— А как же ты, Федор, сюда попал? — спросил Пашка Малогин, слушавший с не меньшим интересом.

Коляда усмехнулся.

— Тоскую, як по ридному дому, по цей тюрьме, ось и прийшов…

На двери заскрежетал замок. Все сразу замолкли, насторожились: время неурочное ни для прогулки, ни для каких других дел, предусмотренных внутренним распорядком, значит, за кем-то пришли. Дверь распахнулась, на пороге остановился старший надзиратель Жданов с бумагой в руках. Он строго осмотрел свесившиеся с нар головы, сердито скомандовал:

— Становись!

С нар нехотя начали сползать арестанты и выстраиваться в узком проходе.

— Слушать внимательно и отвечать по-военному!

— Мы не военные, — буркнул Коляда, — мы люди цивильные.

— Прекратить разговоры! Слушай список… — он далеко отнес от глаз листок, беззвучно пошевелил губами, читая про себя по складам, потом громко назвал — Федор… Коляда.

— Ну?

— Чего «ну»? Выходи!.. Да надень гимнастерку, на суд, чай, пойдешь, а не на гулянку.

Камера замерла. Каждому было известно, что в эти дни суд выносил один приговор: расстрел. Затаив дыхание смотрели на старшего надзирателя. А тот, откинув голову, продолжал:

— Василий Егоров. Выходи!

— Котомку брать?

— Чего?

— Котомку, говорю, брать?

— Может, тебе еще бабу с собой? Выходи, не разговаривай! — Он снова отодвинул руку с листком. — Павел Малогин.

Всего на суд вызвали семь человек. Из приятелей Коляды остался невызванным только Филька Кочетов.

Федор, лежавший крайним на нарах, вскочил середь ночи, подошел к окну. Кругом тихо. Чуть доносился шорох обской волны о берег. В окне темень весенняя, непроглядная. Федор уперся лбом в холодную крестовину решетки, думал.

С нар сполз и остановился сзади Егоров. Он на полголовы ниже Федора, но такой же плечистый, крепкий. Правая, кривая в локте рука (в детстве упал с коня и вывихнул сустав) была засунута в карман. Постоял с минуту молча, потом положил руку на плечо друга.

— Как ты думаешь, когда? — спросил он, и Коляда понял его.

— Ежели к утру не выведут, то завтра день наш. Той ночью обязательно поведут. Я их порядки уж изучил, — сказал он шепотом чисто по-русски. — Место надо освобождать…

Василий молчал. Потом шепнул сзади в самое ухо:

— Может, как ты сказывал, решетку попробовать, а?

Федор качнул головой.

— Не, це не волостна каталажка…

Поднялись с нар и подошли к окну Малогин и Филька Кочетов. За окном начинало сереть, черной полоской выделился противоположный берег.

Федор, казалось, смотрел только на эту полоску, что-то искал в ней. Потом он оттолкнулся от окна, посмотрел на товарищей. Лицо у него было необычно серьезно.

— Усе. Сегодня не поведут, — сказал он твердо. Потом шепнул: — Тикать будемо вечером. А днем шо я буду робыть, то и вы. — Он улыбнулся, подмигнул. — А наперед усего не лякаться…

С рассветом камера начала оживать. В семь часов старший надзиратель Жданов распахнул дверь.

— Кто ноне от вас за провизией?

Казна отпускала по 50 копеек на арестантскую душу харчевых, и арестанты по очереди под конвоем ходили на базар и покупали продукты. Очередь была Василия Егорова. Но Жданов не разрешил.

— Не велено смертников выводить.

На базар пошел Филька Кочетов. Каждый наказывал, что ему купить на день.

— Мэни селедки и хлиба, — громко сказал Коляда.

— Мне тоже, — вслед за ним наказал Егоров.

— И мне, — понеслось с нар.

Филька ушел.

В это утро не боролись и почти не разговаривали. Каждый лежал на нарах и думал: сегодня, может, его ожидает та же участь, что и вчерашней семерки, — тот же суд, тот же приговор.

Коляда все утро простоял у окна, задумчиво глядя на мутную Обь, на манящий своими зарослями противоположный берег.

Часа через два пришел Филька с провиантом.

— Ну, братцы-ы! — воскликнул он, едва закрылась за ним дверь. — Что творится на белом свете!

— Что? — обступили его.

— На базаре кутерьма идет, как в семнадцатом годе.

— Ну-у?..

— Ей-бо… Листовки бросают. Эти барбосы, — он кивнул в сторону двери, — рыскают по городу, кого-то ищут. Заваруха начинается.

Федор, потирая черную щетину на щеках, сверху вниз смотрел на приземистого Фильку. Глаза у него поблескивали.

— Не позычив ни одной?

— Не-ет. Разве с этим контрой Ждановым стянешь.

— Шо хоть в них пишуть? Не слыхал?

— Говорят, будто в Камню опять большевики объявились.

Раздавая продукты, Филька вдруг улыбнулся:

— Земляка своего видел, из Усть-Мосихи. Пшеницу привез. Узнал меня и глаза вылупил. — Филька захохотал.

— Эх, хоть бы одним глазком посмотреть листовку.

— Стало быть, дела там идут, — тихо, словно самому себе заметил Федор Коляда.

Весь день камера просила пить. После ужина, когда от купленных Филькой селедок остались лишь головы и хвосты, жажда усилилась. Поминутно стучали в волчок и просили у охранника воды. Тот терпеливо раз за разом подавал кружку — видать, парень попался из новичков, безропотный.

Стоявший у двери Егоров подмигнул ребятам и вдруг с нарочитой грубостью закричал:

— Нажрались селедки и не даете покоя человеку! — И, заглянув в волчок, ласково попросил — Ты, братец, принеси нам сюда ведро воды и пусть лакают сколько им влезет. А то чего ж ты будешь маяться. У них ведь, сволочей, ни стыда ни совести!..

Конвоир звякнул опорожненным ведром, отправился за водой. Жаждущие сгрудились около дверей.

Наконец загремел замок, дверь со скрипом растворилась. Милиционер переступил порог, протягивая ведро с водой. Егоров одной рукой принял ведро, другой схватил конвоира, дернул на себя. В то же мгновенье Коляда вцепился милиционеру в горло и втащил в камеру. Малогин поспешно захлопнул дверь. Милиционера быстро связали, сунули в рот кляп и бросили под нары.

— Кто хочет, гайды з нами! — тихо сказал Федор и распахнул дверь.

В коридоре у притолоки стояла винтовка связанного милиционера. Коляда схватил ее. Егоров с Малогиным, как и уговаривались, ринулись в дальний угол коридора, где в козлах стояли винтовки других охранников. Но в это время снаружи вошел старший надзиратель Жданов, и сразу сообразив, в чем дело, шарахнулся обратно.

— Караул! — раздалось уже с той стороны двери.

Медлить было нельзя. Вот-вот со второго этажа, где размещался взвод конной милиции, послышится топот ног. Коляда, а за ним и еще несколько человек бросились наружу. Тут, в небольшой ограде, примыкавшей прямо к берегу, разделились на две группы: одна, пользуясь темнотой, побежала за церковную ограду и оттуда в город, а Коляда, Егоров, Малогин и Филька Кочетов кинулись в воду. Сзади уже слышалась беготня, выстрелы. Течение быстро подхватило парней и понесло к гороховским амбарам.

Больше пяти минут в воде продержаться было невозможно: не так давно прошел лед. Около амбаров выскочили. Коляда с винтовкой бежал последним, прикрывая отход. Около амбара чернела лодка. Не задумываясь, столкнули ее в воду, вскочили в нее и, огребаясь сиденьем и прикладом винтовки, поплыли на тот берег, к тем зарослям, которые целый день манили к себе Федора. И тут обнаружили, что лодка дырявая. Она быстро наполнялась водой. Воду вычерпывали пригоршнями, но это не помогало. Вода была уже выше щиколоток и прибывала все больше и больше. Течением лодку сносило к городу. По городским огням прикинули, что добрались примерно до середины реки. И тут лодка начала черпать бортом. А еще через минуту пошла ко дну.

Снова очутились в ледяной воде. Федор закинул за спину винтовку.

— Ну, братцы, держись кучней. Плыть тихо, не хлюпотеть.

Сильным течением их сносило за пристань. От ледяной воды сводило конечности. У Егорова правая калеченая рука обессилела совсем, подгребал одной левой. Но слабее всех оказался Малогин. Он несколько раз уже пускал пузыри. И всякий раз Федор брал его за шиворот, перевертывал на спину, тащил «на буксире». Оклемавшись немного, тот плыл дальше сам. Изнемогал уже и Филька. А берега все не было. Городские огни, казалось, двигались только влево, не приближаясь нисколько к плывущим. И когда уже обессилевшие, закоченевшие беглецы потеряли всякую надежду добраться до земли, Егоров, плывший впереди, неожиданно коснулся ногами дна.