К лету отряд разросся до тысячи человек. Только сейчас Василий Андреевич Большаков понял, какой надо обладать силой воли, какой поистине фанатической уверенностью в правоте своего дела, чтобы вот так, в условиях, в каких год назад находились большевики, не пасть духом. Быть стойким и непреклонным в такой обстановке мог далеко не каждый. Как ни крути, а большевики — люди сильные. В этом Василий Андреевич убеждался все больше и больше, испытывал с каждым днем все новые и новые трудности ведения войны с правительственными войсками. Быть на положении волчьего вожака, на стаю которого непрестанно устраиваются облавы, очень тяжело. И хотя Большаков до сих пор пока еще не имел крупных поражений, действовать становилось все труднее и труднее. Карательных правительственных отрядов становилось все больше — они были буквально всюду. На них Большаков натыкался буквально на каждом шагу.

Умный и талантливый Большаков понимал, что не для бандитских налетов оставлен он на родной земле, не шла ему роль бандита, орудовавшего темной ночью из-за угла. Его оставили возглавить все движение против советской власти. А по существу, во главе оказался Плотников — к нему стянулись и продолжали стягиваться повстанческие силы. Его отряды насчитывают в своих рядах в десятки раз больше бойцов, чем болынаковский отряд. Тягаться с ним, конечно, нет смысла. Пытался Василий Андреевич установить контакт с Главным повстанческим штабом Плотникова, но Плотников даже не принял послов Большакова, не стал с ними разговаривать.

Плотников вернулся на третий день, под утро. Кони опали в пахах. Пожелтевшая пена засохла на груди на завитках шерсти. Сам Филипп Долматович тоже осунулся, почернел, больше на цыгана стал похож. Борода свалялась. Усы обвисли.

Начальник Главного штаба, встретивший его за частоколом, озабоченно спросил:

— Благополучно съездил? Без приключений?

— Можно сказать без приключений. Два раза, правда, останавливали, документы проверяли.

— Не подвели документы-то?

— Нет.

— Ну и слава Богу. А то я извелся — зря тебя послушал, отпустил одного… Ребятишки здоровы? Жена — как?

— Здорова, — неуверенно ответил Плотников. — Замаялась она с ними. Как-никак, а семеро их. На одну женщину — это все-таки многовато. Да к тому же беременна восьмым…

— Геройская у тебя жена, Филипп Долматович… И ты — тоже. От такой семьищи революцией заниматься… Теперь ты их хорошо устроил?

— Хорошо. Вроде — надежно.

Плотников прошел по шаткому крылечку в свежесрубленную избу. Устало опустился к столу на лавку. Начальник Главного штаба присел перед ним на корточки, словно перед больным.

— Кваску дать?

— Дай, пожалуйста. Все внутренности переболтались за три-то дня. — Пил не спеша, с отдыхом. Порожний ковшик потом поставил на край стола. — Понимаешь, подъезжаю к Боровскому, а там отряд товарища Анатолия свирепствует. Думаю: объезжать село — подозрительно, чего, мол, вдруг объезжает? Поехал напрямую, через село… Останавливают в центре, на площади, около церкви. Документы! А тут только что расстреляли (я даже слышал выстрелы, когда подъезжал) «шпиона и агитатора». Не понял только, как можно быть одновременно шпионом и агитатором?.. Долго рассматривали документы — я уж руку под сено сунул за гранатой. Ничего, обошлось. Спрашиваю: кого ловите? Говорят: Плотникова. Ну и как, говорю, поймали? Не его это расстреляли? Пока, говорят, нет, не его. Одного из его бандитов… A-а, ну-ну, говорю, ловите, а мне, говорю, недосуг…

— Ну, слушай, Филипп, ты даешь! Не мальчик ведь, чтоб такие фокусы выбрасывать.

— Ладно уж…

— Домой добрался засветло?

— Да. В Песчаном тоже отряд. Трясут весь поселок. В каждом дворе подводы. Ну, и я въехал в свой двор — к счастью, там не было постояльцев. Въехал и — все. Распряг лошадей. В пригон не повел, к возу привязал — как во всех дворах. Чтоб не выделяться. Сосед все-таки заметил. Узнал. Подошел к плетню. Поздоровался. Ты что, говорит, с ума спятил? Стемнеет сейчас — уезжай, тебя же тут всякий знает… А я подумал и решил: ночью ехать — подозрение сразу же появится, чего это ради с ребятишками на ночь глядя… Поэтому дождался утра, посадил ребятишек и — поехал. Никто и внимание не обратил. По всем дорогам семьями на покос едут. Никто и не остановил до самой Парфеновой. В Парфеновой опять документы потребовали. Так мельком глянули. Говорят: на Столыпина ты, дед, похож… Это я-то — дед!_

— Ага. Семеро ребятишек — мал мала меньше… А они — Дед!..

— Вот и съездил я. У вас тут что новенького?

Начальник Главного штаба оглянулся на спящих вповалку, поискал кого-то глазами, не нашел, полушепотом сообщил:

— Связкой пришел с правобережья Оби. Говорит… правда, он не все говорит, хочет удостовериться, что попал именно в тот отряд, в какой надо, тебя ждет… Так вот, говорит, от Рогова привет тебе принес. И больше ничего не говорит. Впрочем, я сейчас его разыщу — где-то спит тут среди наших.

— Подними. Успеет выспаться. Не за этим сюда его Григорий Федорович послал.

Связного дневальный нашел в кустах на охапке сена — посыпохивал безмятежно. Растолкали. Привели. Он подозрительно уставился на Плотникова.

— А чем ты докажешь, что ты Плотников?

Плотников даже чуток смутился — впервые требовали доказывать такое, всегда надо было делать наоборот.

— Это тебе надо доказывать, что ты тот, за кого себя выдаешь, — отпарировал Плотников. — Я бы на месте нашего начальника штаба тебя держал бы под замком, а не позволял бы вот так разгуливать по повстанческому лагерю… А меня тут знают все.

— Мало ли что все. Может, я попал не в тот отряд. Может, все они подыгрывают тебе. Может, вы договорились.

А мне не велено!

— Чего тебе не велено?

— С первым попавшимся вести разговор.

Связной настырно смотрел в глаза Плотникову и стоял на своем.

— Ну, хорошо, — махнул рукой Плотников. В голосе его уже чувствовалось раздражение— Чем тебе доказать?

— А вот чем: когда ты последний раз виделся с Роговым Григорием Федоровичем? И что тебе батька при этом говорил?

Плотников захохотал.

— Последний раз мы с ним виделись… — он задумался, припоминая. — Знаешь, когда?..

— Я-то знаю. Ты — скажи.

— Когда он уезжал на свадьбу своей дочери в Жуланиху. Это было весной восемнадцатого года на Красную горку. Правильно?

— Правильно! — разулыбался посыльный.

— А теперь я тебя проверю: что произошло, пока мы с ним обнимались на прощанье в кабаке?

У посыльного рот до ушей.

— Пока вы обнимались, лошадей угнали…

— Правильно. Где их нашли?

— За городом, около полковых казарм.

— Все правильно. Выкладывай с чем пожаловал.

— А пожаловал я вот с чем, — начал посыльный, предварительно оглянувшись. — Рогов поднял восстание против большевиков, против засилия Советов большевиками.

— Давно?

— Месяц назад.

— Много волостей поднялось?

— Вся Чернь поднялась, вся тайга салаирская.

— Прямо уж так и вся…

— Не веришь? У меня письмо есть к тебе от Григория Федоровича.

Письмо было зашито в поднаряд сапога. Долго доставал — жалко было распарывать голенище.

Письмо бывшего партизанского вожака Причумышья, члена губземотдела Григория Федоровича Рогова, читал Плотников торопливо и жадно. Потом перечитывал заново. Шагал по-за избушкой. Было видно, как он метался в мыслях: то останавливался он на секунду-две, потом снова шагал и шагал, и снова останавливался.

Связной сидел на крылечке, терпеливо ждал.

Потом Плотников приказал собрать на завтра совет командиров. Он понял: подошли к поворотному рубежу в повстанческом движении — настало время единого действия, время объединения сил. И помчались гонцы, нахлестывая лошадей по им только одним известным проселкам и лесным тропам по селам и деревням.

Остаток дня Плотников просидел с роговским посланником, разговаривая о делах повстанческих — парень-то был не просто посыльный, он к тому же еще и разбирался в обстановке. Плотников выпытывал все.