Флангом командовал бывший лавзейский габелар Крисс. Перед началом королевской атаки он забрался на перевернутую телегу и с тягостным чувством наблюдал за наползающей тучей всадников – лучших всадников континента.

Не желая размениваться на мелочи и надеясь сразу сокрушить оборону сервов, шательены в штабе Бавена (во главе, разумеется, с лордом Хавьером) настояли, что в атаку в первых рядах пойдут не конные рейтары, имеющие более легкое вооружение, а эскадроны жандармов, набираемые исключительно из благородных дворян.

Хавьер видел, что перед линией вагенбурга орудия полностью отсутствуют, к пальбе же мушкетеров он изначально относился с презрением. Не было сомнений, что, несмотря на удивительную фантазию предводителя рабов, этого пресловутого «рабского маршала», догадавшегося перевернуть возы и насыпать валы на поле, королевская тяжелая кавалерия сокрушит сервов-новобранцев как тяжелый молот разбивает хрупкое стекло.

Вагенбург, безусловно, в состоянии замедлить движение жандармов, но остановить его – никогда! Бавен пытался возражать, предлагая двинуть вперед сначала рейтар, чтобы хоть немного подавить мушкетеров огнем карабинов и пистолей, но потом сдался и выдал Хавьеру полный карт-бланш на командование кавалерией.

В принципе, он тоже был уверен, что его лихая конница (неважно рейтары или жандармы-шательены) легко сокрушит ненадежную линию из перевернутых телег и сервов-молокососов, а потому отдать всю конницу в руки Хавьера у него был свой резон. Ведь в случае, если вперед пойдут жандармы с Хавьером во главе, то, даст бог, ублюдка свалит шальная пуля. Тогда и пререкаться в будущем станет не с кем.

Так что генерал со спокойной совестью отдал соответствующее распоряжение своим офицерам, и Хавьер отправился к эскадронам.

То, что предводительствовать в атаке жандармов должен самый знатный из зачисленных в полк господ шательенов, было старой дворянской традицией. Она не распространялась только на самого короля и командующего армией, однако внутри самих гвардейских полков обычай оставался нерушим. Командующий кавалерией всегда шел впереди рыцарского строя и первый врезался во вражеские шеренги.

В принципе Хавьер был достаточно осторожным человеком, даже несколько трусливым, и старался не подставлять себя под пули по пустякам. Однако главным стимулом его такой красивой и такой никчемной жизни являлась бесконечная и безудержная бравада. Именно она – эта дикая смесь чувства гордости и болезненного тщеславия – заставляла его выходить на ристалища для драк с консидориями за титул чемпиона авеналий. Именно она повела его сегодня во главе десятков тысяч закованных в латы жандармов на штурм рабских укреплений.

И надо отдать должное, выехав сегодня на поле битвы, лорд Хавьер Садиат Арес, герцог де Катрюшен и коннетабль Его Величества Вечного Короля был просто великолепен.

В черных доспехах, украшенных золотым тиснением, в развевающемся по ветру алом плаще на плечах с пряжкой из крупного бриллианта, он двинулся вперед на огромном вороном жеребце, держа правую руку поднятой вверх и согнутой в локте, на манер рыцаря, когда-то увиденного им на старинной гравюре. Именно так выезжал на битву во главе своих полчищ сам Господь Хепри. Позади него с огромным черно-золотым штандартом гвардии ехал рослый знаменосец, поддерживая древко своей почетной ноши обеими закованными в латы руками.

Следуя за своим предводителем, очень медленно, спокойным и благородным шагом жандармы вышли на дистанцию атаки и развернулись по полю огромным каре напротив правого фланга армии рабов.

Хавьер опустил руку, красивым театральным жестом извлек из ножен украшенный серебром и платиной палаш, воздел его вверх и тронул коня кончиками шпор. Могучее животное заржало, нутром предчувствуя предстоящее горячее дело, и чуть ли не с места перешло с шага в галоп, хрипя и грызя удила в предвкушении боя. Вместе с движением командира вся огромная масса конницы, словно на мгновение застывшая в молчании перед атакой, взорвалась криками людей и хрипами надсаживающихся в беге животных.

Взревели рожки, и тысячи сверкающих палашей взлетели к сияющему в небесах солнцу. Чудовищная сила рухнула по скатам холмов на нелепые укрепления сервов, чтобы смешать их с землей и пылью под копытами жеребцов!

Укрепившиеся за телегами и возами мушкетеры, так же как их товарищи на другом конце поля, дали залп из первого мушкета, отбросили оружие, дали залп из второго, третьего, схватились за четвертый и…

Разница между кавалерией и пехотой оказалась чудовищной. Пока на правом фланге пикинеры прошагали едва ли десяток метров, жандармерия пролетела все сто! Мушкетеры даже не успели отстрелять из второго и третьего мушкета, как грозные всадники оказалась перед возами.

Бросив лишнее оружие и вцепившись в единственный оставшийся для боя мушкет, стрелки бегом отхлынули от телег, спасаясь от наступающей конницы. На их место тут же стали заступать алебардщики и пикинеры, но движениям их не хватало скорости – ведь пехотинцам нужно было не столкнуться друг с другом и перемещались они организованными группами, а не сплошным потоком. Поэтому жандармы оказалась на линии одновременно с ними.

Еще не все алебардщики успели занять свои места на возах, а лихие всадники уже вскочили на телеги, бешено вращая мечами. Огромные скакуны играючи перелетали через цепи, сковывающие возы, и обрушивались на подбегающих к вагенбургу пехотинцев. Организованная оборона оказалась сорвана в одно мгновение, и Крисс, не дожидаясь прорыва, был вынужден тут же ввести в бой свою вторую, а затем и третью линию.

И все же вагенбург замедлял этот натиск противника. Всадники преодолевали его достаточно легко, однако при этом замедляли бег своих великолепных скакунов, лишаясь основного преимущества атакующей кавалерии – скорости, помноженной на массу. Жандармы не сшибали пехотинцев, как привыкли, своей тяжестью и бешеным галопом, а рубились на месте, кружась волчком.

Алебардщики встали плотной стеной, действуя своим страшным оружием и нанося всадникам ужасные, разваливающие удары. Мелькали в сумашедшем темпе минуты, сопровождаемые глухими ударами падающих на землю тел и скрежетом пронзающего доспехи металла. Однако жандармы оказались слишком хороши, а сервы – слишком неопытны, и натиск железнобокой конницы медленно, но неуклонно оттеснял сопротивляющуюся пехоту назад, дальше от вагенбурга. Спешившиеся жандармы прямо за ними разрубали седельными мечами сковывающие телеги оковы и растаскивали возы в сторону, освобождая, таким образом, путь следующим за ними волнам всадников. Давление нарастало.

Гор видел все это с высоты земляной насыпи своего редута, и мысли метались в его голове.

Хорошая пехота, вооруженная на манер солдат Крисса – длиннодревковым оружием типа алебард и протазанов, должна была искрошить потерявшую натиск кавалерию в мелкое рагу. Однако этого не случилось, видимо, сказывалась личная подготовка кавалеристов и солдат-рабов – шательены, привыкшие с детства к седлу, и вчерашние рабы принадлежали к слишком разным бойцовским категориям. Великолепные всадники казались многорукими, многоногими чудовищами! Они расстреливали растерянного врага сначала из своих карабинов и пистолетов, а затем – валили пехоту палашами, рубя наотмашь с шеи до бедра.

Жандармов, конечно, тоже сбивали с седел в огромных количествах, однако каждый шательен уносил с собой по троице пехотинцев. За изрубленной волной кавалерии следовала другая, а за ней – еще одна. И каждая такая волна оттесняла сервов все дальше и дальше от вагенбурга, проходы в линии возов и телег становились шире, а пространство поля, на котором шла рубка, – всё увеличивалось.

Так же как и на левом фланге несколькими минутами ранее, бой приближался к своей критиче-ской точке. Гордиан смачно сплюнул и подозвал к себе офицеров.

– Развернуть орудия! – приказал он и бросился к укрепленным на лафетах стволам.

А Бавен в это самое время нервничал.

Схватка на правом фланге шла почти сорок минут. Сейчас, когда на левом фланге сервов поражение его пехоты казалось почти бесспорным, судьба сражения должна была решиться его кавалерией здесь, на правом крыле.