Дорогой, растравляя себя, мрачно думал: «Все! Больше в Петуховке делать нечего. Принципиально… Думает, что без нее жить нельзя. Нет, дорогая, двадцать лет жил и дальше — как-нибудь уж… Чем Лиза хуже? Ничем. Все они одинаковы. Разница только в том, что одна о себе меньше думает, другая — больше. А Лиза ничем не хуже. Стоит опять подсесть к ней, сказать всего два слова, и снова все пойдет по-прежнему…»

В Петуховке он прожил еще два дня, побывал с председателем сельсовета Нефедовым во всех колхозах, посмотрел, как разворачивается сенокос. Но был равнодушен ко всему — Катя не выходила из головы ни на минуту.

Родился и вырос Сергей в Михайловке — большом кержацком селе, давно и прочно пустившем корни на привольных землях, примыкающих к сосновому бору, в тридцати километрах от районного центра.

Четыре года было Сергею, когда отец ушел в партизаны, да так и не вернулся больше. Остались в доме от него две пожелтевшие фотокарточки: одну он принес с действительной — на ней был бравый солдат с лихо закрученными усами и обнаженным клинком в руке; другая — сделана проезжим фотографом, на ней отец и мать в первый год после женитьбы сидели, напряженно прямо, держась за руки. Только по этим фотографиям и по рассказам матери знал отца Сергей да свято хранил отцовскую память — дробовое ружье, принесенное из Тулы. Доброе было ружье, знакомый оружейный мастер сделал. Много находилось на него покупателей, но мать не продала, берегла сыну. А когда Сергей подрос, он с ним проводил все свободное время, бродя по многочисленным старицам Оби и озерам.

В одно из таких скитаний по камышам года четыре назад Сергей повстречал двух незнакомых охотников. Те возвращались с очень скромной добычей — на двоих одна убитая утка. Начитавшийся о диверсантах, Сергей долго шел сторонкой, следил за подозрительно неудачливыми охотниками. Наконец хрустнувший под ногами сучок выдал его. Охотники остановились. Один из них, коренастый, поманил Сергея пальцем. Сергей замер в нерешительности.

— Подойди к нам, не бойся, — лицо у него было по-домашнему простое и приветливое: высокий, красивый лоб, прямые широкие брови, короткий нос и упрямый подбородок — со стороны посмотреть: обыкновенный рабочий. Он стоял твердо, широко по-кавалерийски расставив чуть выгнутые ноги в новых яловочных сапогах.

«Это всегда так бывает у шпионов — вроде бы простой. А сам с двойным дном», — подумал Сергей. Однако против своей воли подошел.

— Где это ты, молодец, столько дичи добыл? — спросил коренастый, оглядывая привешенных к поясу Сергея уток, и его большие карие глаза азартно вспыхнули.

— А вы кто такие будете? — не совсем дружелюбно спросил в свою очередь Сергей. По унаследованной от отца привычке он смотрел исподлобья широко расставленными черными, чуть выпуклыми глазами.

— Мы из района, — ответил коренастый.

Сергей, по-прежнему набыченный, кивнул головой. Он теперь уж не спускал глаз со второго охотника, долговязого с бельмом на левом глазу — где-то он его видел?

— Удачно ты поохотился. Может, продашь нам пяток уток? Мы уж второй раз приезжаем на эти хваленые михайловские места, а толку нет…

— Да ты чего так смотришь на нас? — рассмеялся высокий. — Ты чей?

— Новокшонов.

— Из Михайловки?

Сергей снова кивнул.

— Ну, а я Старотиторов. Знаешь? Председатель райисполкома.

И тут только Сергей вспомнил, где он видел этого высокого, — он приезжал в Михайловку в прошлом году проводить колхозное собрание.

— Ну, так как, хлопец, продашь уток? — не отставал коренастый.

— А чего не продать, продам, — уже оживившись, согласился Сергей. — По патрону за утку.

— Продешевил, парень.

— Я из вашего заряда два сделаю и две утки убью.

— Ишь ты какой! И ты знаешь хорошие места?

— Знаю.

— Может, в следующее воскресенье возьмёшь нас с собой? А то Федор Григорьевич у меня плохим проводником оказался.

Сергею уже определенно нравился этот хороший дядька с умными глазами. Было в нем что-то по-отцовски ласковое и в то же время по-охотничьи задорное.

Через неделю они приехали снова. Сергей проводил их на Утиную лягу — заросшую камышом и осокой старицу. Дядя Аркаша — как назвал себя коренастый при второй встрече — уже после вечернего отстрела восторженно тряс увесистой связкой убитых уток.

— Вот это поохотились!

— На утренней зорьке еще больше настреляем, — тоном бывалого охотника заверил Сергей.

Встречи на Утиной ляге продолжались почти всю осень. Потом как-то дядя Аркаша долго не появлялся. Сергей все чаще и чаще поглядывал на дорогу — не покажутся ли дрожки с запряженным в них высоким гнедым мерином. Сергей не скучал, нет. Ему просто хотелось побыть рядом с этим человеком, посмотреть, как он радуется тому, что для Сергея с детства было обычным: чистому сосновому воздуху, косматой сосне, красивой лужайке, каждой добытой утке, хотелось вместе с ним полюбоваться закатом. Сергей с некоторым удивлением заметил, что он при дяде Аркаше как-то по-другому, по-новому стал смотреть буквально на все. Прекраснее и понятнее казался теперь ему мир.

Так четыре года назад завязалась дружба нового секретари райкома партии Аркадия Николаевича Данилова с деревенским парнем, длившаяся потом всю жизнь.

Бывает же так: люди разного возраста и положения вдруг находят что-то общее.

Год за годом развивалась эта дружба. И вот прошлой осенью Данилов предложил районной комсомольской конференции избрать Сергея Новокшонова секретарем райкома ВЛКСМ.

Они сидели в кабинете Данилова вдвоем. Аркадий Николаевич озабоченно копался в бумагах, что-то писал, читал письма, Сергей смотрел на него, как всегда, молча. Часто по вечерам, когда у секретаря райкома партии не было никого в кабинете, Сергей тихонько заходил, садился н угол на диване и молча смотрел на Аркадия Николаевича. Они могли просидеть так и час, и два, не проронив ни единого слова, и ни тому, ни другому не было это в тягость. Так и в этот раз. Только сейчас Сергей то и дело прерывал кабинетную тишину тяжелыми вздохами. Данилов наконец рассмеялся, зыркнул веселыми глазами на Сергея.

— Может быть, все-таки скажешь, кто она, а?

Сергей от неожиданности заморгал.

— Та, о которой ты так неутомимо вздыхаешь уже две недели…

Сергей смутился, нагнул голову. Молчал. Что он мог сказать? Даже все понимающему без слов Аркадию Николаевичу разве передашь. Сергей опять не удержался, вздохнул.

— Тяжело? Когда мне было столько же, сколько тебе сейчас, я так же вот вздыхал. — Аркадий Николаевич на секунду задумался, видимо, припоминая то далекое, что на всю жизнь оставило рубец на сердце, Поправил себя — Может, вздыхал поменьше, а переживал так же… Да и потом… думаешь, мне всегда легко бывает? Нет, брат. Порой кажется, нет уж больше сил — а все равно превозмогаешь себя и силы находишь. По-моему, практически человеческие возможности неиссякаемы… А ты расквасился. Этак не годится, дружище…

Сергей был своим человеком в доме Даниловых. Знал, что Аркадий Николаевич живет с матерью и двумя детьми. Почему нет с ним жены — никому в районе неизвестно. Сергей однажды спросил об этом Аркадия Николаевича, тот развел руками, отшутился:

— Была, да вся вышла…

Потом спрашивать еще раз было уже неудобно. Сынишка Данилова восьмилетний Ким сказал как-то Сергею:

— Мама наша там осталась, где мы жили. Она учится там.

— Что-то долго она учится…

— А учиться всегда долго, — резонно заявил Ким и, запрокинув голову, смотрел на Сергея чистыми даниловскими глазами. — Людка вон четыре года ходит в школу, а еще не выучилась. Папа говорит, ей еще шесть лет ходить.

Сергей любил возиться с Кимом, таскал его с собой на речку, учил вырезать лобзиком фигурки из фанеры, показывал фокусы со спичками. И, бывая у Даниловых, никогда не видел Аркадия Николаевича унылым, тоскующим, вот так, как он, вздыхающим. А уж ему, наверное, есть о чем вздыхать!