— О, ваше величество, я пригрел эту несчастную из жалости, дал ей кров и пищу, даже оплачивал услуги лекаря… Я слышал, вы забрали ее в свой лагерь. У вас добрейшее сердце, ваше величество!

Вкрадчивое бормотание этого скользкого типа меня начало раздражать.

Я произнес слова заклятия.

— Грег Бонам, скажите мне истинную правду. Откуда вы взяли глухонемую девушку?

— Мне ее продал капитан Видж.

Голос Грега звучал ровно, без эмоций

— Сколько ты заплатил капитану?

— Три талера…

— Название корабля капитана Виджа?

— Золотая лань…

— Кто дал имя Лили девушке?

— Имя дал я…

— Почему?

— Я раньше никогда не трахал благородных дам, а тут такая возможность… Я сразу понял, что она из благородных. Мне ее принесли с корабля еле живую. Матросы несколько дней с ней развлекались… Все ляжки в крови. Я и трахнул ее в зад. Она при этом смешно пищала — Ли‑ли‑ли‑ли. Вот отсюда и имя

— Ты бил ее?

— Да, плеткой учил от строптивости…

— Ты держал ее на цепи?

— Держал на цепи в подвале… Она пыталась бежать, но кто мне вернет потраченные на нее деньги?

— Сколько ты заработал на ней?

— Сущие гроши — пару сотен талеров…

— Сколько девушек работало на тебя?

— До начала осады пятьдесят…

— Где они сейчас?

— Я перевез их на корабле на юг в Чешир…

— Почему не взял Лили с собой?

— Она сбежала перед самым отплытием…

— Калека смогла бежать?

— Ей кто‑то помог…

От этой беседы меня начинало мутить. Мерзкий скользкий паук стоял передо мной.

Я обошел стоящего столбом толстяка и, открыв дверь, приказал дежурному горцу.

— Даг, приведи сюда Габриэль!

Вернувшись на скамью, я произнес заклятие наоборот.

Толстяк моргнул и откашлялся.

— Ты просишь компенсации, но что я получу взамен, кроме благодарности?

— Ваше величество, часть прибыли, которую вы соблаговолите назвать, будет доставляться вам совершенно тайно и без огласки. Девочки много слышат интересного от своих клиентов, и я вам доставлю самые свежие сведения, и самые сокрытые тайны людей города и окрестностей будут вам известны!

Толстяк заливался соловьем. Фостер был бы в восторге от таких возможностей получения сведений. Но дверь приоткрылась, и с легким стуком каблучков вошла Габриэль.

У нее был усталый вид и красные глаза, видимо весь день просидела в библиотеке.

— Государь, вы меня звали?

— Вот этот человек пришел и уверяет что знаком с тобой!

Они внимательно рассматривали друг друга. Толстяк начал понимать что‑то и попятился.

Габриэль приблизилась к нему и сделала глубокий вдох. Ее руки поднялись, и пальцы быстро ощупали жирное испуганное лицо.

Она закричала так страшно, словно ей в сердце воткнули нож!

Удар коленом между ног поверг толстяка на пол. Габриэль металась рядом и пинала его с лицо, норовя ударить каблуком. Она визжала как кошка, потерявшая котят, волосы растрепались. Толстяк тщетно пытался прикрыть лицо руками.

— Я не знаю ее! Спасите, государь! Я не виновен!

— Поговорите пока без меня…

Я выскользнул за дверь и приказал горцам за дверью.

— Не входите туда, пока Габриэль не выйдет сама!

Подстелив плащ, я сел на каменные ступени лестницы напротив своих комнат и стал ждать. Караульные горцы, стоящие у двери с алебардами в руках были удивлены, но поглядывали на меня украдкой.

Через полчаса снизу, пошатываясь, появилась Габриэль. Платье, руки, лицо — все забрызгано кровью. Глаза широко открыты, но смотрят мимо, в никуда. Она передвигалась рывками — как марионетка. Из кулака свисает что‑то блестящее.

Я встал на ее пути.

— Что это у тебя?

Она приподняла кулак. Два человеческих глаза, подвешенные на жилах, как шарики на ниточках.

— Брось!

Она послушно разжала пальцы, и мячики глаз поскакали вниз по ступеням.

Я завел Габриэль в свои комнаты. В спальне за ширмой еще не остыла вода в чане. Я с трудом раздел ее и на руках опустил в воду.

Я отмывал ее лицо, руки, бормотал что-то успокоительное. Она была послушна и безвольна. Ее состояние начало меня пугать.

Вода расслабила ее, и глаза закрылись. Я на руках отнес ее в свою постель и укрыл перинкой. Окровавленное платье я затолкал ногой под кровать.

Явился встревоженный Говард.

— Государь, Габриэль убила его, и ужасным образом! Она распотрошила его, как цыпленка, и вырвала глаза!

— Пусть тело уберут, и все там помоют!

— Вы не должны оставаться рядом с нею! Она опасна!

— Но не для меня!

— Я останусь здесь на ночь за дверью, государь. — Говард был тверд.

— Хорошо, иди…

Вернувшись к постели, я положил руки на виски Габриэль. Она вздрогнула, но глаз не открыла. Жар втекал в мои пальцы, словно я держал руки над разогретой плитой. Так продлилось несколько мгновений… Потом все стало как обычно. Влажные волосы под моими руками. Бьющаяся жилка на виске. Убрав руки, я обнаружил, что девушка заснула.

Не раздеваясь, только сняв промокший камзол и поменяв рубашку, я прилег рядом. Завтра мы уезжаем, а мне, похоже, не выспаться. Молодая луна светила в окно, дробясь в круглых стекляшках на множество ярких кусочков…

Я проснулся под утро от плача. Габриэль рыдала, в подушку уткнувшись лицом. Плечи тряслись. От нее веяло таким горьким отчаянием и такой черной тоской!

Я протянул руку и обнял ее за плечи. Она, всхлипывая, повернулась ко мне и прижалась всем телом, крепко и сильно.

Мы лежали, обнявшись, как самые дорогие друг для друга люди после долгой разлуки или перед расставанием надолго… Плач постепенно начал затихать. Я гладил ее по волосам и ничего не говорил. Да и нужны ли были слова?

Я задремал и проснулся опять уже при рассветном солце, при первых лучах. Осторожно высвободился из объятий голой Габриэлы и прикрыл ее перинкой.

За дверью на диванчике сладко спал Говард. На полу рядом лежал обнаженный меч.

Мой отряд растянулся по дороге длинной змеей. Впереди двигались конные арбалетчики, потом латники Гринвуда. За ними топали почти три тысячи пехоты, с пиками и алебардами на плечах и с новой песней на устах:

За пехотой следовал обоз с провиантом, палатками и трофеями. На повозках ехали и все женщины: Габриэла, Молли и Джени, а также менестрели Молли .

Замыкали нашу колонну арбалетчики лейтенанта Черча — единственного моего офицера не горца.

Я ехал впереди колонны с Жассом и Хэрри. Горцы Гвена Макнилла ехали двумя шеренгами по обочине дороги. Мадзини не было с нами, он уехал на север на два дня раньше.

Таким порядком мы двигались весь день. Чтобы убить время, я отправил пажа Дугана за рыцарем Беннетом и попросил его закончить рассказ об охоте графа де Белена.

— У этой истории печальный конец, сьерры!

— Но мы должны узнать его, Беннет! Он вздохнул и, покачиваясь в седле, начал, а вернее, продолжил рассказ:

«Милейшие, — отвечает граф — извините меня, ради Бога; обращайтесь со мной почтительно, ибо я рыцарь. Если я провинился перед Фромоном Старым, я удовлетворю его претензии добровольно. Герцог Гарен и король доверяют мне, а Обери — мой племянник». Слова эти не возымели действия, и граф, после паузы, пытается остановить обступивших его словами: «Но я был бы трусом, если бы уступил семи негодяям; прежде чем умереть, я дорого продам свою жизнь… Утром, когда я напал на след этого вепря, со мною было тридцать шесть рыцарей, бывалых охотников, ловких и смелых. Среди них нет ни одного, чтобы не имел от меня надела, деревни или замка. То, что я оказался здесь, — случайность, так как этот зверь заставил нас гнаться за ним целый день!».