Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Сергей с остервенением ел мерзлое сало, старался заглушить спирт, от которого уже пошло тепло в руки и ноги, слегка закружилась голова. «Только бы не опьянеть… только бы не опьянеть…»

Наблюдавший издали за майором автоматчик в белом маскхалате (Сергей изредка тоже посматривал на него, припоминал, где он видел это лицо), наконец, решительно подошел к нему.

— Товарищ майор, разрешите обратиться?

Сергей, прожевывая кусок, кивнул, сам не спуская глаз с обросшего, прокопченного лица.

— Вы случайно не Новокшонов будете?

— Новокшонов.

Что-то страшно знакомое было в этом бородатом мужчине, в его неторопливом голосе, в легком прищуре глаз.

— А вы меня не узнаете?

Сергей улыбнулся.

— Где-то я вас видел. А вспомнить не могу. Может, щетина и все это, — указал он на маскхалат, на автомат, — мешают.

— Пестрецов я… — проговорил автоматчик, серьезно и спокойно глядя на бывшего секретаря райкома комсомола.

Новокшонов всплеснул руками.

— Боже мой! Мирон Гаврилович! — Удивление и радость майора были искренни. Пестрецов не выдержал, невольно шагнул ближе. Они обнялись.

На них обратили внимание.

— Смотри, земляки встретились!

— Вот это здорово!

— Мне бы сейчас землячка повидать…

— Товарищ майор, и давно не виделись? — допытывался вертевшийся тут же водитель новокшоновского танка.

— Давно… Пойдемте, Мирон Гаврилович, в сторонку, поговорим… Ну и встреча!..

Они зашли за танк.

— Как вы в армию-то попали? Ведь вы…

— Да, товарищ майор, отсидел пять лет… из лагеря и прямо сюда, на фронт. Говорят, кровью искупай свою вину… Насчет вины говорить не буду, а крови мне не жалко и жизни тоже. Лучше здесь погибнуть, от немецкой пули, чем там от своих…

Взгляд у него был мрачный. От былого уверенного колхозного председателя и следа не осталось. Прищур глаз вроде бы прежний, а взгляд не тот. Нет-нет да и скользила по его лицу нехорошая тень то ли предупредительности, то ли услужливости, будто перед всеми и перед каждым в отдельности был он, Пестрецов, виноват.

Эта его мрачная пришибленность так поразила Новокшонова, что от волнения, от растерянности он ляпнул дурацкое, жалкое:

— Вас с кем забрали-то? Меня ведь не было в то время в районе.

— Ага, — с готовностью закивал Пестрецов. — Вы тогда в партшколе учились… А меня — с директором средней школы Сахаровым, с михайловским председателем Совета Шмыревым, с одного бюро нас взяли четверых.

— Где они сейчас?

— Не знаю, товарищ майор, — поспешно ответил Пестрецов. — Ничего я не знаю.

— Что со Шмыревым?

— Не знаю! Кто вышел оттуда, тот ничего не знает, товарищ майор. Даже номер свой лагерный и то не знает…

Сергей удивленно смотрел на бывшего председателя.

— А Павлова Андрея Ивановича, старика с такими большими шевченковскими усами, вы случайно не встречали там? — спросил он снова.

— Нет. Никого я там не встречал, товарищ майор. — Была в его тоне нескрываемая досада на непосвященность собеседника, словно хотел он сказать: разве можно задавать такие вопросы?

Сергей, может быть, понял бы это, догадался, если бы не головная боль. Она усиливалась с каждой минутой и уже занимала все его внимание. И напрасно Сергей пытался отвлечься.

— Вы домой-то хоть написали о том, что теперь в армии?

— Написал, — заулыбался Пестрецов. — Ответ уже получил. Сын-то уже в школу пошел, Володька-то. Помните его?

— Как же! — Сергей обхватил ладонью лоб, давил пальцами на виски. Голова разламывалась.

— Вы что-то очень бледные, товарищ майор.

Сергей поморщился.

— Да вот сейчас на радостях сдуру спирту хлебнул. А мне нельзя. Видите? — Он отнял ладонь. — Голова продырявлена… Ничего, может, пройдет. Вы давно в армии-то?

— С июля этого года… Я хочу спросить вас, товарищ майор: где Данилов Аркадий Николаевич? — И опять насторожился, замер.

— Не знаю, Мирон Гаврилович. В первые дни войны встречал его в Новосибирске. Батальонным комиссаром был по званию, с двумя «шпалами», госпитали организовывал. На фронт рвался. Больше не виделись. Конечно, не может он все эти полтора года госпитали организовывать.

Глаза у Пестрецова потеплели, и Сергей увидел его таким, как тогда, давным-давно — дома. Вспомнил, как он подшучивал над ребятишками — над своим Володькой и братом жены. Вспомнилось, как хорошо, уютно было тогда Сергею в его семье.

— Такой, как Аркадий Николаевич, — сказал Пестрецов, — в тылу не усидит. Где-нибудь непременно воюет…

Боль в голове Сергея стала нестерпимой.

— Мирон Гаврилович, извините меня… — Сергей окликнул своего водителя. И когда тот подбежал, приказал — Вон колонна подходит. Доложи подполковнику, что со мной что-то неладное. Пусть придет сюда…

3

Первую минуту Сергей не мог понять, где он — белые стены, люди в халатах, тихое позвякивание склянок за стеной. Над ним склонилось курносенькое личико.

— Ну, вот и хорошо, — сказал ласковый голос, и мягкая рука коснулась небритой щеки.

Отчетливо показалось ему, что эта рука Лады — нежная и по-детски пухлая… Лада? А почему она здесь? Война же идет. Как долго я лежу в госпитале… Нет, это не госпиталь. Меня ведь, кажется, выписывали?.. А что же случилось? Ах, да! На мосту, наверное, ранило. А удержали наши мост или нет? Удержали или нет?.. Почему же она не отвечает?.. А откуда ей знать, она же там не была… Как же меня ранило, почему я не помню? Наверное, та самоходка, которая так настырно рвалась к мосту. Она, должно, шабаркнула. Только ее пушка могла пробить броню КВ и то бортовую. Но как она могла зайти с борта? Я же ей гусеницу перебил. Нет, это — не самоходка. Самоходку я поджег. Она же сгорела при мне… Что за наваждение? Вспомнил! Это, наверное, в Калаче та пушка, которая из-за угла две «тридцатьчетверки» подбила. Она, должно, собака… А куда же я ранен?.. — Сергей пошевелил сначала одной ногой, потом другой, руками подвигал. Нигде ничего не болело. Только голова разламывалась. Потрогал — компресс, и никаких повязок… Опять стал напрягать память… Пушка та не могла — ее же на моих глазах подполковник раздавил своим танком и даже угол дома своротил. Тогда кто меня подцепил?..

Подошел врач в мятом халате, протянул руку к его голове — от руки пахнуло спиртом. И Сергей сразу все вспомнил: встреча со сталинградцами, кружка спирта. Вон что! Попьянствовал значит, на радостях?! Дурак! Предупреждали же врачи: ни в коем разе… Сколько же я времени здесь? Какое число сегодня?.. Почему они молчат все? Я же спрашиваю. Сергей пошевелил языком, попробовал кашлянуть, но резкая боль ударила в голову. Он поманил пальцем врача.

— Какое число? — спросил наконец вслух. От натуги застучало молотком в темя. Поморщился.

— Вам нельзя разговаривать, — предупредил врач. — И думать тоже пока нельзя, постарайтесь уснуть. А число сегодня двадцать пятое. Двое суток вы здесь. Но ничего страшного нет — просто микроскопическое кровоизлияние. Вы об этом не думайте. — Врач поправил компресс на голове и ушел.

Не думать! Легко сказать: не думать. Разве может человек не думать? Скотина, наверное, и та по-своему что-то думает. Ни с того ни с сего Чехов не описал бы так Каштанку. Госпиталь, пожалуй, единственное место на войне, где времени для думанья сколько угодно… Где же сейчас наш корпус? Только бы не отправили из этого госпиталя далеко в тыл. Отстанешь от своих и будешь потом болтаться по резервам. В какую-нибудь дыру засунут… Не забыть бы завтра спросить, чей это госпиталь… Хорошо, если свой. Кто-нибудь из ребят обязательно приедет попроведать. В своем корпусе — все равно что дома…

Сергей задремал. Не то во сне, не то наяву слышалась стрельба, полыхало огромное зарево, гудели танки, лязгали: гусеницы. Проснулся оттого, что откуда-то опять появилась Лада, склонилась над ним, опять гладила его по щеке и шептала что-то невнятное, ласковое. Открыл глаза — курносенькая сестра меняла компресс. Разочарованно посмотрел на аккуратный бантик ее напряженных губ.

230
{"b":"221332","o":1}