Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

…Но как ни хорохорился Субачев, а из Усть-Мосихи пришлось отступить.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Большаков въехал в Усть-Мосиху на белом коне, как Цезарь в покоренный Рим. Василий Андреевич ждал, что к его ногам будут брошены связанные по рукам и ногам члены штаба. Но этого не случилось. Видимо, не успел, Милославский.

Рота поручика Семенова, худощавого блондина в полевых погонах, того самого, который обозвал Зырянова подлецом в доме генерала Биснека, маршем прошла село и заняла оборону на южной окраине. Остальные роты разместились по квартирам.

Ширпак, надевший погоны прапорщика и получивший в командование взвод из роты поручика Семенова, пригласил Василия Андреевича и господ офицеров к себе в дом. На кухне уже аппетитно шкварчало сало, жарился огромный желтый от жира гусь, когда молчаливый и хмурый Семенов вошел в дом (он проверял расположение своей роты). Запах жареного лука еще на пороге ударил ему в нос, и Семенов вдруг почувствовал, что очень голоден. Нестерпимо засосало под ложечкой. С тех пор как четыре года назад он, будучи взводным офицером, попал в Пинских болотах в окружение и две недели пробыл без пищи, он стал болезненно переносить голод.

В кабинете Ширпака, где все осталось по-прежнему — партизаны почти ничего не тронули в доме, — сидели Большаков, хорунжий Бессмертный, командир третьей усиленной роты штабс-капитан Зырянов, переведенный сюда из контрразведки «за неспособностью». Сидели взводные офицеры. На столе были два графина с водкой, тонкими ломтиками нарезан ноздреватый сыр, малосольные огурцы. Большаков, белый, откормленный, с не по-крестьянски холеной кожей, сидел чуть румяный от выпитой рюмки. Настроение у него было хорошее. Он думал о том, что завтра утром пошлет полковнику Окуневу подробное донесение о разгроме Усть-Мосихи — главного очага восстания. Правда, партизаны успели почти все эвакуировать, но сам факт победы над основными силами большевиков будет иметь большое моральное значение. Его имя теперь появится на страницах газет. Еще одна-две такие победы, и не за горами чин подполковника.

Семенов, не умываясь, прошел к столу, налил себе рюмку водки, выпил. Взял бутерброд с сыром и смачно откусил.

— Ваша рота хорошую позицию заняла? — спросил у него Большаков.

— Позиция неплохая, — прожевывая кусок, ответил поручик, — на околице села. Но мне кажется, не мешало бы еще одну роту выставить на правый фланг, в сторону бора. Лесом можно подойти незаметно вплотную к селу.

— Вы думаете, они смогут после сегодняшнего разгрома пойти в наступление? — удивленно поднял брови хорунжий Бессмертный.

— Осторожность в военном деле не мешает.

— Вы перестраховщик, поручик. Ваше опасение необоснованно, — заметил штабс-капитан Зырянов. Он был нещепетилен и уже давно не держал обиды на поручика за оскорбление, нанесенное ему в доме генерала Биснека.

— Дело ваше, — пожал плечами Семенов.

Большаков пристально посмотрел на поручика. Недолюбливал он его. Недолюбливал, может быть, потому, что тот казался слишком самоуверенным. Ни прошлого его не знал Большаков, ни его убеждений. Говорят, что из мужиков он, в германскую выслужился в офицеры. Но ведь и сам Василий Андреевич не белой кости, а общего у него с ним почти ничего нет. Вот и сейчас он пожал плечами, как посторонний человек ответил: «Дело ваше».

— А ваше дело? — с еле скрываемой неприязнью спросил Большаков. — Вы что, не заинтересованы в разгроме этих банд?

Семенов удивленно посмотрел на командира отряда.

— Я бы тогда просто не высказал предосторожности.

Большаков не нашелся, что ему ответить, и недружелюбно посмотрел в спину удаляющегося к умывальнику поручика.

На кухне Ширпак о чем-то вполголоса разговаривал с матерью. Потом вошел в кабинет, объявил:

— Господа! Сенсационная новость. Я потрясен и возмущен до глубины души: местный священник переметнулся к большевикам.

— Быть этого не может, — удивился хорунжий. — Не мог он это добровольно сделать. Наверняка они его шантажировали.

— Нет. Говорят, что сегодня добровольно с ними отступил из села.

— С трудом верится, священник — и вдруг большевик! Прямо-таки уму непостижимо. — Штабс-капитан Зырянов пожал плечами. — Во всяком случае, я такого еще не встречал.

— Да, факт беспрецедентный, — согласился Бессмертный и, потирая руки, добавил — Вот бы поймать этого попишку! Я бы его при всем сходе остриг овечьими ножницами, снял бы портки и выпорол. В кабинет вошел, застегивая китель, Семенов.

— А может, по-своему он прав, этот поп, ни к кому не обращаясь, сказал поручик.

— На храме Аполлона в Дельфах есть надпись: «Познай себя». Глубокий смысл этих слов не потерял своего значения и до наших дней. Может быть, этот поп наконец и познал себя, нашел свое место в жизни.

Обычно поручик был неразборчив, в споры не вступал. А тут вдруг высказался. Офицеры с некоторым любопытством смотрели на него. Перебивать никто не решался. Все ждали, что он скажет дальше. Но поручик молчал. Он налил себе еще рюмку водки, выпил, снова закусил бутербродом.

— Ну и дальше.. — не вытерпел хорунжий.

Нежданно хорунжего поддержал сам командир отряда.

— Нам хочется услышать ваше мнение, поручик, не только о попе, — сказал Большаков, — поп не стоит того, чтобы о нем разговаривать, а услышать ваше мнение вообще о свершающихся событиях.

Семенов пожал плечами.

— Я не понимаю причин. Это что, допрос на предмет зрения моей, так сказать, лояльности?

Нет, зачем же, — поспешно возразил Большаков.

— Просто законное любопытство. Мы с вами живем вместе, делаем одно общее дело, а знать о вас почти ничего не знаем. И я как командир вправе интересоваться взглядами своих подчиненных, дабы знать, с кем имею дело.

Семенов, наклонив голову, думал. Все ждали, что он скажет, смотрели на него.

— Хорошо. Я скажу. — Он поднялся и снова сел. — Мы живем в такое время, когда история перетряхивает все свои накопленные пожитки. Пересматриваются не только государственные устои — царь ли нужен, или правительство класса имущих, или суровая военная диктатура, а может быть, диктатура партии, которую поддерживает большинство населения страны… Не только это сейчас примеривается и проверяется. В наше время каждый человек проверяет сам себя. Ищет свое место в совершающихся событиях, свой путь. Еще Аристотель говорил: человек — животное общественное, и он не может жить вне государства… И я уверен, что каждый из вас после царя возлагал какие-то надежды на Керенского, потом на Авксентьева, а после того как ни временное правительство, ни директория не оправдали надежд, повернулись к Колчаку.

— Я, например, Керенскому не верил и Авксентьеву тоже, — сердито перебил Большаков. — Я верил в Краснова, верю в генерала Пепеляева и в адмирала Колчака.

— Я не об этом говорю — кто в кого верит, — спокойно продолжал Семенов. — Я говорю, что человек пересматривает свои взгляды. Вот видите, капитан, вы тоже то одному отдавали свою, так сказать, шпагу верности, то другому. И они обманывали ваши надежды. Очевидно, Козьма Прутков все-таки прав: не во всякой игре тузы выигрывают.

Большаков резко подобрал под стул ноги, выпрямился.

— Не забывайте, поручик, вы носите погоны офицера.

Семенов снова пожал плечами. Он был подчеркнуто спокоен.

— Скажите, чем вы можете гарантировать, что Колчак — это именно тот человек, которому можно посвящать свою жизнь?

Большаков, прищурившись, испытующе смотрел на поручика.

— А вы что, сомневаетесь в этом? — спросил Большаков вкрадчиво. — Как вы, поручик, с такими мыслями можете…

— Нет, вы скажите, чем вы можете гарантировать? — перебил его Семенов.

Большаков резко отодвинул пустую рюмку, зло сказал:

— Да хотя бы тем, что не вижу другого, кто бы мог заменить его.

— Хорошо. Вполне допускаю, что вы не видите. И даже наверняка вы не видите. А кое-кто, может быть, видит.

49
{"b":"221332","o":1}