— С той лишь разницей, — перебил его Юрий, — что промышленность за годы войны не только не пришла в упадок, а, наоборот, выросла, окрепла и сейчас нуждается лишь в переводе с военных на мирные рельсы, нуждается лишь в реконструкции. А сельское хозяйство запущено! В этом коренная разница. Поэтому не грех взять кое-какие средства из промышленности и вложить в сельское хозяйство, в частности, в отстающие колхозы и поднять их.

Кате, внимательно слушавшей спор брата с мужем, показалось, что Юрий, наконец, доказал свою точку зрения. Не может же такого быть, чтобы Сергей всегда и во всем был прав. Тем более в душе Катя все-таки была на стороне отстающих колхозов. Поэтому она смотрела теперь на Сергея выжидательно: что он ответит, как он признает верх Юрия. Но Сергей ответил так же уверенно, как и всегда все делал в жизни.

— Ты очень сообразительный, Юра. Но беда в одном — у тебя не хватает масштаба. В данном случае ты уткнулся в свой район и забыл о том, что почти вся европейская часть Союза разрушена войной и там все колхозы надо создавать заново — там ни кола ни двора не осталось.

Юрий даже не моргнул, наверное, он все-таки не забыл о тех разрушенных колхозах.

— Это нисколько не меняет дела, Сергей Григорьевич, — спокойно возразил он. Но Алька заметила: глаза у него вспыхнули. — Те колхозы — это ширма, которой вы хотите прикрыть свое неправильное отношение к нашим отстающим колхозам.

Сергей Григорьевич подошел к Юрию, положил руку на его плечо.

— Ладно, Юрий Михайлович, ты опять сел на своего конька. Давай не будем больше говорить об этом. А то снова можем поругаться.

Катя удивленно подняла брови на мужа. Сергей улыбнулся.

— Да, да, ругались как-то мы с ним на бюро о семенной ссуде. До сих пор никак не может согласиться, что я поступил правильно два года назад, когда отдал семена сильным колхозам… Молодой, горячий! Я сам когда-то таким был, по мелочам справедливость искал. А ведь только из-за этой семенной ссуды Пестрецову сейчас знает весь край, орден Ленина получила, членом крайкома избрали. Не дай я тогда ей семян, так бы и пурхалась в середнячках.

Юрий не вытерпел:

— Вы же прекрасно знаете, что Пестрецова не из-за одних семян в передовики вышла.

— Конечно! Передовики сами не растут, их надо растить и на их примере учить других. Причем не только агитировать и даже не столько агитировать, сколько брать за загривок и тыкать носом: делай вот так! У нас уж так привыкли: перестал стегать — значит, слезай, приехали… Я вот три недели не тревожил никого — решил проверить, способны ли наши руководители хозяйств самостоятельно работать, что получится, если им приспустить вожжи.

— Ну, и что получилось? — спросил Николай Шмырев.

— Пока еще не знаю. Завтра начну проверять. Знаю только, что во всех эмтээс вышло из ремонта всего-навсего семь тракторов — меньше, чем когда-либо, и ни один колхоз до сих пор не выполнил план лесозаготовок. Все это по сводкам. А так дошло, что ты вот, например, на вывозку сена гонял тракторы, Лопатин самовольно выбраковал и сдал в мясопоставки двенадцать дойных коров. Башку ему оторву за этих коров!

— Почему же ты не вмешался вовремя? Эксперименты проводишь?

— Я узнал, когда уж он их сдал. Сдать коров на мясо, когда вопрос об увеличении дойного стада поставлен в союзном масштабе, когда каждая корова в стране, на вес золота — это же по меньшей мере головотяпство!. Вот тебе, Юрий Михайлович, и развязанная инициатива хозяйственников. Ты все наседаешь на меня, что я сковываю инициативу руководителей, не даю им развернуться. Вот специально, чтобы самому убедиться и тебе доказать, три недели не вмешивался. Посмотрим завтра-послезавтра, как они нахозяйничали. Уверен — ты сам возмутишься… Не те у нас кадры сейчас, что при Данилове были, дорогой ты мой правдолюб, чтобы дать им полностью самостоятельность. Нет тех кадров, которым доверял Данилов. В тридцать седьмом году пересажали их! Понял разницу? Поэтому и стиль руководства сейчас нужен другой.

От сева до уборки, от уборки до нового сева — так и летят месяцы, годы. Задержаться, оглянуться — нет возможности, постоянно: давай, давай и давай! Все дела срочные, все неотложные. Кажется, совсем недавно ордена вручали передовикам района за уборку сорок шестого года, а вот уже прошла уборка сорок седьмого и уже отсеялись в новом сорок восьмом году. Уже и новые хлеба стали набирать колос. Уже снова Новокшонов налево и направо лепит выговора за ремонт комбайнов, за строительство механизированных токов (теперь уже простые навесы его не устраивают), за подготовку зерносушилок. В селе вся жизнь подчинена хлебу, и время меряется хлебом. Год начинается весной с выезда в борозду и заканчивается хлебоуборкой. Подметет заведующий током свою территорию, поставит в уголок метлу и — считай, что год закончен.

Не согласен Юрий с таким порядком, не согласен с кампанейщиной в жизни колхоза. Конечно, уборку не разложишь на все месяцы поровну и сев тоже. Но почему только хлебом меряют жизнь колхоза? Разве животноводческая продукция не сельскохозяйственная? Разве нельзя поставить дело так, чтобы мясо сдавать регулярно в течение года? Разве нельзя работать колхозу не от кампании до кампании, а круглый год? Шесть дней работать, седьмой — выходной, как на заводе. И установить денежную оплату! Не работать вслепую до конца года и там только делить доходы, а в конце каждого месяца получать заработную плату. Разве нельзя это сделать? Можно. Но ведь скажи сейчас об этом Новокшонову, — засмеется, назовет фантазером и мечтателем. А без мечты нельзя. Быть лишь исполнителем — это скучно, а пугалом и погонялом к тому же — мерзко.

Юрий, пожалуй, впервые никуда не торопился — целый день у него был впереди. Поэтому он не понукал редакционного серка. Тот трусил неторопкой рысью, слегка подволакивая задние ноги. Солнце только что выкатилось из-за дальнего лесочка. Еще не было знойно. Трава на обочине дороги после ночной прохлады была ярко-зеленой, сочной. Разве думал Юрий, учась в школе, что ему придется расстаться с мечтой об авиации, а заниматься сельским хозяйством, смотреть на эту вот, — что у обочины, — траву не глазами художника, а оценивающим взглядом редактора газеты: рано или не рано ее косить, критиковать или не критиковать председателя колхоза, не начавшего пока еще сенокос? Немцы говорят: коси траву, пока ее жаль. Правильно. Когда она пожелтеет, ее и скотина есть не будет. Вот такую, как сейчас, и надо косить… А вообще, с кем бы поговорить о денежной оплате в колхозах, о промышленных принципах организации труда. С кем? С Кульгузкиным же не будешь говорить! Не из тех. С Верой Ивановной бы надо посоветоваться. Она мыслящая женщина. Недаром к ней даже преподаватели сельхозинститута прислушиваются — разбирается, видать, в сельском хозяйстве, хотя всего лишь на третьем курсе.

Вспомнил, что еще не отправил контрольную работу в институт. Почесал затылок где тут успеть всюду. Вот сейчас как член исполкома райсовета поехал он проводить сессию сельского Совета в Михайловку. А оттуда в Николаевку нужно. Интересный разговор вчера был у него с Новокшоновым. Сказал, что звонили из «Алтайской правды», искали его, дескать, просили очерк или статью — обстоятельную, большую — о колхозе «Путь к социализму», о Пестрецовой. Просили позвонить им в редакцию.

— Кстати, я сегодня еду в Николаевку, могу подвезти тебя. Будем название колхоза менять. Социализм-то построен, пора к коммунизму путь прокладывать. Вот ты об этом и напишешь, об изменениях в жизни колхоза, о том, что пережил он свое наименование?

— Как думаете назвать?

— «Путь к коммунизму». Как же иначе? Тут и думать нечего. Пусть в коммунизм идет так же впереди всех.

— Пусть. Если он в ту сторону идет. В сторону коммунизма…

Сергей Григорьевич пристально посмотрел на редактора — не понял, что тот имел в виду.

Юрий Колыгин пять дней прожил в Николаевке. Никогда раньше не приходилось ему так обстоятельно разбираться в колхозных делах. Всегда торопился, всегда было некогда заглянуть поглубже и подумать. А на этот раз два дня просидел с колхозным счетоводом; вникая в производственные показатели с самого первого года существования колхоза. Получилась довольно занимательная диаграмма.