщеславных людишках, коим грош цена в базарный день.

— А войну-то начали из-за пустяка: в одном паршивом городишке, вроде нашего Нерчинска… Как он называется… Сарай… Сараево — вот как, пристукнули одного придурка, который австрийскому царю приходится сыном. Нут, тут и загорелся сыр-бор… А наверно, тот байстрюк, которого укокошили, слова доброго не стоит, — Захар плюнул. — выродок!..

На рассвете все втроем подошли к плоту, отвязали его, столкнули в воду.

Прощанье было коротким, без слов. Федор поудобнее сел на плот. Захары длинной жердью оттолкнули плот на стремнину.

Плот качнуло на волнах, повернуло и понесло вниз по течению.

Захары долго стояли на берегу и махали Федору шапками.

К концу второго дня Федор увидел на правам берегу избушку. Она походила на лабаз. Из трубы шел дымок. Плот ловко вошел в маленькую бухту.

Федор ждал, что выйдет хозяин и встретит случайного гостя. Но никто не показывался. Пришлось войти в жилище. У очага сидели старик и старуха. На огне стоял чугун. Аппетитно пахло ухой.

Увидев в правом углу запыленную икону, Федор перекрестился и учтиво поздоровался с хозяевами.

Услышав якутскую речь, старики обрадовались. Особенно хозяин, высохший старик с морщинистой дряблой шеей.

— Никак якут? Откуда и куда путь держишь?

— С верховья реки. Плыву в Бодайбо.

— Уж не с реки ли Нерчи?

— Оттуда.

— Знакомы те места. В молодости случалось охотиться там на соболей. Далеко это, ой далеко.

Федор подтвердил, что это действительно далеко.

Старик посмотрел на изуродованное лицо Федора.

— Где это тебя так угораздило?

Федор ждал этого вопроса и заранее решил не говорить, что он убежал с каторги. По тайге может пойти слух и дойти до начальства.

— В драке ранили, — ответил Федор. — Меня раскаленным прутом ударили.

— За что же тебя так?

— По ошибке. Он хотел другого ударить. Было темно…

— Эх, люди, хуже волков. Две недели назад у нас ночевал одни русский. Так тот с каторги убежал. Спрашивает: «Не выдашь меня, дед?» Что ты, говорю, бог с тобой? Кто же это согласится такой грех на душу взять! Тоже на плоту шел. — Старик обратил внимание на руки Федора. — Следы-то после кандалов остались. Не гоже неправду говорить старому человеку. Я же сразу догадался, что ты тоже оттуда. Нас ты не бойся. Ну-ка, старуха, ставь на стол уху, гость есть хочет.

Такой ухи Федор давно не ел. Когда чугун опустел, старик спросил, за какую провинность Федор угодил на каторгу.

Федор рассказал все, как было. Оказывается, старик все знал о расстреле рабочих. Ему было известно даже о том, что всю вину за расстрел рабочих свалили на самих же рабочих. А несколько человек даже отправили на каторгу. Один из них сидел перед ним.

— Разве якуты тоже бастовали вместе с русскими? — поинтересовался старик.

Хотя Федор и не скрыл, что оказался случайно в числе осужденных, все равно в глазах старика он оставался героем.

— Господи, человек-то какой к нам в дом пожаловал, — говорил он, обращаясь к старухе. — Ну, спасибо большое за честь! Пока жив, помнить буду! Спасибо!..

Федор спросил у стариков, есть ли у них дети. Хозяин ответил, что три года назад их единственного сына задрал в лесу медведь и они со старухой остались теперь одни-одинешеньки.

— Зверь кровожаден, но к золоту равнодушен. А вот человек страшнее зверя делается, когда к золоту прикоснется. Все это из-за крови удаганки Мууйи. Уж лучше бы не копали это проклятое золото. Не проливали бы столько людской крови. — Старик стал стелить Федору на ороне. — Есть такая не то сказка, не то быль. Она не в бровь, а в глаз. Хочешь, расскажу?