— Невинный ребёнок? В этой семейке? Смешно! И вообще, ты договоришься, светлый — убью тебя раньше срока.

— Обычное дело, — вздохнул профессор Бал. — Ты убивал меня так много раз, что я давным-давно перестал вести счет. Ты, главное, не сильно кори себя потом, когда вспомнишь.

Я слегка опешила от такого вот престранного комментария и честно подождала ответа Легиона. Тот, однако, попивал вино, с любопытством наблюдая за воздушными кульбитами.

— Ты заставил их сражаться с одним из воплощений? Или это вовсе какой-то другой демон? — спросила я мрачно, так и не дождавшись продолжения весёлой болтовни о многочисленных смертях.

— Обижаешь, — фыркнул он. — Наваждение! Высочайшего качества притом. О, смотри, башня! Была. А мальчишки молодцы, и сработались отлично! Может ещё подружатся, когда все закончится.

— Легион, — я говорила, как с маленьким. — Ты ведь понимаешь, что Дан тебя ненавидит?

— Да, — усмехнулся демон. — Я сделал все для этого, благо у меня перед глазами был отличный пример. Схема всегда едина: завоюй у ребёнка доверие, восхищение, уважение, заставь на себя равняться, а после — брось в глубочайшую Бездну, смешай с грязью. Если подумать, так будет лучше. Мой отец преподал этот урок мне, я — сыну. Как любил говаривать мой друг, все в этом мире движется по спирали, замыкая круг, повторяется раз за разом, множится и цепляется одно за другое, как шестерёнки: от малого к большему. Ненависть тоже так работает, она — отличная броня, хороший стимул, причина жить и рваться вперёд. Пусть пытается меня уничтожить — глядишь, однажды получится. Чем я не шучу?

— Отличный метод воспитания, — ввернул Бал. — Действенный, как молотом по темечку. Сколько людей, из которых теоретически могло получиться нечто достойное, превратил в моральных калек — не сосчитать.

— Теоретически, — хмыкнул Легион. — Ты только себя послушай! Кого вообще интересует теория в этом вопросе? Кем мы могли бы быть… То, что могло бы быть, никогда не считается и никого не касается! Тысячи вероятностей, которые уже не сбылись и истаяли следами в песках времени. Я мог бы унаследовать дар Мастера, да вот не судьба; мог бы не становиться его вернейшим сторонником, мог бы не предавать своих же, крылатых, ради него, а потом — мог бы смиренно согласиться на медленную смерть, а не падать в предпоследнюю Бездну — но сделал другой выбор. И эти все, на улицах, они тоже много чего — могли бы. В теории нам дана бесконечность выбора, не так ли? Великий план Мастера Кукловода, и все в этом роде. Все они могли бы стать владыками мира, великими праведниками или спасителями — но ведь не стали! Так что не рассказывай мне о том, что могло бы быть, светлый. Я дал мальчишке знания, ненависть и выбор — куда больше, чем стоило, куда больше, чем было когда-то у меня самого. По крайней мере, достойных и сильных в таком вот горниле выросло немало, потому это шанс для него. А уж сидеть и хныкать, утопая в жалости к самому себе, или вставать и драться — тут уж каждый решает для себя, да-да. Равно как и конечный вопрос — быть Зверем или Избранным — всегда остается открытым.

Чего? Тут, как говорится, в наших рядах наметилось некоторое непонимание.

— Погодите, — прерываю невежливо демонические советы по воспитанию детей. — Но ведь все уже очевидно! Дан — Зверь, Мер — Избранный.

— Кто сказал тебе такую дичь? — поразился Легион. — Придёт же в голову…

— Дени, — голос Бала таков, каким бывал всегда, когда мы упорно не желали понимать простейших плетений или элементарных вещей. — Я же сказал вам: Зверь — это выбор, а не конкретное существо, которое можно прихлопнуть, как муху.

— В кои-то веки, светлый, ты стал плох в формулировках. Стареешь? Или смерти боишься? Так вам вроде как не положено. И вообще, не переживай: я убью тебя ласково, за секунду до того, как все рухнет… по старой памяти и из уважения к моему другу. Ты на него, знаешь ли, немножечко похож.

— Кто бы мог подумать, — буркнул Бал. — Может, потому, что это я и есть?

Чего-о?!

Открыв рот, уставилась на Легиона, ожидая реакции — ну хоть какой-то! — но тот снова будто бы не услышал. Та-ак… начинаю подозревать, что экстремально-жестокие методы воспитания — это, действительно, в роду у них семейная особенность такая. Вроде милого характера и бурной фантазии, ага.

— Разумеется, тебе до него далеко, — отмахнулся Легион. — Это я так, к слову. А насчет Зверя и Избранного… Вот как прикажешь объяснять такие сложные вещи существу вроде тебя? Ты же по моим меркам похуже хомячка.

Я только вздохнула. Так вот откуда Мер взял это сравнение! Как все же много мы перенимаем от ближайшего окружения, даже если того не хотим… или особенно если не хотим?

— Зверь как персонификация гибели мира — это не один выбор, а совокупность их, — выдал между тем Легион. — Людям нравится считать, что рождается один ребёнок, непременно ужасный и страшный. Из него вырастает какой-нибудь непримиримый борец со всеми несправедливостями, увлечённый мечтатель или непонятый миром художник. И вот в какой-то момент, ни с того ни с сего — не иначе как я попутал — он решает обрушить все в последнюю Бездну, утопив мир в огне, стали, магии, отраве, крови… Ну, кто на что горазд. А потом, если каким-то чудом мир выживает, все разводят ручками — это все он, это Зверь, а не мы. Мы в белом и вообще мимо проходили! Правда, на самом деле все не так. Зверь — это порождение эпохи, воспитания, окружения, его появлению всегда предшествуют вполне определённые процессы, мысли и решения. Зверя создают люди; я мог бы участвовать в этом или нет, итог был бы един. Люди коронуют Зверя, наделяют властью, обучают, выбирают его, осознанно или нет, жаждут его прихода. Зверь — это совокупность выборов и решений. Вызывать ли демона? Слушаться ли приказа? Нажимать ли на красную кнопку? Использовать ли глупое пророчество в качестве пугалки для народа? Из ответов на такие вот вопросы, как из кубиков, и строится площадка для прихода

— То есть, ни Дан, ни Мер на самом деле не Зверь?

— Они оба и Зверь, и Избранный, — сказал профессор. — Так уж это работает: невозможно быть одним и не быть другим.

— Но Мер не таков! Он не хочет рушить мир!

— Но он в любой момент может сделать это, — вздохнул профессор Бал. — По крайней мере, пока согласен подыгрывать Легиону.

Интересно, у меня сильно глаз задёргался?

— И в чем же, позвольте спросить, это подыгрывание выражается? — уй, какой у меня голос ласковый — самой страшновато.

Вот честно, не за горами та самая граница, за которой я попытаюсь некоторых крылатых личностей ощипать, как кур в суп. Понятно, у меня это точно не получится, но я вполне настроена на героический подвиг — то бишь помереть, пытаясь. А то устроили тут, понимаешь ли, игры больших и страшных! И у каждого, куда не плюнь, своя драма, все такие непонятые и бедные, но на окружающих-то зачем отыгрываться?

— О, — Легион улыбнулся-ощерился. — Мой племянник, видишь ли, согласился демонстративно "убить" меня в небе над городом на глазах у Дана. Мер хочет его спасти — ну, я и предложил небольшой план.

— То есть, это все спектакль, и Мер может отказать принцу, остановиться?

— Разумеется, — усмехнулся Легион. — Только не станет. Чего только не сделаешь, чтобы помочь любимому дяде и спасти крылатого собрата! Наш Мер — добрый мальчик.

— Но гибнут люди!

— Ну, не магические же существа. Есть мы и они, помнишь? Всегда есть мы и они. Сжечь какой-то человеческий город, помогая принцу сражаться с иллюзиями — почему бы и нет, в конечном итоге? Решение очевидно, если на одной чаше весов — благополучие себе подобных, члены семьи, а на другой… хомячки, которые все равно умрут совсем скоро — по нашим меркам.

Хотела бы я сказать, что Мер не такой, но все ещё помнила, как изменилось отношение ко мне после того, как он понял, что я — крылатая. Он действительно все это время смотрел на людей свысока, не то чтобы совсем презрительно, но с отстранённым интересом исследователя живой природы. "Я хочу понять, почему решу уничтожить этот мир", "Я хочу понять вас" — так он говорил.