Выехав на бугор, Сергей Григорьевич увидел впереди одинокую фигуру. «Кто-то рановато с поля домой подался». Прибавил газку. Поравнялся — Лиза! Босая, в легком ситцевом платьишке, с косынкой на плечах, такая же, как и до войны, веснушчатая, загорелая, с облупленным носиком, вздрогнула, когда он подъехал — шла задумавшись — отступила от дороги.

— Здравствуй, Лиза! — остановил машину Сергей Григорьевич.

Вспыхнули глаза у Лизы. Но тут же погасли, склонила голову.

— Садись, довезу.

— Спасибо, — ответила она тихо, не поднимая головы.

Он выключил скорость, вышел из машины. Лиза аккуратненькими пальчиками ноги катала по земле засохшую сломанную былинку. Миниатюрную ножку, белую царапинку наискосок загорелой икры, по-девичьи подобранный живот, распоровшуюся вытачку под грудью — все сразу разглядел Серхей. Шагнул к ней, взял за руку.

— Ты все-таки сердишься на меня? — спросил он, стараясь заглянуть ей в лицо.

Она молчала.

— Я же тебе объяснял: ничего я не могу сделать — закон есть закон. Когда он средь бела дня грабил, растаскивал колхоз, он же знал, что рано или поздно отвечать придется. Он же не мальчик, понимал, что делал, этот твой на удивление любимый свекор.

Лиза вскинула глаза, злые, кошачьи.

— Какой он мне любимый! Да по мне его хоть на живодерню отправляйте — так ему и надо, живоглоту!

— Так в чем же тогда дело? — удивился Сергей Григорьевич.

— В доме житья не стало, — уже жалобно сказала Лиза. — Вся родня на меня навалилась, будто не они, а я его в тюрьму посадила. Говорят, поезжай в район, к Сергею Григорьевичу, у вас с ним любовь была, попроси, он простит. Даже намекали, чтобы я… ну… словом, если ты… так, чтобы я…

Лиза покраснела, нагнула опять голову.

— Вот гады! — сквозь зубы выдавил Сергей. — Кто это намекал?

— Сама свекровь, — тихо всхлипнула Лиза.

Сергею стало жаль ее. Он обнял Лизу за плечи. Она доверчиво уткнулась ему в грудь. И он почему-то подумал: а она ведь почти своя ему — выросли вместе, играли в лапту, потом «на улицу» ходили, до зари просиживали на бревнах у ее двора, целовались до одурения… Он пальцем поднял за подбородок ее голову. Улыбнулся.

— Глупенькая, — сказал он ласково. — Такая всегда решительная, а тут спасовала. Плюнула бы на них на всех и сказала: идите, мол, сами и просите.

Лиза улыбнулась, сначала застенчиво, потом шире, веселее, и вдруг опять заискрились ее глаза.

— Правда, Сережа, глупенькая я? — заглядывала она в глаза Сергею. От слез уже и следа не осталось. Перед ним стояла та беззаботная, веселая Лизка, к которой все привыкли. Дернула худым плечиком. — Прямо не знаю, Сережа, что мне сделать, чтобы поумнеть…

Сергей нагнулся, поцеловал ее в губы. Потом поднял на руки, подкинул вверх. Она испуганно завизжала, ухватилась за его могучую шею.

— Уронишь.

А он урчал, как проголодавшийся кот.

— Не уроню… не уроню…

Потом поставил ее на ноги.

— Знаешь, Лиза… поедем, — он тряхнул головой. Она стояла сияющая и смотрела на него восторженно. — Поедем только не в деревню, а куда-нибудь, а?

Она, как девчонка, радостно крутнулась на одной ноге. Платьишко взметнулось, обнажая стройные загорелые коленки.

— Поедем, Сережа, поедем! Хоть куда поедем…

Она села на переднее сиденье, подпрыгнула на его мягких пружинах — счастье брызгало из нее безудержно…

Сергей лихо развернул «эмку» с дороги на проселок.

В это субботу в бане не удалось помыться.

Молодость вернулась к Кате нежданно-негаданно, буйная, с беспокойными ночами, с румянцем на щеках, с замирающей истомой во всем теле. В один день изменилась Катя. Ночью приехала с пленума райкома, а утром мать удивилась — дочь непривычно легка, весела, с девичьим блеском в глазах.

— Что с тобой, дочка?

— Ничего, мама, — ответила она и убежала в колхозную контору.

Начиналась уборка, и секретарю территориальной парторганизации работы хватало. На второй день приехал уполномоченный райкома, ее двоюродный брат Юра Колыгин. Он по-ребячьи доверительно шепнул Кате:

— Сам Новокшонов привез на машине.

— Он здесь? — вспыхнула Катя и невольно прижала ладони к запылавшим щекам.

Юрий, давно слышавший что-то о прежних отношениях Кати с Новокшоновым, с любопытством смотрел сейчас на сестру. Та смущенно спросила:

— Ты чего уставился?

Юрий захохотал.

— Как это я не догадался раньше! — хлопнул себя он по коленке.

Темно-синие глаза Кати почернели. Но Юрий не унимался.

— Ты помнишь, как донимала меня Алькой? Я же терпел… Ну, ладно, ладно, не сердись. Нету его, поехал в Николаевку.

Катя глядела на брата и, казалось, ждала еще чего-то. О чем говорили они дорогой и главное, спрашивал ли Сергей о ней? Юрий понял это. И, щадя самолюбие Кати, не стал дожидаться вопросов.

— Дорогой спрашивал про Кульгузкина, про… про что же еще? Словом, я понял — он не знает, что ты здесь. А я не догадался между делом сказать ему об этом — забыл про вашу бывшую любовь. — И вдруг ни с того ни с сего добавил — А он ведь холостой…

Катя напрягла все силы, чтобы не удивиться, хотя грудь сразу обдало жаром.

— Жена у него в войну, говорят, замуж вышла, — продолжал Юрий. — Так что он теперь соломенным вдовцом…

Встрепенулась Катина жизнь с этого дня, наполнилась снова мечтами. Хотя и вышла Катя замуж перед войной, но о Сергее все время помнила, думала о нем.

Михаил, ее муж, был в институте тихим, неприметным. Учился старательно. Сам малоразговорчивый, может, за задумчивость и замкнутость он и полюбил Катю, а может, еще за что — она не знала. Катя долго не обращала на него внимания — не замечала его взглядов, мимо ушей пропускала нашептывания подружек о самостоятельности и серьезности Михаила Дорофеева. Несколько раз он пытался, набравшись храбрости, проводить ее до общежития, пригласить в кино, но она настойчиво и твердо говорила:

— Не надо. Оставьте меня в покое…

Но он не оставлял ее в покое. По-прежнему каждый день после занятий стоял в вестибюле, дожидаясь. А потом неизменно шел следом. Вначале она, пытаясь отвязаться, заходила в магазины, в библиотеку, еще куда-нибудь. Но стоило ей потом пройти два — три квартала, как снова замечала его. Однажды подошла к нему и, еле сдерживая гнев, сказала:

— Что вам от меня нужно? Что вы мне проходу не даете?..

Он смутился. И ничего не сказал.

Несколько дней Катя не видела его. Потом он появился опять. Теперь он смотрел на нее издали. Если шел вслед, то только по другой стороне улицы, далеко сзади, если смотрел на нее в зале или аудитории, то только из-за спин товарищей.

— Миша, — мягко, просяще сказала она ему, улучив момент. — Что вы от меня хотите? Ни к чему это.

На этот раз он не смолчал.

— Я люблю вас, Катя. Без вас жить не могу. Нету у меня сил, понимаете? — сказал, повернувшись, и пошел.

Теперь уже она не нашлась, что ответить.

После госэкзаменов поженились. Жили у его родителей на Прудских, работали в одной школе. Год тихой, спокойной жизни прошел, как один день. Ласковый, уступчивый муж наглядеться не мог на нее. На что уж вспыльчива Катя, ни с того ни с сего может взвинтиться, накричать, — и то ни разу голоса не повысила. Все ее желания угадывал. И Катя не злоупотребляла его любовью и заботами. Она жила тоже тихо, не слышно, замкнутая в себе.

Потом началась война. Родился сын. Странное чувство появилось у Кати, незнакомое, непривычное — материнское. До этого она была равнодушна к детям. В учителя-то пошла не из-за любви к ним, а только за тем, чтобы получить образование. А тут вдруг что-то пробудилось. Ничего, кроме сына, не существовало для нее. Муж жил где-то рядом, — она не замечала. Даже Сергей, и тот потускнел, отодвинулся в далекое прошлое.

Жить в городе становилось труднее, и когда муж получил повестку в армию, она сказала ему, что поедет домой, в Петуховку.