Данилов притушил улыбку.

— Ощущение такое, какое, наверное, бывает у кота, когда его в мешке несут, да?

Комбриг удивленно повернулся к комиссару. Глаза их встретились — нет, комиссар не подсмеивался — и тогда ответил без улыбки, серьезно.

— Котом никогда не был. Но самочувствие — что-то наподобие этого — правильно. Ты опытный партизанский вожак. Может, объяснишь…

— Это не у тебя одного такое ощущение. Все бойцы себя так чувствуют. И знаешь почему? Потому, что мы не сталкивались еще с противником, не выяснили соотношение сил, не знаем его повадок, не знаем полностью своих возможностей. А проведем две-три операции, люди обнюхаются с новой местностью, себя каждый проверит. Вот тогда появится уверенность. Тогда хозяевами здесь будем мы…

Не раз потом вспомнил эти слова комбриг.

Разведка, беспрестанно рыскавшая на подступах к лагерю, доносила: самый близкий гарнизон в деревне Руда, за тридцать пять километров. Ближе нигде нет.

Вернувшиеся из первой вылазки разведчики взахлеб рассказывали:

Немцы ходят ну прямо как куропатки непуганые. Хоть голыми руками бери и веди в лагерь.

— Один около меня прошел прямо в пяти метрах, — восторженно поблескивал карими отцовскими глазами Ким Данилов. — Малину ел. Френч на нем зеленый расстегнутый, а рубашка нижняя грязная-прегрязная, так потом и обдало!

— Машин в селе много? — спросил комбриг.

Одну видели под навесом, — ответил Кимов дружок с выщербленным передним зубом Миша Одуд.

— Движение большое через Руду?

— При нас ни одной машины не прошло.

— А следы на дороге?

Ребята переглянулись.

— На следы мы не обратили внимания.

— Так, — крякнул комиссар, сидевший рядом с комбригом. — Значит, грязную рубашку на фрице заметили, а дорогу не видели.

— Огневые точки в селе? — спросил комбриг.

— Огневых точек в селе нет, — ответил Ким.

Нет? Или не видели?

Разведчики опять переглянулись. Пожали плечами.

— Ну, нету на виду.

— Нету? — переспросил комиссар. — Табличек с обозначением огневых точек немцы, значит, не выставили? Не знали, что к ним пожалуют такие ротозеи.

— А сколько вообще в гарнизоне солдат?

— Мы насчитали десять человек, — уже безо всякого энтузиазма ответил Миша Одуд.

Комбриг поднялся за столом, строго сказал:

— Приказ вы не выполнили. Сведения, которые принесли, не имеют никакой ценности. За это будете наказаны по законам военного времени. Идите.

Когда разведчики вышли, комбриг хмуро зашагал по землянке.

— Ну что ты с ребятишек возьмешь! — сокрушенно остановился он перед комиссаром. — Развели детский сад, и что-то еще хотим от них… Надо сейчас же, немедленно посылать новые группы. Стариков надо посылать.

Данилов согласился.

— Можно стариков, только обязательно с молодежью. И, может быть, все-таки взять три-четыре «языка», как ты думаешь?

Комбриг задумчиво тер начавшую уже отрастать бороду — непривычный зуд все время беспокоил.

— Я, однако, сбрею эту бороду к чертовой матери, — сказал он раздраженно. — Покоя от нее нет. — Опять подумал. — Не хочется мне, Аркадий Николаевич, немцев сейчас настораживать. Возьми сейчас этих «языков» — сразу же тревога начнется, охрану усилят.

— А не взять — можем так напороться при первой же операции, что потом долго придется расхлебывать. Для бойцов сейчас очень важна первая удача. Она решит многое. Надо, чтобы люди почувствовали, что не так страшен немец, как его малюют. Надо же учитывать и человеческую психологию. В партизанской войне это одно из главных условий.

Киму почему-то казалось, что «языка» можно взять только именно у того куста малины, где прошлый раз он видел немца. Сюда и пришли опять разведчики, забрались в кусты, притаились. Страху, как в первую вылазку, уже не было. Казалось, что от лагеря до этих кустов малины у рудовской поскотины земля уже своя и по ней можно ходить без опаски. Угнетало другое: как накажет комбриг за невыполнение первого задания?

Вчера вечером с каждой группой ушли старые партизаны, а их с Мишкой послали одних. Может, этим и кончится наказание…

Еще в Подмосковье, когда готовили бригаду к засылке в тыл, разведчиков особо обучали приемам рукопашного боя, боксу, пиротехнике, владению ножом — привозили туши убитых коней, и будущие партизанские лазутчики упражнялись на них, кололи. Это особенно запомнилось Киму. Около подвешенной туши садился инструктор, а ребята по одному неслышно подползали. Потом вскакивали и били ножом тушу. Инструктор не только измерял силу удара, но и чутко прислушивался к тому, как ползут разведчики. Очень часто останавливал и заставлял ползти снова. А вот что касается следов на дороге, то этого Ким что-но не запомнил. Как подсчитать по множеству перепутанных отпечатков количество прошедших машин, как определить, в какую сторону прошли эти машины — забыл. А может, и не говорили об этом? Но сегодня на заре ребята тщательно обследовали и въезд и выезд из села Руда. Следы автомобильных протекторов есть, но не свежие. А сколько — день или два — назад тому прошли машины, попробуй определи. Вот огневых точек все-таки, наверное, нет в селе.

Долго сидели в кустах малины, сами наелись до отвала, а немца того все нет и нет.

— Кимк, — шепотом позвал Миша, — а может, он не придет, мы и просидим здесь зря.

Ким молчал. Он сам уже начал сомневаться.

— А если нам разгородить поскотину, — зашептал он, — выпустить вон тех коней. Они же немецкие!

— Ну и что?

— Вечером обязательно за ними придут. Хватятся, а их нет. Пойдут искать в лес. А мы тут и сцапаем. Как ты думаешь?

— Ничего. По-моему, хорошо будет.

Разобрать звено в прясле — минутное дело. Хуже обстояло дело с лошадьми — они и не думали идти в лес, топтались на месте, пощипывали травку.

— Вот гады! — злился Ким. — Привыкли в кабале у фашистов жить, о свободе у них никаких эмоций.

Пойти и выгнать лошадей в принудительном порядке на виду у села рискованно, могут заметить.

Ким подполз к дыре в поскотине, стал свистом подзывать лошадей. Но и на свист они даже ухом не вели.

— Они же немецкие, — буркнул Миша, — по-русски не понимают.

Кругом было тихо и знойно — точь-в-точь, как летом у бабушки в Усть-Мосихе. Так же бор манит своей прохладой, так же на лугу кони пасутся, а в селе пустынно и сонно. Только нет-нет, растопырив крылья, пробежит через дорогу в тень курица, пройдет, лениво подволакивая задние ноги, разморенный жарой теленок. Эх, искупаться бы сейчас да кринку холодного молока бы из погреба выпить!

— Мишк, а может, нам вон с той стороны, где лесок рядом, зайти в село, да прям оттуда взять немца? Они сейчас спят, гады. Пойти и сонного взять?

— Ну и скажешь же! Какой же тебе дурак будет спать на краю села? Они все в центре живут.

— А чего делать? Без «языка» я не пойду в лагерь. Совсем засмеют. Скажут, грязную рубашку видел, а немца не привел. Скажут, врал и о рубашке.

— Без «языка», конечно, не пойдем.

Злились на немцев, на себя, на комбрига, который, когда можно было взять «языка», не разрешал, а сейчас, когда их нет ни одного, велит взять. А в селе будто все попередохли — ни души не видать. А может, оттуда вообще все уехали, и немцы и жители? Немцы узнали, что бригада пришла, сами убежали и жителей угнали?.. Тогда бы телята не ходили по улице… Хотелось пить. Но баклажки с водой еще не открывали — хорошо запомнили наказ инструктора: в жару чем больше пьешь, тем сильнее будет хотеться пить. Терпели. Солнце пекло. И хотя под пестрым маскхалатом всего лишь майка и трусы, тело все мокрое и липкое от пота.

Когда солнце перевалило далеко за полдень, село начало оживать. Появился первый немец. Босой, в одних трусах он вышел в ограду и побежал к колодцу. Достал бадью воды, потом позвал женщину, видимо, хозяйку дома — сбросил трусы и велел ей встать на колоду и поливать на него из ведра.

— Вот этого бы гада поймать, — шепнул Ким.