Из заднего ряда раздался бодрый мужской голос с явно сдерживаемыми нотками раздражения:

— Ты, парень, поосторожнее со всякими названиями, тебя не знаем и знать не хотим, мы тебя сюда не звали, а пришел, так веди себя прилично. И кто ты такой, мы не знаем. А Нефедов родился тут. Он тут уважаемый человек на всю деревню. Так что запросто можешь выхлопотать себе по шее… Понял?

— Ах, вон ка-ак?! Мне угрожать?! Я — уполномоченный окружкома партии с самыми чрезвычайными правами, а мне — угрожать?! Я приказываю: закрыть двери! Никого не выпускать!.. Я научу уважать представителей власти!..

Как керосину плеснули в лениво тлевший костер — вспыхнуло пламя. Те, кому в партизанщину было двадцать пять — тридцать, кто в основном и вершил гражданскую войну, сейчас вернулись домой, через десяток лет взматерели, только-только вошли в силу, кровь партизанская еще играла в жилах. Подняли милиционеров на руках, отшвырнули в сторону, скамейками, как в древности их предки тараном, вышибли двери. Сладких с Кульгузкиным кинулись на перехват, выхватили наганы, начали стрелять вверх, чтобы задержать толпу. Но вошедшую в ярость русскую толпу удержать выстрелами невозможно. Толпа, наоборот, кидается в такие секунды на близкие выстрелы. В данном случае, тем более среди толпы, большинство бывших фронтовиков. Смяли Сладких, смяли Кульгузкина, стрелявших вверх. Выхватили у них наганы. Кто-то выстрелил одному и другому в упор в грудь. Толпа растаяла быстро. Быстро, но не поспешно. На пороге и в коридоре лежали Степан Сладких и Тихон Кульгузкин в луже крови.

Кульгузкин выжил. Степана Сладких хоронить в Тюменцево, на родину не повезли. Окружком партии распорядился похоронить Сладких Степана Алексеевича, члена-партии большевиков с 1914 года со всеми почестями как героя на площади в центре села Петухово. Были речи, почетный караул, пионерские шеренги, приспущенные знамена. На похороны приехал первый секретарь райкома партии Данилов. Тоже произнес речь, назвав покойного еще одной жертвой классовой борьбы за счастье людей, за социализм. Выступал представитель окружкома, пообещал назвать будущий колхоз его именем, именем Степана Сладких… Пообещал и — все. И уехал.

Кульгузкина долго лечили. Вернулся в Петуховку через год притихшим. Уже не выступал так рьяно на собраниях — то ли время ушло, то ли здоровье..

Гробницу вскрыли утром. А к полудню об этом опала уже вся округа. Из ближних сел ехали и ехали к высоченному холму над Обью крестьяне и часами стояли перед раскрытой диковиной в молчаливом раздумье. Переговаривались только шепотом, точно боялись нарушить вековечный покой неведомого предка. Хотелось знать: кто он, этот предок, сколько веков или тысячелетий лежит он здесь? Но у кого спросишь? Кто знает, что было здесь в незапамятные времена?

Нет свидетелей. Никто не дожил с тех времен до наших дней.

Разве что — река! Она-то, несомненно, видела тех, кто приходил на этот холм хоронить своего ли вождя, отважного ли воина, постоять на распутье или в тяжелую минуту думать здесь свою думу, глядя на безбрежную даль заобских земель, простирающихся далеко-далеко к горизонту.

Да, pекa видела все. Все, что вершилось здесь за тысячи лет, всему была она свидетельница. Свинцово-тяжелая, движется она у подножья замшелого от древности холма безостановочно и бесконечно, не замедляя и не ускоряя своего тока. Река спокойна и величественна, как спокойно и величественно время, которому она сродни. Меняется все — где был лес, образовалась степь, где была степь, родилась тайга а река течет и течет тысячелетия. Смотришь на этот неудержимый, спокойный в своей мощи поток и кажется порой тебе, что когда-то давным-давно — вечность назад — ты был ею частью и не раз проплывал меж этих берегов. И эта гробница, которую вскрыли нынче, летом 1935 года, — словно мостик между прошлым и будущим.

Впервые Сергей увидел ее две недели назад около райкома. Он стоял с ребятами на крыльце. Она прошла мимо по улице. Сергей даже не успел толком разобрать, чем они его ослепила. И с тех пор спотыкается Сергей на ровном месте, отвечает невпопад.

А вчера на собрании комсомольского актива он вдруг опять увидел ее. Она сидела в третьем ряду у окна, рассеянно поглядывала на трибуну и, казалось, едва слушала, о чем говорили выступающие. На этот раз Сергей рассмотрел

ее темные глаза и лицо, загорелое под светлыми-светлыми волосами…

И вот сегодня, когда ехали с секретарем райкома партии Даниловым на раскопки кургана, за последним петуховским домом догнали девушку в ситцевом сарафанишке, упруго вышагивающую босыми ногами по обочине. Председатель райисполкома Старотиторов, сидевший рядом с Сергеем на заднем сиденье, тронул шофера за плечо.

— Останови. Тимофея Гладких дочка идет. Подвезем.

Не успела машина остановиться, Старотиторов, дотянувшись через Сергея, распахнул дверцу.

— Садись, Катя, подвезем. Ты — на курган?

Сергей глянул на девушку и обомлел — это была она! Он почувствовал, как вспыхнули щеки и тепло подступило к глазам. А девушка метнула в него коротким любопытным взглядом и отвернулась, рассыпав волосы веером по смуглой щеке. Потом, как бы не замечая его, тряхнула головой, закидывая их назад, оправила на коленях сарафан, подобрала босые ноги. Сергей сидел неестественно прямо, сложив ладони на спинке переднего сиденья, и хотя не смотрел в сторону девушки, но отчетливо ощущал ее присутствие рядом. Казалось, даже чувствовал, как бьется сердце и как она дышит.

Машина покатила дальше. Старотиторов сидел боком, развернувшись к Кате. Левая бровь прикрывала запрятанное в складках век бельмо, правый глаз весело поблескивал.

— Ну, что там раскопал ученый в вашем кургане?

— Раскопали еще до него. А он вчера прилетел на самолете. — Голос у нее был грудной, сочный. Сергей задержал дыхание, слушая. — Вон там самолет садился, за поскотиной. Все село сбежалось смотреть. — Она улыбнулась на последних словах.

Машина резко вильнула. Катю прижало к Сергею. Она слабо ойкнула, ухватилась за спинку переднего сиденья. Секунду длилось прикосновение. Но Сергею надолго запомнилось упругое Катино плечо, прижавшееся к его груди, и свежий запах ее волос.

Старотиторов что-то говорил — легкий басок его рокотал и рокотал. Сергей не прислушивался.

«Катя… ее звать Катя… Тимофея Гладких дочка… А кто он, этот Тимофей Гладких?.. Почему ее раньше не встречал?.. Я же не раз бывал в Петуховке…»

Когда подъехали к кургану, вышли из машины и стали подниматься, Сергей нагнал Катю. Она опять с интересом глянула на него. Он кашлянул.

— Вы еще не видели, что здесь раскопали? — спросил первое, что пришло в голову.

— Видела. Мы тут с первого дня помогаем.

Сергей улыбнулся.

— Интересно? Покажете мне?

— Сходите посмотрите, — будто ковшом холодной воды плеснула она насмешливым взглядом. Вильнула подолом и пошла, неприступная, вдруг изменившаяся.

Сергей растерялся — не привык, чтобы с ним так разговаривали девушки.

Откуда-то вывернулся Федор Лопатин, комсомольский секретарь Петуховки, щеголеватый, с юношескими усиками, в галифе и хромовых сапогах.

— И ты приехал, Сергей, посмотреть нашу чуду?..

Потом ученый, седоусый, высокий, костлявый, повел районное начальство в гробницу. Пошел следом Сергей, за ним и Федор Лопатин. В подземелье вели пологие ступеньки.

— В Сибири курганы из земли сооружались главным образом в эпоху бронзовых и железных культур, — поясняет ученый секретарю райкома. Говорит неторопливо, чувствуется привык, что его всегда внимательно слушают. — Погребения совершались в ямах или погребальных камерах. В частности, это захоронение сделано в яме, выложенной каменистыми плитами, и относится оно, по-моему, к Карасукской культуре… Культура эта названа по речке Кара- Cyк, притоку Енисея. Принадлежит она к восточно-азиатским культурам и относится ко времени приблительно за тысячу лет до нашей эры. Спускались за разговорами медленно, со ступеньки на ступеньку с длительными паузами. Чем интересно это захоронение? Элементы Карасукской культуры не встречаются к западу от меридиана Барнаула. Это захоронение — самое западное из известных науке…