Первую партию отъезжающих на барже довезли до Усть-Кута. Там всех пересадили на кунгасы и повезли до деревни Жигалово. В Жигалове всех высадили, предоставив каждому выбор транспорта, чтобы добраться до Иркутска. Почти у всех к этому времени кончились деньги и провизия. Путники семьями, группами и в одиночку дальше двинулись пешком, прося по дороге подаяния.

В конце июля вода в реке спала, баржи кое-как доходили до Усть-Кута. Пешеходная дорога стала намного длиннее. Многие оседали в селах, нанимаясь в батраки. Некоторые умерли по дороге. Мало кто добрался с семьей на родину.

Акулина, жена Волошина, уехала с последней партией. Волошин проводил жену до Бодайбо, посадил ее в баржу и в который раз напомнил ай, по какому адресу она должна прийти в Иркутске, кто ей поможет снять на окраине комнату. Акулина — хорошая портниха и на жизнь себе заработает. Даже мужа сможет поддержать в трудную минуту.

В самый последний момент пятьдесят восемь человек из последней партии вдруг заявили, что они отказываются уезжать и завтра же приступают к работе. Среди этих людей были Волошин, Черепахин, Баташов и еще двое большевиков. Откуда было знать корпорации, что партийный центр обязал пятерых большевиков остаться на приисках для подпольной работы? И для того чтобы скрыть этих людей, стачком оставил пятьдесят три человека. Сделать это было нелегко, люди приготовились к отъезду, настроились на дорогу и вдруг — оставайтесь!

Пришлось остаться…

Старый седой генерал, согнувшись, сидел в судейском кресле. Над ним, на гербе Российской империи распростер золоченные крылья двуглавый орел. По левую и правую руку восседали заседатели, члены суда, иркутский генерал-губернатор. Все в парадных мундирах, при орденах.

В ложе для свидетелей сидели Теппан, Коршунов и ротмистр Трещенков. Ротмистр сиял, как именинник, сдержанно раскланиваясь со знакомыми дамами, Теппан, чисто выбритый и надушенный, досадливо морщился и зачем-то поглядывал на часы. Коршунов лениво разглядывал публику, принадлежащую к сливкам иркутского общества, пряча на устах улыбку. Возможно, он сравнивая этих напыщенных дам и господ с петербургским высшим обществом и сейчас потешался над ними.

У стола защиты стояли адвокаты Керенский и Патушинский. Их пока никто из публики не знал, поэтому Керенский держался естественно, не позировал.

За столом обвинения сидел действительный государственный советник Переломов, уткнувшись в папку с пухлым делом.

Раздался звон кандалов. Жандармы ввели Алмазова, Владимирова, Быкова и Зеленова. Их подвели к скамье подсудимых. По бокам и сзади стали жандармы.

Вид у Федора был жалкий и растерянный, у Быкова и Зеленова — хмурый, у Трошки — веселый.

Суд попросил свидетелей удалиться из зала заседания.

Какие вопросы суд задавал обвиняемым, ни Теппан, ни Коршунов, ни ротмистр Трещенков не слышали. Первым вызвали для свидетельских показаний Теппана.

Председатель суда, шамкая, задал Теппану вопрос:

— Знаете ли вы кого-нибудь из подсудимых лично?

— Ни одного из них я лично не знаю, господин председатель, — ответил Теппан. — На приисках корпорации очень много людей работает, всех невозможно упомнить.

— Насколько суду известно, вы приняли дела у своего предшественника уже во время забастовки?

— Совершенно верно, господин председатель.

— Принимали ли вы меры к прекращению забастовки, господин Теппап? — покосившись на зевающего заседателя, спросил генерал.

— С первого и до последнего дня делал все возможное, чтобы вразумить забастовщиков для их же собственного блага. Но увы!..

— Что именно вы предпринимали, господин Теппан?

Из ответа Теппана можно было заключить, что надо быть злейшим врагом самому себе и своим детям, чтобы не согласиться на те райские условия, которые хотела создать для рабочих корпорация: десятичасовой рабочий день, вместо двенадцатичасового и четырнадцатичасового, денежная оплата от выработки, свежая говядина, сливочное масло, водки — хоть залейся.

Трошка откровенно захохотал на скамье подсудимых. На него прикрикнули.

Председатель суда отпил немного воды и опять спросил:

— Чем вы, господин Теппан, объясните столь поразительную несговорчивость забастовщиков?

Теппан переступил с ноги на ногу, тряхнув головой, ответил:

— Господин председатель, господа! Пользуясь тем, что на приисках не было надлежащей полицейской службы, разного рода политики, революционеры и большевики подчинили рабочую чернь своему влиянию и вертели ею, как хотели.

— М-да-а, это верно… Пожалуйста, господин м-м… Теппан, продолжайте, — промямлил председатель суда.

— Из достоверных источников мне известно, что сидящие здесь на скамье подсудимых преступники были главными смутьянами, подбившими рабочих на столь опасный шаг…

— Ложь! — закричал Трошка. — Наглая ложь!

Председательский колокольчик надрывно зазвенел.

— Продолжайте, м-м… господин Теппан.

— Все зло со столь тяжелыми последствиями от них!..

Голос подал Зеленов:

— Вы бессовестно лжете, господин Теппан!

Председатель за все время впервые распрямился, побагровел и закричал:

— Замолчать!.. Вам слово не давали!

— У лжи тараканьи ножки! — опять крикнул Алмазов.

— Я прикажу вас вывести! Будем судить вас заочно!

После Теппана суд стал допрашивать Коршунова. Трошка нахмурился, сжал кулаки. Зеленов нагнулся к Быкову и что-то зашептал ему на ухо. У Федора заходили желваки.

— Господин Коршунов, знаете ли вы обвиняемых, сидящих на скамье подсудимых?

Коршунов даже не взглянул на скамью подсудимых:

— Знаю.

— Назовите их фамилии.

Теперь только Коршунов повернулся к обвиняемым:

— Зеленов работал на Пророко-Ильинском прииске в шахте; Алмазов из Надеждинского прииска, крепежник; Быков — шахтер из Андреевского прииска; Владимиров возил на прииска лес.

— Что вы знаете о них как зачинщиках беспорядков на приисках?

Коршунов утвердительно кивнул головой: мол, вопрос понял.

— Господин председатель, господа! Мне представился случай присутствовать на их тайном заседании, на котором они, принимая меня за своего единомышленника, раскрыли свои карты. Правда, я не смог вытерпеть, как они поносили государя, существующие государственные порядки, и покинул сие сборище. Но мне стало ясно, кто именно подстрекает рабочих к забастовке…

— Иуда, — густым басом сказал Зеленов.

Председатель хотел что-то крикнуть, но в горле у него как будто что-то застряло. Зато звонок, казалось, вот-вот сорвет голос.

Ротмистр Трещенков был допрошен третьим. Он прибыл на суд в парадном мундире, при всех регалиях и, по всему видно было, чувствовал себя героем. У него хорошо был подвешен язык, и картина, которую он нарисовал судьям, была довольно впечатлительной. На главную контору двигались разъяренные толпы рабочих с кольями, камнями, железными прутьями. При этом рабочие выкрикивали бранные слова, проклятья, пели непристойные песни. Навстречу шедшей толпе был послан инженер Коршунов, пользовавшийся популярностью среди части рабочих. С риском для жизни он предпринял отчаянную попытку остановить это безрассудное шествие, уговорить повернуть обратно. Но не тут-то было… Голос благоразумия не был услышан!..

— Их цели нам были известны, — рокотал голос Трещенкова, — разгромить главную контору, перебить инженеров, разоружить воинскую команду и поднять восстание! И если бы я не приказал стрелять в толпу, я бы нарушил присягу на верность своему государю, не выполнил бы священного долга перед своим отечеством, был бы достоин всеобщего презренья! Но вследствие этого пролита кровь… Погибло много людей… Их кровь на совести подсудимых!.. Это они внушили рабочим бунтарские мысли, приведшие к печальному исходу!..

…Суд продолжался целую неделю. Член государственной судебной палаты, действительный государственный советник Переломов произнес трехчасовую обвинительную речь. Для всех подсудимых он потребовал смертную казнь.