Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Сейчас время, конечно, другое. Но народ так же начал распускаться — власть ослабила вожжи, ликвидировала ревтрибуналы. А зря! Зря ликвидировала. Сейчас ведь до чего доходит дело? Их толкаешь в светлое будущее, толкаешь к лучшей жизни, а они ощетинились, уперлись в косяки и никак не хотят входить в это самое будущее. Пять лет назад все-таки впихнули их (правда, Степушка поплатился за это своей жизнью), так они и сейчас уже в этом светлом, можно сказать, на самом пороге социализма начинают вредить, начинают пихать палки в колеса той, самой современной машине, которая устремлена партией и товарищем Сталиным через будущий социализм к заветной цели, к коммунизму.

Ведь этот самый Тихон Мокрошубов насквозь пророс своими кулацкими корнями — а сам притулился к партии. И не смей его трогать! Он деревенский пролетарий — бригадир тракторной бригады!

Да если бы один Тихон Мокрошубов? Сколько их таких, когда-то сопротивлявшихся, не хотевших идти в колхоз, которые цеплялись за свою частную собственность! Они же никуда из деревни не делись, все они тут, в Петуховке. И, конечно, кто поручится, что они не вредят? Непременно вредят. Трактора то и дело ломаются (сами собой чего бы они стали ломаться!). А тут прошлой зимой коровы стали подыхать. Сами по себе разве станут они подыхать? Знамо дело — нет. Кто-то руку приложил. А кто? Те, кто сопротивлялся тогда, в коллективизацию. Тут и к бабке ходить не надо. Вот тебе и враги! А их ищут. Люди этим заняты. А чего их искать?

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Весной и не пахло. Будто после зимы вновь надвигалась осень. Было мрачно. Осенняя слякоть и хмарь кутали город. Даже ветер порой гудел по-осеннему с подвывом. На душе было сумрачно.

Аркадий Николаевич стоял у окна в кабинете и смотрел на косой нудный дождь, на потоки мутной жижи в переулке, на низкое грязное небо. Полгода с лишком проработал он в замах у Дыбчика. Очень долго. Но вот настал и тот день, когда не нужно больше испытывать свое терпенье, не надо доказывать простые истины человеку, которого меньше всего интересуют эти истины. Последний раз он в этом опостылевшем кабинете. А завтра? Завтра — другой кабинет, не так тщательно обставленный, не в таком большом доме. Обидно. Не за кабинет обидно.

Тридцать восемь стукнуло. Неужели это все? Всегда казалось, что главное еще не сделано. Главное, ради чего он живет, — где-то впереди, а все прожитое и сделанное — это только база, подготовка к достижению основной цели в жизни.

Он всегда считал, что новая работа, новое место — есть как раз то самое заветное, что он должен совершить в жизни. А когда эта работа оставалась позади, с легким разочарованием вдруг обнаруживал, что это всего лишь очередной этап по пути к главному.

Так было каждый раз. Даже перевод в крайком он считал продвижением к заветной цели — какой, он и сам не знал. Но только твердо был убежден: есть где-то впереди у него дело, сделав которое, наконец, он получит полное удовлетворение. Тогда он вздохнет: ну вот, теперь-то я сделал все что мог, ради чего жил.

И вот его направляют председателем краевого совета Осоавиахима. Даже не на хозяйственную работу, не завроно, не директором школы — а в О-со-ави-а-хим! Конечно, это далеко не по пути к его главной, не сделанной еще работе. Это куда-то в сторону. И даже не в сторону, а просто-напросто назад.

Эйхе выслушал, сказал:

— Помнишь, Аркадий, как в двадцатом, в канун разоружения Рогова, мы с тобой спали под одной шинелью? И вообще, помнишь то время? Тяжело тогда было, правда? Сейчас мы спим не под шинелью и не на ветках пихтача, а — тяжелее. И если я тебя посылаю на другую работу (не сказал «на эту»), значит, так надо. Время другое, люди другие нужны на партийной работе…

Значит — устарел. В тридцать-то восемь лет в старики! Неужели в жизни осталось лишь заниматься воспоминаниями — писать мемуары, выступать перед пионерами, — словом, к будущему повернуться затылком и идти задом наперед, устремив глаза и сердце туда, в девятнадцатый год, в свою молодость? Неужели в жизни каждого это неизбежно?

Осоавиахим… «на другую работу»… Значит, не я нужен этой «другой работе», а ее подобрали для меня, чтобы убрать из крайкома, чтобы убрать вообще с партийной работы. Уж сказал бы: «Ты там нужней!» — было бы легче…

«Другие нужны люди…» Неужели такие, как Дыбчик, как Переверзев? Бездумно-послушные, не рассуждающие. Нет, не может быть. Партии такие люди не нужны. Разве Эйхе этого не видит? Видит. Должен видеть — он же очень умный человек. Тогда — зачем? Зачем этим людям открыли двери к руководящим постам в партии?..

А дождь за окном все лил и лил. Будто действительно, не дождавшись солнечного лета, древняя Земля вновь собирается в зимнюю спячку… Но нет, такого не бывает. Природа этого не допустит. Весна все равно будет. А за ней обязательно солнце поднимется в зенит; обязательно расцветет все, что должно расцвести, — лето будет!

Домой он шел сегодня раньше, чем когда-либо за все годы своей работы. С плаща текло, фуражка обвисла и ручейки с нее попадали за воротник. Но он шел не прибавляя шага и не обходя луж. Почему-то вспомнилось, что за семь с половиной месяцев работы в крайкоме он только один раз пришел домой засветло. Вспомнилось не потому, что там, в районе, он приходил раньше, нет. Там работы было куда больше. Вспомнил потому, что просто захотелось отогнать навязчивые, неприятные мысли.

В тот вечер, в конце декабря, в Новосибирск приехал Сергей.

До глубокой ночи просидели тогда на кухне втроем — Данилов, Сергей и Андрей Иванович Павлов — слушали рассказы парня о делах деревенских. Сам того не ведая, много что рассказал им Сергей. О многом задумался после этой ночи Аркадий Николаевич. О том, каких трудов ему стоило приучить людей в райкоме творчески работать, самостоятельно принимать решения. Сколько ошибок наделали они, пока научились. А Переверзев отучивает от этого, отучивает их думать, превращает в исполнителей его указаний, в сборщиков фактов для его речей. Очень жаль было Мартынова. Мартынов — молодой перспективный председатель колхоза. Данилов готовил из него настоящего руководителя, через два-три года прочил его в заведующие райзо. А Переверзев взял после постановления крайкома по Караканской МТС Сузунского района и построил на нем натуроплатную политику в районе. Дурак. Или, к примеру, тот же завуч из средней школы, о котором рассказывал Сергей. Зачем надо было проводить вторичную после Сергея проверку?

Такие мысли не выходили из головы всю зиму. Нет-нет да и снова вернется к ним. Однажды к случаю поделился ими со вторым секретарем крайкома Сергеевым. Тот пожал плечами:

— У каждого свой стиль работы.

Неужели не понял, что речь шла не о стилях работы? К Эйхе попасть с этим вопросом не удалось — тот ползимы провел в Москве как кандидат в члены Политбюро на всевозможных заседаниях ЦК.

И вот сегодня сказали: ты партии больше не нужен. Значит, и сюда пришли стиль и метод Переверзева. Сюда… — Данилов остановился посреди лужи… — А может, отсюда — туда?.. Нет. Эйхе в Политбюро — в самом сердце партии.

Нет. Нет и нет… А почему нет?.. Он же сам сказал сегодня: нужны другие люди… Черт знает что! С ума сойти можно… Да, но он ведь не сказал, какие нужны, не сказал, что нужны Переверзевы и Дыбчики… Сказать-то не сказал, — убеждал сам себя Данилов, — но они-то остались работать, а тебя — за борт! Да, за борт. А может быть… — Сердце у него похолодело. — Может быть, ты, старый партизанский комиссар, действительно отстал? Может, ты уже не чувствуешь

пульса жизни… А кто — Дыбчик чувствует? Если и чувствует, то только пульс кабинетной жизни! Постой, постой. Надо же мыслить логично. Коль ты не понимаешь, что творится вокруг тебя, значит, ты действительно отстал. Как же ты можешь оставаться на руководящей работе в партии, если не понимаешь, что делает партия? Тогда правильно поступили с тобой…

161
{"b":"221332","o":1}