— Хватит щупать меня как девку! Я в порядке! Майк — мою одежду сюда! И воды — умыться!

Мои офицеры предложили перебить всех обитателей замка и сжечь его.

— Рыцарь Бейли поднял руку на короля — пусть все почувствуют вашу руку, государь!

Только барон Гринвуд высказал другое:

— Нет чести в убийстве невиновных, а виновный поплатился жизнью за свое вероломство.

— Барон Гринвуд прав, и я не буду наказывать обитателей замка за поступок хозяина, да и замок мне пригодится. Макгайл, назначаю тебя коннетаблем замка Бейли. Твоя рота останется здесь. Направь дозоры вверх и вниз по течению. Особенное внимание на паромную переправу у Шеллсбери. Если люди герцогов Бронкасл или короля Руперта попытаются переправиться на этот берег — пошли гонцов ко мне. Сам замок оборонять до последней возможности!

— Что делать с дочерью рыцаря, ваше величество?

— Она останется заложницей здесь, под твоей охраной. За ее здоровье и жизнь ты отвечаешь!

После ночи любви приказать зарезать девушку как овцу я не мог.

К Давингтону я подъехал во главе трех десятков своих горских телохранителей.

Весь остальной отряд под командой барона Гринвуда я оставил в аббатстве Святого Патрика в часе езды от города.

Большой отряд мог испугать стражу, и ворота перед нами сразу же закрыли бы.

Обогнав купеческий неторопливый обоз, мы подъехали к городским воротам. Высокая виселица привлекла мое внимание.

Две женщины со связанными за спиной руками висели над землей. По черным вздувшимся лицам трудно определить возраст. Но по платьям видно, что одна горожанка или дворянка, а вторая из прислуги. Ветерок играл прядями белокурых волос.

Стражник лениво отгонял от виселицы мальчишек, норовивших подбежать и заглянуть под юбки казненным.

— Кто эти женщины?

— Баронесса Корк со служанкой, сегодня утром вздернули за ведовство, ваша милость.

— У вас, я вижу, дела ведет церковный суд?

— Аббат Червелл, ваша милость, вот уже неделю у нас в городе и нагнал страху на проклятых колдуний! А сегодня на рыночной площади будут руки рубить менестрелям, за оскорбление его величества богомерзкими песенками.

— Любопытно взглянуть!

— Поспешите, ваша милость, народа набежит пропасть! Близко не подъедете!

Мой отряд, оттирая крестьян и горожан, проехал по мосту и через открытые ворота. Стражники, около десятка, в нагрудниках и с алебардами, проводили нас внимательными взглядами.

Густая городская вонь окутала нас удушающим облаком.

Улицы провоняли дерьмом, задние дворы воняли мочой, лестничные клетки воняли гниющим деревом и крысиным пометом, кухни — порченым углем и бараньим жиром; непроветриваемые комнаты воняли затхлой пылью, спальни — жирными простынями, сырыми пружинными матрасами и едким сладковатым запахом ночных горшков. Из каминов воняло серой, из кожевенных мастерских воняло едкой щелочью, из боен воняла свернувшаяся кровь. Люди воняли потом и нестиранной одеждой, изо рта воняло гнилыми зубами, из их животов — луковым супом, а от тел старым сыром, и кислым молоком.

Изо всех окон города — с пятого, шестого, второго и прочих этажей на улицу льются помои. Особенно воспитанные люди перед этим, правда, кричат: «Берегись!» А те, кто внизу, втягивают голову в плечи и, ругаясь, бегут прочь. Их спасают только шляпы и капюшоны. Помои летят из окон, потом текут по улицам, ручейки собираются в реки. Запах стоит такой, что режет глаза!

Чертыхаясь, мы ехали по центру улицы. Улица была не мощеной, и помои и дерьмо чавкали под копытами лошадей.

Густонаселенный и многолюдный Давингтон был ужасающе грязен и вонюч!

Рыночная площадь была замощена булыжником, но под слоем грязи камней почти не видно. Чем дальше мы продвигались, тем гуще становилась толпа.

Впереди, напротив двуглавого собора, виднелся помост, оцепленный алебардистами.

Благодаря лошадям мы пробились через толпу к самому оцеплению. Стражник, воняющий чесноком, растерянно уставился на меня. По помосту прохаживался палач в красной грязной накидке, раскладывал свои жуткие инструменты. Рядом с помостом горел костер, и на нем помощники палача в котле перемешивали какое‑то варево. У края помоста наскоро сбитая виселица с пятью приготовленными петлями.

Этот вонючий город мне очень не нравился! Возникла мысль вернуть его герцогу и порвать акт о передаче.

Толпа загомонила, засвистела. Повозка с осужденными показалась по узкому коридору из‑за угла высокого каменного здания. Ее сопровождали два барабанщика, колотившие мерно по тугой коже, и отряд стражи во главе с конным офицером.

Я оглянулся. Окна окружающих домов пестрели лицами любопытных. В толпе отцы подсаживали детей на плечи, чтобы лучше видели. Пять человек со связанными за спиной руками вытолкнули из повозки и повели к помосту через коридор стражи.

Четверо мужчин в оборванной одежде и девушка с завязанным ртом. На помосте их поставили на колени.

Офицер поднялся на помост и махнул рукой. Барабаны смолкли.

— Во имя господа нашего! Да свершиться воля повелителя нашего, герцога Давингтонского! За оскорбительные и богомерзкие песни бродяги, именующие себя менестрелями западного моря, приговорены к отсечению рук, чтобы больше не могли играть мерзкую свою музыку, а девица Молли приговорена к отсечению также и языка, дабы она не могла изрыгать хулу на нашего государя и святую церковь — нашу мать! Потом же надлежит повесить всех пятерых за шею пока они не сдохнут!

Приступай!

Толпа притихла. Забили барабаны.

Помощники палача подхватили девушку и потащили к скамье рядом с плахой. Она дико извивалась, но ничего не могла поделать.

Ее лицо показалось мне смутно знакомым. Она увидела меня и конных горцев в беретах. Как‑то ей удалось сдвинуть повязку со рта, и хриплый надорванный голос перекрыл рокот барабанов:

— Лорд Грегори! Пощады!

Ей тут же закрыли рот.

Я пришпорил коня и смял стражника. За мной в прореху оцепления рванулись мои горцы.

Барабаны смолкли. Крики, визг.

Прежде чем стража опомнилась, мы достигли помоста.

— Офицер, остановите казнь!

— Кто вы и по какому праву мешаете свершению правосудия?

Спешившись, я прошел через строй стражников и поднялся на помост.

— Я лорд Холлилоха, граф Корнхолла и король Севера!

Мой голос гулко разнесся над площадью. Толпа притихла, но потом голоса вокруг разнесли:

— Лорд–дракон! Это он!

— Жители Давингтона! Мне, как победителю турнира в Гвинденхолле, ваш герцог передал права сеньора на ваш город! Гвен — акт сюда!

Гвен выхватив из седельной сумки акт, протянул мне.

— Читайте и громко! — я сунул пергамент офицеру.

Тот, растерянный и удивленный, развернул пергаментовый свиток и, запинаясь, прочел во всеуслышание то, что там было написано.

Эта новость поразила всех. Толпа загомонила, зашумела.

Повернувшись к палачам, приказал:

— Снимите повязку со рта у девушки!

Мой приказ был мгновенно исполнен.

Несчастная упала на колени. Печальные голубые глаза, обветренные губы, синяк на щеке. Ей лет восемнадцать, не более.

— Лорд Грегори! Пощадите нас! Пусть просто повесят, но не рубят рук и не режут язык! Зачем нас увечить — если мы умрем здесь и сейчас?!

— Кто ты и откуда?

— Я — Молли, Молли из Гартунга… Я служила у вашей сестры, миледи Сью… Вы не помните меня?

У Сью было две служанки в Гартунге — Клауди и Молли…

— Как ты попала сюда? За что тебя осудили на смерть?

— За оскорбительные песенки про нашего короля Руперта ее казнят и немедля!

На помосте появились новые лица — аббат Червелл и барон Рамсей. Они приблизились ко мне на расстояние вытянутой руки. Барон Рамсей выглядел помятым и усталым, словно только что проделал долгое путешествие в седле. Аббат наоборот был свеж и полон сил. Желваки ходили на его скулах.