— А горцы, милорд, они не дураки и все поймут?

— Я возьму с них клятву.

К вечеру мешки были заполнены и переправлены через расшелину. Следом перебрались мы с Говардом.

Пятьдесят мешков, примерно по 50 фунтов каждый, нагружены на два десятка пони. Горцы не задавали вопросов, но они понимали, что в мешках не камни и не глина. Я взял из сокровищницы едва ли сотую часть содержимого.

Обратный путь занял два дня. На ночь все мешки я приказал сложить в одну кучу.

Вечером второго дня я вернулся домой. Один мешок с золотыми монетами я отдал горцам. Они поклялись мне Эггой хранить молчание обо всем. Надеюсь, страх перед драконом и наши родственные отношения будут держать их рты на замке еще надежнее.

Почти две с половиной тысячи фунтов золота я приказал погрузить на пять повозок с высокими бортами, и на следующий день мы выехали в Корнхолл.

На перевале уже шли работы — был заложен фундамент бастиона со сквозными воротами. Он перекроет проход в долину Холлилоха. Под присмотром роты алебардистов здесь работали пять сотен наемных рабочих из Корнхолла и окрестностей. В месяц им платили по четыре серебряных талера. Проект бастиона составил мессир Мадзини. Работы контролировали пять мастеров из гильдии каменщиков.

Я прошелся по стройке в сопровождении мастеров и лейтенанта Шайра. Работа кипела. К осени бастион должен быть закончен.

К вечеру я прибыл в Харперхолл. Повозки с золотом закатили в замок.

Доротея встретила меня в воротах. Радостная улыбка не сходила с ее лица.

Мы ужинали с нею вдвоем. Она выгнала слуг, и все подавала мне своими руками.

Неловко разломала курицу, перепачкав руки и рукава в жире. Потом, наливая вино в кубок, перелила, и на скатерти образовалось большое красное пятно. Она то краснела, то бледнела.

Мысленно я посмеивался над нею, но внешне и не повел бровью.

— Грегори, вы завтра уедете?

— Это зависит от тебя, малышка.

Она просияла так радостно, что у меня защемило сердце. Ту ли женщину я избрал в свои жены?

После ужина, без долгих разговоров я взял графиню на руки и отнес в ее спальню. Ее руки обнимали мою шею.

На этом платье шнуровка была на груди. Не тратя времени, я извлек кинжал из ножен на поясе и разрезал шнурки одним движением. Доротея ахнула.

Я высвободил ее груди и целовал соски пока они не затвердели. Ее руки блуждали по моей голове, и я был здорово взлохмачен. Краем глаза я видел запрокинутое на подушку лицо с закрытыми глазами, приоткрытый рот и поблескивающие влажные зубки в нем.

Я лег рядом и поцелуем закрыл эти губы. Медленный, тягучий поцелуй был сладок, как глоток прохладной воды в знойный полдень, как глоток воздуха уставшему пловцу, как ложка меда голодному…

Приподнимая юбку, моя рука устремилась от колена выше по шелку бедра, к влажному, горячему бутону ее «розы». Ее рука также настойчиво скользнула вниз, быстро расстегнула пуговицу штанов и добралась до моего голодного друга, который стойкостью и крепостью был сравним с турнирным копьем.

Копьем овладела опытная рука. Мы ласкали друг друга, но хотелось нам большего…

— Я хочу ощущать тебя всего, всей кожей, всем телом… — шептала графиня.

Путаясь в одежде и смеясь, мы помогали друг другу освободиться от нее.

И вот во всех своей прелестной наготе она лежала передо мною на шелковом покрывале. Наши объятия сплелись тесно, как ничто другое в этом мире. И мы ощутили друг друга всей кожей, всем телом…

Я прожил в замке Харперов пять дней. Первые два дня мы не вылезали из постели. Радостно порхая вокруг меня как весенняя птичка, Доротея, казалось, забыла обо всем.

В моих объятиях она стала бесстыдно–откровенной, и я преподал ей множество уроков из восточного трактата о любви. Эти дни мне потом вспоминались как будто пронизанные ярким золотистым светом после пасмурной непогоды.

На шестой день прибыл Сэмюель Фостер — Сэмми и разрушил наше уединение.

— Милорд, в Корнхолле волнения, подмастерья прекратили работу во всех цехах и вышли на улицы. Бургомистр требует от нас с Крейгом подавить волнения и перевешать зачинщиков. Часть зачинщиков нами схвачена, остальные спрятались в кварталах бедноты — послать солдат туда значит устроить бойню. Многие арбалетчики и алебардисты наняты в городе, и бить своих они не будут. Прикажете послать горцев?

— В чем причина волнений?

— В цехах много заказов, и мастера начали набирать много подмастерий. За последний год население Корнхолла выросло на треть за счет людей, пришедших с юга. У нас в городе есть работа, и вы, милорд, щедро за нее платите. Слухи об этом идут по всему королевству.

Цены на хлеб также выросли, но платят подмастерьям и помощникам по-прежнему — два медяка в день. Коврига хлеба в Корнхолле стоит уже три медяка. Цеховые мастера имеют большую прибыль, но они жадны, и простолюдины начали голодать.

— Значит, они бунтуют из‑за голода?

— Милорд, бунт надо подавить, но цехи должны платить за работу достаточно, чтобы люди не голодали.

— Ты, похоже, знаешь про голод не понаслышке, Сэмюэль?

— Я хлебнул его полной ложкой, милорд!

Сложив руки на груди, Доротея стояла рядом в черном платье вдовы и слушала нас.

— Графиня, я вынужден вас покинуть!

— Ты оставляешь меня ради простолюдинов?

— Нет, ради спокойствия на моих землях.

Она повернулась и вышла со слезами на глазах. Я уже садился в седло, когда она, не выдержав, выбежала во двор. Доротея протянула руки и повязала на моем предплечьи свой тонкий белый шарф.

— Пусть он напоминает обо мне…

Я остановился в лагере горской пехоты и не поехал дальше в город.

По моему приказу в большую палатку Крейга привели захваченных бунтовщиков.

Пять угрюмых парней со связанными за спиной руками на коленях стояли передо мной.

— Вы устроили бунт, и чего вы хотите?

— Милорд, за те гроши, что платят хозяева, нам не прокормить свои семьи! С рассвета до заката гнуть спину за медяк несправедливо! — заявил самый смелый курчавый, лет двадцати подмастерье.

— Как тебя зовут?

— Кайл, милорд…

— Кто твой мастер?

— Я уже пять лет работаю на Тудора, я плел ту кольчугу, что носит ваша милость!

— Отличная работа, Кайл! Ну а вы все — тоже оружейники?

— Шорник… портной… пекарь… — раздались голоса в ответ.

— Бургомистр требует вас повесить всех. Что скажете?

Они молчали.

— Я согласен с Кайлом — несправедливо получать за работу в день меньше, чем стоит коврига хлеба, и я заставлю ваших хозяев раскошелиться! А вас я отправлю до зимы в плавильни Хаббарда, с первым снегом вас освободят. Ваши семьи тоже отправятся в ущелье Хаббарда — это будет всем уроком.

— Нас не казнят, милорд?

— Нет, Кайл, твои руки еще мне пригодятся!

Бедняги сначала не поверили своим ушам, но принялись восхвалять мою доброту, и я жестом велел их выпроводить вон. Что горцы с удовольствием и сделали.

— Говард, пиши мое повеление, и пусть его прочтут во всех деревнях и во всех кварталах города:

«Я, лорд Грегори, владыка Севера, правитель долины Холлилох, защитник города Корнхолл, повелеваю всем, кто нанимает слуг, работников и работниц — платить им за работу в день не менее цены ковриги хлеба, ибо не справедливо перед лицом Господа нашего давать вознаграждение за труды, не способное прокормить человека.»

— Крейг, передай Элару Тудору, чтобы вечером в соборе были собраны все мастера и все главы цехов.

Они собрались, все эти хозяева города, люди, в чьих цехах, мастерских и лавках производилось и продавалось то, что создали другие люди с потными спинами и мозолистыми руками.

Отец Симон зачитал мое повеление.

Ропот раздался сразу же. Я посягнул на кошельки горожан. Кому такое по нраву?

Я поднялся из кресла и встал рядом со священником. Мой голос гулко прокатился под каменными сводами.