Валька слушал не шевелясь, задумчиво и внимательно — что с ним редко бывало.

«А вообще, Юрочка, я стала ужасно серьезная. Такая серьезная, что ты, когда вернешься, меня не узнаешь. Я сама себя иногда не узнаю — такая я серьезная и деловая стала. Теперь ко мне все за советами обращаются, а я не знаю, что им отвечать…»

— Вот это серьезная! — засмеялся Юра. — Даже не знает, что отвечать.

Валька молчал, опустив голову.

«Вы бы там с Валей хоть бы сфотографировались да прислали бы нам фотокарточку. Посмотрели бы мы, какие вы теперь стали…»

— Она думает, что тут на каждом углу фотографии стоят, — улыбнулся Юра.

Зимний вечер куцый, как заяц. Строки уже сливались. Юра протянул письмо Вальке.

— Если хочешь, прочитай в землянке. Оно для нас обоих.

Около землянки девчат стали собираться разведчики все в маскхалатах, с автоматами. Полвзвода пошло провожать девчат на передовую…

Но не всегда так вольготно живется разведчикам. Светлых дней выпадает гораздо меньше, чем черных — не так уж часто «язык» дается в руки. Немец — не куропатка, не в каждый силок поймаешь!

К первым числам декабря у окруженных в Сталинградском кольце начал проходить шок, оборона стала активизироваться, немец стал осторожнее. Работа разведчиков осложнилась. Поредел взвод. Частенько вместо «языка» приносили теперь ребята с нейтральной полосы своего товарища. Но как-то так получалось, что судьба миловала «стариков», пули чаще пятнали новичков.

Как сквозняком выдуло из землянок шутки. Все теперь делалось молча, сосредоточенно и неторопливо. Только Валька Мурашкин по-прежнему беззаботно насвистывал. Удивленно смотрели на него ребята. Таких еще не было во взводе.

В ночь на 10 декабря вышли двумя группами. Одна в отдалении должна поднять шум, отвлечь на себя внимание, а вторая в это время взять «языка»…

…Юрий первым соскользнул в немецкую траншею. Применился к стенке, огляделся. Рядом в блиндаже бубнили голоса. Спустился Валька. Тоже замер. Остальные трое притаились за бруствером — всем в траншее делать нечего, только мешать друг другу. У тех, оставшихся наверху, задача другая. Юрий ждал. Главное для разведчика — выдержка и стремительность. Эти два, казалось, противоположных качества должны мирно уживаться в человеке, в разведчике.

Замерло время. Стоит Юрий. Стоит неслышно спиной к нему Валька. Голоса бубнят не громче и не тише — землянка совсем рядом. В ней двенадцать человек — два ефрейтора и десять солдат. Один из ефрейторов высокий, в меховой куртке, другой низкий, в широкой, не по росту шинели. Солдаты, как на подбор, белесые и рыжие. Трое ходят в фуражках, повязанных поверх бабьими шалями, остальные в шапках. Всех знают разведчики, всех высмотрели в бинокли. Немецкие траншеи им известны не хуже своих. Хорошо бы ефрейтора в шубе взять — он должен знать больше остальных. Чувствуется, что из привилегированных. Но он здоров, трудно будет с ним справиться. А стрельба на правом фланге не затихает — группа младшего лейтенанта Миргасимова старается изо всех сил. Слух у Юрия напряжен, кажется, он даже слышит, как на правом фланге перезаряжают пулемет — щелкает замок.

Вот из общего гула голосов в землянке вырвался один отрывистый, как команда. Тут же заскрежетала обледеневшая палатка. Кто-то вышел. Заскрипел под ботинками снег. У Юрия вдруг ровнее забилось сердце, сильными толчками погнало кровь в виски. Руки сами медленно подняли автомат и положили его на правое плечо диском вверх. Шаги совсем рядом — в двух метрах за изгибом траншеи… Только бы не успел крикнуть, гад. Траншеи здесь глубокие — в полный профиль. Пока немец не вывернется из-за угла, не увидишь его. Вот он — последний шаг. Юрий поспешил — не хватило выдержки на полсекунды — ринулся вперед. И пока увесистый автомат с массивным круглым диском стремительно опускался на голову немца, тот шарахнулся в сторону, вскрикнул, но тут же, оглушенный, мягко сполз на дно траншеи. Юрий с Валькой схватили его и рывком выбросили наверх. Тотчас же сзади скрипнула обледенелая плащ-палатка. Юра, не оглядываясь, через голову кинул гранату. Она рванула, когда друзья уже бегом тащили за руки не очухавшегося пока немца. Группа прикрытия забросала блиндаж гранатами и отходила вслед, поливая длинными автоматными очередями окопы, не давая немцам высунуть головы.

Но в черное небо одна за другой взвились осветительные ракеты. С соседних участков два пулемета ударили по разведчикам перекрестным огнем. Трассирующие пули со звоном рикошетили от мерзлой земли.

И Валька, уже у самых траншей, вдруг споткнулся, пал.

Шестым чувством почуял Юра неладное. Кинулся к нему. Валька хрипел.

— Валя! Валя! Куда ранен?

Рядом зачвыкали пули. Юра обхватил Вальку и вместе ним свалился в траншею, набитую людьми. Вытаращив глаза, закричал на столпившихся стрелков:

— Огонь! Огонь!!.. вашу мать! Там люди отходят! Прикройте огнем!! По пулеметам бейте! — мысль перескочила: «Что же самоварники молчат, сволочи? Башку сорвать за такую поддержку!..»

И тут только над головой засвистели мины, стали рваться у немецких дотов.

Подбежавшему лейтенанту, командиру стрелкового взвода, крикнул:

— Немца возьмите! За бруствером лежит оглушенный… Поднял Вальку на руки и понес в блиндаж к командиру роты. Там положил его на лежанку, разорвал маскхалат, расстегнул ватник, шубную безрукавку. Темное пятно увидел на гимнастерке. «В грудь…» Разорвал гимнастерку. Валька дышал часто и прерывисто. В середине груди небольшая рваная дырка — выходное отверстие. Зубами порвал обертку индивидуального пакета, стал торопливо перебинтовывать грудь. Когда засунул руку под спину — там лужа крови, густой и липкой, как говяжья печень.

Четыре пакета перемотал на Валькину грудь, пока унял кровь. Все это время Валька смотрел на друга непривычно сальными глазами — он был в сознании.

— Ну вот и все, — как можно бодрее сказал Юра, заканчивая перевязку. — Теперь мы тебя отнесем в санчасть.

И месяца через два-три полезем опять за «языком».

Но Валька не обращал внимания на его слова. Когда смерть заглядывает в глаза, человек становится мудрым. Он видит больше, чем все. Он совсем по-другому смотрит на привычный с детства мир. Вот и Валька не спускает жадного взгляда с Юры, словно старается его запомнить, каждую черточку на лице друга рассматривает пристально, мигая. Потом легонько покачал головой:

— Нет, Юра, никуда вы меня не понесете. Я умру здесь… Не донесете…

— Брось, Валя! Не так ранят и то люди выживают.

— Нет, Юра. Я чувствую, как слабею… При ранении не так бывает… — Валька говорил тихо, с остановками. А сам не спускал тоскующих глаз с Юриного лица. — Что-то внутри затухает, с перебоями работает… Вот-вот оборвется… Слушай меня. Напиши Але, как я умирал. Как похоронишь там на взгорке, так сразу и напиши подробно… Слушай меня, — перебил он Юру, пытавшегося возразить. — Слушай. Я бы не стал, но сейчас умираю… скажу. Я очень… любил Алю. Давно… с седьмого класса. Поэтому с девчатами не дружил… Она этого не знала… никто не знал… От всех скрывал. Даже от себя старался… но не мог… Я смотрел на вас и радовался… Нет, не радовался… Завидовал. Альке с тобой будет хорошо… лучше, чем со мной… было бы. Береги себя… для нее… Лучше, что сегодня убило меня, а не тебя… Слушай!.. — опять остановил он Юру. — Она бы не перенесла… — Он надолго замолчал, глядя на низкий потолок блиндажа. Наконец, разжал подсиненные губы. — Когда она меня провожала… поцеловала… Крепко… крепче чем тогда… в новый год тебя… в пустом классе… Помнишь? — Он повернул голову набок. Юра слышал его дыхание, прерывистое, с хрипом. Взгляд его друга становился все задумчивее и отрешеннее. — Вот и все… Я рад, что убили не сразу… хоть посмотрю на тебя… Я тебя любил, Юра… Давай… простимся… — Потом попросил шепотом — Посвисти мне соловушку…

Через полчаса он умер.

Третью неделю над степью свирепствует вьюга. Третью неделю разведчики не могут взять «языка». Третью неделю приносят с «нейтралки» раненых и убитых ребят. Сегодня опять ушла группа младшего лейтенанта Миргасимова. Оставшимся «дома» не спится.