Много за свою жизнь человек испетляет дорог, на многих делах оставит следы своих рук, но никто не знает, где судьба приготовила ему тот заветный клочок земли, который станет его последним пристанищем. Нервы, измотанные бессонными ночами и небывалым напряжением многодневных боев, заметно сдали у комиссара. Особенно он это чувствовал сейчас, когда немцы ушли и в лесу воцарилась тишина. Не одного Шейкина — многих старых, хороших партизан потеряла бригада в этих боях. В каком-нибудь из таких боев может погибнуть и он сам, Аркадий Данилов. Где тот клочок земли, который судьба приготовила ему?..

— Хорошо воевал парень, — услышал он чей-то голос. Оглянулся, рядом стояли партизаны и тоже смотрели на труп Шейкина. — Недавно пришел к нам, а воевал лихо…

В конце июня 1943 года ЦК КП(б) Белоруссии выдвинул план массового уничтожения железнодорожных рельсов на оккупированной территории. По решению Центрального штаба партизанского движения к этой операции были привлечены ленинградские, калининские, смоленские, орловские и часть украинских партизанских отрядов. Предусматривалось подорвать более двухсот тысяч рельсов, из них более половины — в Белоруссии, через которую проходили важнейшие железнодорожные коммуникации группы немецких армий «Центр». Каждой бригаде, отряду отводился определенный участок. Если до этого на железных дорогах действовали лишь специально выделенные группы подрывников, то теперь к диверсиям готовились все партизаны. Выплавляли тол из трофейных авиабомб и снарядов, в каждой бригаде и отряде на полную мощь работали механические мастерские, изготовляли для толовых шашек крепления к рельсам.

Операция началась в ночь на 3 августа 1943 года одновременно на всех дорогах. В первую же ночь было взорвано 42 тысячи рельсов. Немцы были ошеломлены. Они думали, что партизаны применили какую-то неведомую адскую машину по разрушению железных дорог. Снабжение фронта сразу же застопорилось. Сотни эшелонов полетели под откос, тысячи других замерли на станциях и полустанках, в страхе ощетинившись пулеметами. А на железнодорожных магистралях гремели взрывы. Охрана металась в панике.

В течение августа было подорвано 170 тысяч рельсов, что составило более тысячи километров одноколейного железнодорожного пути. К середине сентября партизаны подорвали уже почти 215 тысяч рельсов. Немцы не успевали ремонтировать. На путейские работы были брошены не только все железнодорожные строительные батальоны, рабочие команды, но даже боевые части. В срочном порядке рельсы вывозились из Польши и Югославии, разбирались все тупики и запасные пути на станциях.

Не успели немцы опомниться, а с 19 сентября начался второй, более мощный этап «рельсовой войны». Если в первом участвовало 170 партизанских бригад и отрядов, то в этом, в новом этапе, условно названном «Концерт», на железные дороги вышли 193 бригады и отряды общей численностью в сто двадцать тысяч человек. Немецкое командование было вынуждено снимать с фронта целые соединения для охраны железных дорог.

Только на участке Витебск — Орша было дополнительно установлено одиннадцать гарнизонов кроме постоянных постов, расставленных ранее через каждые один-два километра. На многих участках посты теперь были выставлены через 200–300 метров. И все-таки не помогло и это. Белорусские и особенно калининские партизаны держали в своих руках основные железнодорожные нитки. Поезда ходили лишь время от времени и то только днем, под усиленной охраной.

Водокачка работала безотказно. Костя Кочетов из шкуры что называется, лез, чтобы показать свою «преданность» хозяевам «нового порядка». Он со своей сворой собак старался почаще попадаться на глаза господину коменданту станции, лез к нему с предложениями по усовершенствованию работы водокачки.

— Герр гауптман, я хочу поставить запасной бачок на водокачку, понял? — кричал он ему. — Воду греть буду и подавать ее на квартиры господ немцев, а? Ванну вам сделать. Ванну! Понял, ихтиозавр ты допотопный? Чтоб ты кипятком ошпарился, понял? Буль-буль будешь дома, — показывал Костя, как господин комендант будет мыться в ванне. — Понял? Я тебя ошпарю, как свинью.

— Свинья? — насторожился немец.

— Да, да, гер гауптман. Русские железнодорожники жили тут, как свиньи, о ванных понятия не имели. Как свиньи жили, понял?

— Да, да. Руссиш швайне… Да-вай, дава-ай!..

Костя отгонял от господина коменданта своих собак, крутился перед ним.

— Мне людей надо, герр гауптман. Бачок принести надо там вон валяется старый бачок, его надо принести, я его вжить-вжить — запаяю и будет ванна и душ, понял?

— Я, я… гут. Давай, дава-ай!..

Костя нагнулся, пробормотал зло:

— Ох, и болван же ты. Одно и научился, что «давай», давай»…

Последнее время пустошкинский комендант был расстроен и напуган. Он чувствовал себя, как заяц, попавший в свет автомобильных фар — поминутно ощущал на себе партизанский глаз, а сам не видел ничего. Станция была обложена партизанами. Как петарды под колесом паровоза, пались кругом станции взрывы на рельсах. Рабочие бригады и солдаты не успевали ремонтировать пути, не хватало рельс. Каждую ночь комендант ждал партизан в гости к себе на станцию. В своем доме на чердаке он установил пулемет, на окна приказал навесить железные ставни, которые запирались изнутри, и едва начинало темнеть, запирался и сидел, как в крепости.

Конечно, предложение механика водокачки иметь в доме хотя бы одно из удобств, которых он лишился, покинув Великую Германию, могло до некоторой степени скрасить жизнь в этой дикой варварской стране. Он дал людей, они установили дополнительный бак, механик оборудовал ванну, душ. Господин комендант в благодарность за это вынес ему в переднюю стакан водки. Костя скрепя сердце выпил.

После этого партизанский резидент стал пользоваться особым доверием немцев на станции. Костя знал теперь назначения и груз каждого маршрута. Эшелоны по-прежнему горели в пути, взрывались, но теперь уже не на соседних с Пустошкой перегонах, а вдали — в Маевке, в Выдумке, в Заваруйке. Некоторые составы пропускали и дальше.

К Косте Кочетову стекались не только данные с железной дороги, но и о жизни гарнизона. Соклассница Кости Гордиенко Маня все-таки устроила в полицию фельдшерицу из Руды. Галя стала работать уборщицей-рассыльной. Веселая, хорошенькая, она сразу же стала в центре внимания всей зондеркоманды.

В один из первых дней произошел случай, который обратил на нее внимание и немецкого районного начальства. Галя мыла пол вечером в коридоре комендатуры, когда проходивший мимо полицай вдруг облапил ее сзади, захохотал с жеребячьей игривостью. Галя — откуда только взялась сила! — так толкнула его, что он отлетел от нее, ударился головой о стену, а она, не задумываясь, со всего маху огрела его половой тряпкой по лицу. По известке веером разлетелись грязные брызги. Полицай, словно только что выскочивший из помойной ямы, испуганно моргал глазами. Галя стояла взъерошенная, как кошка, готовая кинуться на него и выцарапать глаза.

— Я тебе, неумытая харя, ведро надену на голову! — бормотала она сквозь зубы.

Сзади раздался отрывистый резкий смех. Галя испуганно обернулась. В дверях своего кабинета стоял «барин». Так называли представителя Германского деревообрабатывающего объединения инженера Мюллера, которому были на откуп отданы Пустошкинский, Кудеверьский и Опочкрвский районы. Он был полновластным хозяином этих районов, ему подчинялись комендатуры, полиция и отряды СС.

— Молодец, девка. Не дает себя в обиду. — Инженер Мюллер в совершенстве владел русским языком, говорил даже без акцента. — Голопищенко! — жестко окликнул он.

— Слушаюсь, господин комиссар! — вытянулся в струнку полицай.

— Ты что же это, свинья такая, делаешь? Ты почему к девушке пристаешь? — Полицай, с которого капала грязная вода, виновато моргал. — Скажешь Гаркуше, что я приказал посадить тебя на пять суток под арест!