Филька молодцевато надвинул фуражку, сел рядом.
— Ты знаешь, Настюша, что я сейчас сделал?
Та испуганно спросила:
— Что? Поди, натворил что-нибудь?
— Нет, не натворил. — Он обнял девушку. — Ты знаешь, я сейчас набил морду немцу Карлу.
— Да что ты!? — испуганно воскликнула Настя. — Ой, что ты наделал! Да он тебя теперь со свету сживет.
— Не сживет, — самодовольно заверил Филька. — Он теперь неделю не опомнится с перепугу… Ты знаешь, что я у него отобрал?
— Что?
— Вот, гляди. — И он тряхнул на ладони блеснувший браунинг.
— Ой, Филя, как я боюсь за тебя.
— Ничего. — Филька неуклюже погладил ее по голове. — Ты лучше думай о себе.
— Да я уж думаю. Старик Хворостов приходил, шибко ругался с отцом. Попрекал отца и листовкой, и сватами, которых я перед пасхой собакой травила. Так что о сватовстве теперь и разговору не будет. Да и Кирюха вчера ушел в солдаты добровольцем. Но отец злой на меня, уже два раза намеревался вожжами отхлестать. Говорит, из-за тебя все эти напасти.
— А ты знаешь что, Настюша, ты уходи от него, пойдем со мной.
— Нет, Филя, с тобой нельзя. Где же мы с тобой будем прятаться и что будем есть, если твой дядя тебя не примет. Нет, сейчас нельзя.
Филька почесал затылок.
— Да, сейчас нельзя. Ну тогда ты наймись работать, чтобы он тебя не попрекал.
— А куда я наймусь? Батрачить?
— Нет, зачем батрачить? Ты знаешь что? Ты сходи к Ларисе Федоровне, попроси ее. Может, ока тебя возьмет сиделкой в больничку или там что-нибудь еще делать.
— Ладно, Филя, я схожу… Ну, пора, а то немец может тебя поймать.
— Не поймает. Он неделю теперь не вылезет из избы…
— Нет, надо тебе идти. Я вот еще принесла сала и хлеба.
— Да мне хватит, Настюшка, и того.
— Возьми, возьми, в дороге пригодится. — Она развязала Филькину котомку и положила туда завернутый в тряпицу большущий кусок сала и каравай хлеба. — В дороге все пригодится. А это вот махорка и серянки. Последний коробок из дому взяла. — Она тихо засмеялась.
Филька поднялся. Встала и Настя, подала ему котомку. Потом вдруг порывисто обхватила его шею, прижалась к груди, всхлипнула.
— Ничего, Настюша, ничего, ты не беспокойся. Не плачь. Обойдется все. Ну?..
Это уже был не тот Филька, беззаботный и ухарский, а непривычно растроганный, смущенный.
Он оторвал от себя Настю, торопливо поцеловал ее мокрое лицо, вскинул котомку и пошел. На душе будто кошки скребли — в пору плакать самому.
Он задумчиво шагал вдоль мрачных сонных домов.
Около плотины из канавы вдруг молча выскочила большая черная собака и бросилась к нему под ноги. От неожиданности он вздрогнул, потом пнул собаку.
— Тьфу ты, сатана, чтоб ты сдохла, шалава, перепугала как. — Он хотел пристрелить собаку, но раздумал, пожалев патрон.
При мысли о браунинге у него снова поднялось настроение. Филька достал его из кармана. Рысцой перебежал плотину. У первого же плетня наткнулся на человека. Тот, видимо, был сильно пьян и никак не мог взобраться на бугорок — скользил и падал. Филька, спрятав браунинг, приблизился.
— Что, дядя, склизко? Может, помочь?
Но тут он разглядел на человеке шляпу и из-под нее торчащие длинные волосы.
— A-а, так это ты, долгогривый? Ты чего шатаешься по ночам? Подглядываешь вместе с Карлой? — Филька сгреб за космы попа и кулаком ударил по затылку. Отец Евгений неуклюже повернулся, засопел и удивленно уставился на Фильку.
— Эт-то ты меня уд-дарил? — пьяно спросил он.
— А тебе мало? На еще. — И Филька ударил еще раз, сбил шляпу.
Отец Евгений вдруг проворно схватил Фильку за руку, подтянул к себе.
— Ты, щенок, как смеешь поднимать грязную руку на священнослужителя, а?
Филька хотел выдернуть руку, рванулся, но не тут-то было — здоровенный поп крепко держал Фильку. Этим рывком Филька только помог ему преодолеть скользкий бугорок.
— Ты чей будешь, парень? — хрипло спросил поп, заглядывая в лицо Фильке.
Тот схитрил, отворачиваясь, буркнул:
— Я из Макаровой.
— Из Макарово? Ну тогда иди. — Поп дал хорошего пинка Фильке под зад. Филька на сажень отлетел и упал в грязь. Вскочил и отбежал еще.
— Ну, долгогривый, ты мне еще попадешься, я тебе не так дам, — издали пригрозил он и, обтерев о штаны испачканные руки подался по улице.
За селом Филька закурил и зашагал по дороге. Часа через два, когда начал светлеть восход, он решил передневать на чьей-нибудь заимке — днем без документов идти было рискованно. Филька свернул с дороги и направился к черневшей вдали кучке сосен — к «борку».
Небо начало чуть розоветь, было тихо и по-летнему тепло. Хотелось спать, чуть ломило спину от усталости и бессонной ночи.
6
Утром Зырянов послал солдат арестовать Боркова — начальник контрразведки решил любой ценой добиться своего: взять всю даниловскую организацию.
Андрей Борков предстал пред разгневанные очи уездного начальства чуть удивленным и нисколько не воинственным. Он покашливал — видно, туберкулез обострялся. Внешне был спокоен.
А на душе… «Если начнут бить шомполами или плетьми, не выдержу, закричу. Лучше бы уж расстреляли сразу, без мук… Вот невезучий я». Андрей осмотрелся. В полутемной комнате земской управы, кроме Зырянова и Ширпака, сидел немец Карл. Он не смотрел на арестованного — подперев голову, отвернулся в темный угол. И только потом Борков заметил, что левый глаз у немца заплыл огромным синяком, нос лиловой грушей кособочился куда-то в сторону.
«Не иначе, как из наших ребят кто-нибудь, — не без злорадства подумал Андрей. — А меня взяли так. Хоть бы оглоблей разок звездануть… Только где уж мне оглоблей… на первом же взмахе задохнулся бы…»
— Ну! — грозно начал Зырянов. — Рассказывай, кто еще в вашей шайке?
Борков молчал.
— Половину вашей банды мы уже арестовали. В том числе и Данилов в наших руках. Кто еще помогал вам?
Борков молчал. Неужели Данилова арестовали?
— Ну? Твои дружки были куда разговорчивее. Данилов и тот выдал своих первых помощников: Тищенко и Субачева. Мы их тоже взяли. А они выдали тебя. Ну? Черед за тобой.
Борков молчал. Конечно, Зырянов врет: выдать его ни Данилов, ни кто другой из его группы не мог, потому что никакого отношения он к ним не имеет.
— Помни, только откровенным признанием ты можешь спасти себе жизнь.
Но Борков не проявлял желания говорить — стоял и равнодушно хлопал глазами. Это безразличие и взбеленило Зырянова. Он вскочил, с силой пнул табурет.
— Изуродую! Ты! Скот! Понимаешь, убивать не буду, а изуродую… Искалечу на всю жизнь.
Андрей втянул в плечи голову, молчал. Зырянов выскочил из-за стола, кошачьей походкой подошел к нему,
— Ну? — Он поднес наган к лицу Боркова. — Будешь говорить?
Борков молчал.
Зырянов размахнулся и ударил рукоятью нагана в висок. У Андрея из глаз брызнули искры. Потом поплыло всё сверху вниз по кругу, переворачиваясь. Стены порозовели, окно запрыгало и тоже пошло, кособочась, куда-то в сторону. Мелькнула мысль: «Теряю сознание. Это хорошо». На душе вдруг стало спокойнее…
Потом он очутился где-то в избе. Скрипнула дверь, кто-то вошел и голосом купца Никулина сказал:
— Бог на помощь.
А где-то за стеной далеко и монотонно гудели голоса. Кто-то с кем-то спорил. Потом опять Никулин появился. Его жиденькая бороденка склонилась над лежащим Андреем, шершавая рука погладила его по голове, и голос купца успокоил:
— Ничего, это пройдет, поправится.
Андрей очнулся на полу. Над ним действительно склонился Никулин. А все слышанное не было бредом. Только Никулин не гладил его по голове, а щупал место удара — проломлен череп или нет.
Затем Никулин и Ширпак взяли Андрея за шиворот, подняли с пола и поставили на ноги.
— Ну, будешь говорить? — продолжал допрос Зырянов.
Андрей молчал. Его тошнило, сильно кружилась голова.
Зырянов снова сел за стол. Более спокойным голосом сказал:
