Год за годом просматривал Аркадий Николаевич всю свою жизнь: студенчество, первая любовь, работа учителем в сельской школе, служба в армии, большевистские листовки, солдатские митинги семнадцатого года, потом революция. Совет народных комиссаров Каменской Советской Федеративной республики (была такая республика и было такое правительство, в котором Данилов занимал пост наркома по просвещению). Перебирал в памяти времена колчаковщины, друзей по подполью. Некоторые погибли в гражданскую, другие поумирали после. Остальные разбрелись, давно уже ни с кем не встречался.

Перебирал и перебирал Аркадий Николаевич свою жизнь год за годом. А вместе с его жизнью проходила перед глазами и жизнь страны, проходила история. Почему-то вспомнились сейчас слова Андрея Ивановича Павлова: цифры не правят миром, но они показывают, как он управляется. Жив ли старик? Наверное, путаник он великий. Но ведь — не враг! Это же точно, что не враг…

Лежал Данилов на больничной койке и подытоживал жизнь. И как ни странно, успокаивало его то, что судьба предоставила напоследок столь много свободного времени!..

Напоследок… Но произошло чудо.

Однажды утром, еще не открывая глаз, он почувствовал — что-то изменилось в палате. Прислушался. Так же тихо, как всегда. Открыл глаза — солнце! Столько солнца — будто Кисловодск переселился к нему в палату. И нет энкавэдэшника. Стул пуст. Даже непривычно как-то. А немного погодя дверь тихо открылась, показалась улыбающаяся физиономия Сергея.

— Вы проснулись, Аркадий Николаевич? — шепотом спросил он, будто не видел, что Данилов смотрит на него.

Следом за Сергеем на цыпочках прошел брат Леня. Оба в накинутых халатах, оба веселые. Сергей молча протянул газету.

Аркадий Николаевич развернул. На первой полосе крупным шрифтом напечатано: «Информационное сообщение о Пленуме ЦК ВКП(б)». Аркадий Николаевич, давно уже не читавший газет, жадно метался глазами по четким, жирным строчкам: «Пленум рассмотрел вопросы сессии Верховного Совета… Пленум обсудил вопрос «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократи…» Пленум освободил Постышева П. П. из состава кандидатов в члены Политбюро… Пленум ввел в состав кандидатов… секретаря Московского обкома ВКП(б) тов. Хрущева Н. С. и в состав Оргбюро…»

Аркадий Николаевич торопился — что же в постановлении? Глаза перепрыгнули через длинный заголовок «Об ошибках парторганизаций…» и заскользили по строчкам текста: «Пленум ЦК ВКП(б) считает необходимым обратить внимание партийных организаций и их руководителей на то, что они, проводя большую работу по очищению своих рядов от троцкистско-правых агентов фашизма, допускают в процессе этой работы серьезные ошибки и извращения, мешающие делу очищения партии от двурушников, шпионов, вредителей. Вопреки неоднократным указаниям и предупреждениям ЦК ВКП(б)…

…Некоторые наши партийные руководители вообще стараются мыслить десятками тысяч, не заботясь об «единицах», об отдельных членах партии, об их судьбе. Исключить из партии тысячи и десятки тысяч людей они считают пустяковым делом, утешая себя тем, что партия у нас большая и десятки тысяч исключенных не могут что-либо изменить в положении партии…

…Известно несколько фактов, когда партийные организации без всякой проверки и, следовательно, необоснованно исключают коммунистов из партии, лишают их работы, нередко даже объявляют, без всяких к тому оснований, врагами народа, чинят беззакония и произвол над членами партии.

Так, например: ЦК КП(б) Азербайджана на одном заседании 5 ноября 1937 года механически подтвердил исключение из партии 279 чел.; Сталинградский обком 26 ноября утвердил исключение 69 человек; Новосибирский обком 28 ноября механически подтвердил решения райкомов ВКП(б) об исключении из партии 72 человек; в Орджоникидзевской краевой партийной организации партколлегия КПК при ЦК ВКП(б) отменила, как неправильные и совершенно необоснованные, решения об исключении из партии 101 коммуниста из 160 человек, подавших апелляции; по Новосибирской партийной организации таким же образом пришлось отменить 51 решение из 80; по Ростовской…»

Аркадий Николаевич облизнул пересохшие губы, протянул руку к графину. Сергей торопливо налил воды, подал. Данилов, не отрывая глаз от газеты, в два глотка опорожнил полстакана. «Пленум ЦК ВКП(б) считает, что все эти и подобные им факты имеют распространение в парторганизациях прежде всего потому, что среди коммунистов существуют, еще не вскрыты и не разоблачены отдельные карьеристы — коммунисты, старающиеся отличиться и выдвинуться на исключениях из партии, на репрессиях против членов партии, старающиеся застраховать себя от возможных обвинений в недостатке бдительности путем применения огульных репрессий против членов партии.

…Такой карьерист-коммунист, желая выслужиться, без всякого разбора разводит панику насчет врагов народа и с легкостью вопит на партсобраниях об исключении членов партии из партии на каком-либо формальном основании или вовсе без основания. Партийные же организации нередко идут на поводу у таких крикунов-карьеристов…»

— Правильно! Очень правильно! — воскликнул Аркадий Николаевич. — Именно крикуны, именно карьеристы!.. А ну, что еще там?.. Так… так… «Бывший секретарь Киевского обкома КП (б) У, враг народа Кудрявцев на партийных собраниях неизменно обращался к выступавшим коммунистам с провокационным вопросом: «А вы написали хоть на кого-нибудь заявление?..» Видали — каков гусь!.. Так… так… дальше… «…Многие наши парторганизации и их руководители до сих пор не сумели разглядеть и разоблачить искусно замаскированного врага, старающегося криками о бдительности замаскировать свою враждебность и сохраниться в рядах партии — это во-первых, — и, во-вторых, стремящегося путем проведения мер репрессий — перебить наши большевистские кадры, посеять неуверенность и излишнюю подозрительность в наших рядах».

Аркадий Николаевич опустил газету на грудь, допил воду в стакане, посмотрел в посерьезневшие лица Сергея и брата своего.

— Все это должно было произойти, — проговорил он тихо. — Такого постановления не могло не быть.

Бывают девушки — до замужества она, как и все, веселая, общительная, ходит на танцы, поет песни с подругами, но стоит ей выйти замуж, как сразу же меняется.

Она может не причесанная, в платье, в котором стояла у печи, прийти в магазин, может на всю улицу, надрывая глотку, поносить отбившегося от дома теленка, со второго же дня замужества она может и час, и два, и три простоять в проулке с соседками и перемывать косточки своей вчерашней подружке. О таких обычно говорят: «обабилась».

О Ладе этого не скажешь. Замужество на нее почти никак не повлияло. Она осталась прежней быстроглазой модницей и хохотушкой. Всю зиму таскала она Сергея в свой институт на вечера, кружилась там до потемнения в глазах, кокетничала. А по дороге домой щебетала без умолку:

— Медведюшка ты мой михайловский. Когда только я тебя приучу быть веселым и общительным?.. А ты знаешь, — тут же меняла она разговор, — опять та девчонка глаз с тебя не спускала. Интересно мне смотреть на нее. Неужели и я такая глупая была?

— А думаешь, какая…

— Слушай, а хочешь, я ее с тобой познакомлю. Она же не знает, что ты мой муж… муж! Как это звучит солидно. Муж! Тебе это идет. А мне «жена», наверное, не идет, а?

— Тебе все идет.

— Правда? А вообще-то, в следующий раз я все-таки ее с тобой познакомлю. Любопытно!

— А ты не боишься, что после этого останешься брошенкой? — посмеивался Сергей.

Лада задорно встряхивала головой.

— Нет, не боюсь. Лучше меня ты все равно не найдешь.

Не изменилась она и с переездом в деревню. На второй же вечер потащила Сергея в клуб на танцы. Сергей смутился — неудобно заведующему отделом пропаганды райкома партии толкаться на танцульках вместе с зеленой молодежью — но пошел. А там почти не танцевал, больше беседовал с завклубом о художественной самодеятельности, да о кружках и лекциях, да о наглядной агитации… Получилось, что вроде бы приходил по делу, а заодно снисходительно прошелся несколько кругов в танце с женой. А на следующий вечер нашел отговорку: