Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Здравствуйте, Анна… Анна, кажется, Михеевна, если не забыл.

— Не забыли, не забыли, смотри-ка, — удивилась Пестрецова. — И мужа не забыли, он писал, как вы его на фронте встретили. Так уж он благодарен вам за теплое слово. — Говорила она по-прежнему бойко, звонким голосом, чуть растягивая окончания слов. Голос — это, пожалуй, единственное, что осталось у нее от прежнего. — А то ведь, когда посадили его, многие отказались и от него, и от меня, не узнавали. А вы вот…

— Анна Михеевна, — перебил ее Новокшонов, — вы заместителем председателя?

— Какой уж я заместитель! — махнула рукой она и по- бабьи ладонью вытерла губы. — Так, избрали. А вообще-то я животноводом здесь. Это основная работа.

— Что это у вас такие порядки в колхозе стали: хлеб не убираете, народ болтается без дела? Кончилась война, так, думаете, и работать не надо?

Пестрецова недоумевающе оглянулась на переминающегося с ноги на ногу Лопатина. Сергей Григорьевич подчеркнуто не замечал его — как будто председателя здесь и не было.

— Надо сегодня созвать общее собрание колхозников, — продолжал Новокшонов после небольшой паузы.

— А я чего?.. — удивилась Пестрецова. — Вон председатель.

— С председателем будем говорить, когда он проспится, и притом не здесь, а в другом месте побеседуем. — Новокшонов покосился на блестящие сапоги Лопатина, поднялся. — Надо к вечеру собрать всех от старого до малого. А сейчас пойдем, Анна Михеевна, посмотрим хозяйство.

На ферме, куда в первую очередь зашел Сергей Григорьевич, две женщины убирали навоз из свинарника. Новый секретарь, ступая по щиколотку в навозную жижу, неторопливо прошел в свинарник, осмотрел клетки с сопревшей соломой, служившей когда-то подстилкой. Женщины стояли в тамбуре свинарника, переглядывались.

— Свиней сюда на ночь не загоняете? — спросил он, возвратясь и с силой топая сапогами по порогу, чтобы стряхнуть грязь.

— Нет, — ответила Пестрецова. — Ночуют в загоне, под открытым небом.

— Эта грязь с весны еще осталась, — пояснила рябоватая женщина, с натруженными узловатыми в суставах руками.

— Военная еще грязь, — засмеялась другая, молодая, укутанная по самые глаза платком от солнца. Глаза ее большие, лучистые пыхали не растраченным жаром. Играя легким прищуром, она прямо смотрела на Новокшонова, заставляя его хмуриться, чтобы скрыть смущение от столь откровенного, жаждущего взгляда.

— Не успевает просыхать, — продолжала рябоватая женщина. — Крыша, как решето: дождь пройдет — и полмесяца не подступишься к свинарнику. А вычистить некому. Двое мы с Натальей да вот Аннушка когда поможет — хотя и животновод она. Свиней полсотни голов, за ними же смотреть надо. Прямо замаялись, сил больше нету. А правление не дает людей. Лопатин пьянствует беспробудно да с бабой своей дерется — извелась она с ним, бедная. И народ-то весь он замордовал. До войны-то первое место по району держали, на выставке главный павильон занимали. А как началась война, так и свихнулся он, будто подменили человека. Три раза уж снимали его. А кого поставишь? Некого. Вот опять его и выбираем.

Пока Сергей Григорьевич дошел от свинарника до кошары, вокруг образовалась толпа женщин, подростков.

6

В село вернулись в сумерки. Около конторы толпился народ. Увидев Новокшонова, люди смолкли. Ждали — буркнет сейчас приветствие и пройдет в контору, как всегда бывает у начальства. Но Сергей Григорьевич в контору не пошел, остановился. Поздоровался. Громко спросил:

— Покуриваем?

— Покуриваем, товарищ секретарь, — ответил дед, который утром приходил в контору «насчет обувки». — Наше теперича занятие такое — покуривай да покуривай.

— Это почему же? Делать, что ли, нечего?

— Да как оно сказать… — прошамкал старик. — Дела-то есть, да не до них вроде бы. Вот бают, что сызнова Федьку Лопатина сымать будем. Который уж раз. Этим только и занимаемся — сымаем его да сызнова ставим. Работать-то и некогда.

— Вот и мне кажется, что не тем вы занимаетесь, чем бы надо, — согласился Новокшонов. — Хлеб стоит стеной, а в поле никого нет. Что с хлебом-то будем делать, товарищи? — Сергей Григорьевич обвел всех глазами.

Убирать надо, — ответил кто-то из глубины толпы.

А как убирать — вот вопрос.

Технику давайте, конбайны, — опять встрепенулся парик.

Кто это «давайте»?

Вы, властя.

— А вы кто, не власть?

— Мы, милый, тут не власть, нас не шибко спрашивают.

— А я вот пришел спросить у вас совета.

— Пришел? Потому и пришел, что хлеба надо.

С бревен, на которых сидело несколько мужиков, поднялся один из них с розовым шрамом на подбородке. Сердито метнул взгляд в сторону старика.

— Хватит тебе. — И обратился к Новокшонову, не смягчая выражения лица. — Начальников уж больно много развелось. А дело делать некому. Вот говорят, что новый секретарь у нас появился и, дескать, шибко строгий, круто берет. А я так маракую: только и ты ведь, товарищ секретарь, ничего один не сделаешь.

— Конечно, один ничего не сделаю, — согласился Новокшонов. — Вот и приехал к вам посоветоваться. А хлеб, дед, не мне нужен, а тебе самому и всей стране в целом.

— А ты, что, святым духом питаешься? — сипло засмеялся старик. — Я-то уж отвык от хлеба. Не помню, как он и пахнет. Давно уж на одну картошку перешел.

Сергей Григорьевич сердито уставился на чересчур разговорчивого деда.

— А ты лучше спроси вот этого товарища, — указал Новокшонов на мужчину со шрамом, — по скольку дней на фронте и картошки не видели люди, а воевали! А только мне кажется, ты, дед, сегодня и картошки не заработал — с утра сидишь в конторе…

Кругом засмеялись. Мужчина со шрамом зыркнул глазами на старика.

— Пустое мелешь, дед! — И опять повернулся к Новокшонову. — Не в этом дело, товарищ секретарь. Хочется узнать, когда жить-то начнем по-человечески? Такая жизнь уж опостылела.

Новокшонов шагнул к рассевшейся цепочке мужиков, середина раздвинулась, уступая ему место. И в обе стороны пошла волна пересаживающихся. На левый фланг прошла и замерла, а на правом долго еще тискались, сопели, потом кто-то сердито буркнул вполголоса:

— Чего, как клещук, прицепился? Постоишь.

— Молодой, а ленивый… — добавил насмешливый юношеский голос.

Стихли. Начали закуривать. Мужской перекур — лучшее средство заполнения пауз. После того, как задымили цигарки, разговор возобновился в совершенно другом тоне.

— Сколько у вас в колхозе трудоспособных? — спросил Новокшонов.

— А кто его знает, надо бы это у конторских спросить, они должны знать.

— Ленька, сбегай позови счетовода, — поспешно распорядился кто-то.

— А зачем звать, — снова вмешался мужчина со шрамом на щеке, — и так известно, полсела трудоспособных.

— А все-таки пусть позовет, — сказал Сергей Григорьевич, — мы сейчас с ним подсчитаем, куда люди девались, почему работать некому.

Счетовод не заставил себя долго ждать.

— Сколько в колхозе числится трудоспособных?

— Всего по списку значится 172 человека, — ответил счетовод и пояснил — Это со всеми: трудоспособные и нетрудоспособные.

— А сколько за полеводством у вас закреплено?

На этот вопрос ответил, поспешно вышедший вслед за счетоводом, Лопатин. Он был трезв, мокрые волосы старательно причесаны.

— За полеводством закреплены все, кто не работает на фермах и на других работах.

— А поточнее. Сколько на фермах людей?

Лопатин повернулся, ища глазами Пестрецову.

— Сколько, Анна, у тебя на фермах? — спросил он.

— На фермах пять доярок, три конюха, двое на свиноферме, четыре телятницы и трое в кошаре — семнадцать человек, да одна птичница.

— Еще где люди работают? — снова спросил Новокшонов.

Счетовод начал загибать пальцы:

— Кладовщик — раз, пасечник — два, ветсанитар — три, два чабана — пять, пастухов двое — семь, четыре учетчика — одиннадцать, уборщица в конторе — двенадцать, почтальон и посыльный в сельсовете — четырнадцать. В общем наберется человек двадцать.

257
{"b":"221332","o":1}