Однако главный и неповторимо глубокий вклад трансценденталистов заключался в серьёзном исследовании второго типа вопросов. Что должны делать американцы со своей свободой? Трансценденталисты поддержали предупреждение Алексиса де Токвиля об опасности тирании большинства. Они призывали американцев к самоанализу и честности, к независимым суждениям, к отказу от соперничества, к полной реализации своего человеческого потенциала, к жизни в гармонии с природой. Трансценденталисты видели себя в освобождении людей от условностей, конформизма и привычек. Торо заметил: «Тяжело иметь южного надсмотрщика; ещё хуже иметь северного; но хуже всего, когда ты сам являешься рабовладельцем».[1490]
Как официальная религиозная философия, трансцендентализм оказался быстротечным; его интеллектуальная привлекательность продержалась едва ли одно поколение после того, как Эмерсон объявил о нём в 1836 году. Однако как литературное движение он сохранился, и вполне обоснованно. Труды трансценденталистов подтверждают некоторые из лучших качеств, характерных для американской цивилизации: уверенность в себе, готовность подвергать сомнению авторитеты, стремление к духовной подпитке. Их труды и сегодня призывают нас к самостоятельному размышлению перед лицом причуд, конформизма, слепой предвзятости и бездумного потребительства.
III
Филадельфийская торговая библиотека была основана в 1821 году ассоциацией ведущих бизнесменов города. Будучи частной библиотекой, она отражала стремление своих членов к самосовершенствованию и общей культуре, а также удовлетворяла их вкусы в области развлекательного чтения. В 1826 году они зарегистрировали свою библиотеку и начали расширять её состав; к 1844–45 годам они смогли собрать достаточно денег, чтобы построить для неё специальное здание. Тем временем подобные меркантильные библиотеки были организованы и в других американских городах. С 1828 года Филадельфийская торговая библиотека спонсировала лекции выдающихся людей.[1491] В мае 1841 года Уильям Эллери Ченнинг приехал, чтобы прочитать одну из них.
Подбирая тему для своей практичной, мирской аудитории, посетитель-церковник говорил о «нынешнем веке» и, в частности, о его тенденции «к расширению, к распространению, к универсальности». «Эта тенденция прямо противоположна духу исключительности, ограничения, узости, монополии, который преобладал в прошлые века». Ченнинг начал с комментариев о науках. Его поразили не столько новые открытия, сколько их популяризация. «Лицеи возникают почти в каждой деревне с целью взаимопомощи в изучении естественных наук, — отметил он, — одна дама дает нам „Беседы по химии“, открывая умам нашей молодёжи обширные законы вселенной». Демократизация науки способствовала её практическому применению, «даруя миллионам не только удобства, но и роскошь, которая когда-то была уделом немногих».[1492]
По мнению Ченнинга, постепенная демократизация политики в Соединенных Штатах и во всём мире была следствием демократизации информации и культуры. «То, что верно в отношении науки, ещё более верно в отношении литературы. Книги теперь доступны всем». Конечно, люди иногда читали для развлечения (действительно, две трети книг, взятых в Меркантильной библиотеке, были романами), но Ченнинг радовался тому, что усовершенствованный печатный станок также обеспечивал тексты для школ и воскресных школ, трактаты для миссий и публикации, пропагандирующие международную благотворительность и реформы. Все понимали, что место и условия, в которых выступал Ченнинг, иллюстрируют его мысли. Средства к существованию членов его аудитории проявляли аналогичные тенденции, отметил он. Торговля тоже расширялась, преодолевая традиционные торговые барьеры, и (иллюстрируя тенденцию к универсальности) достигала все более отдалённых точек земного шара, объединяя всех в единую экономическую систему и способствуя распространению христианства. Оратор предупредил, что на купцах лежит страшная ответственность за то, чтобы они несли добродетели западной цивилизации, а не её пороки (худшим примером которых является работорговля).
Наблюдения Ченнинга за своей эпохой до сих пор дают полезные категории для её понимания. Революции в области коммуникаций и транспорта явно лежали в основе его анализа, хотя он и не давал им таких современных названий. Помимо преобразующего воздействия, которое эти революции оказали на политическую, экономическую и академическую жизнь, они также кардинально повлияли на литературу, искусство и социальные реформы. Усовершенствования и экономия в области печати, производства бумаги и распространения, которые привели к увеличению количества газет, журналов и книг, также повлияли на содержание написанного. Книги стали не только более многочисленными и широко продаваемыми, но и более длинными, что способствовало появлению романа как нового литературного жанра. Романы часто публиковались серийно в газетах или журналах до их выхода в твёрдой обложке, что позволяло воспользоваться низкими почтовыми тарифами, взимаемыми с периодических изданий. Сериализация особенно помогла сельским жителям, живущим вдали от библиотек и книжных магазинов. К 1827 году «Североамериканское обозрение» могло объявить «эпоху написания романов». Возникновение романа было вызвано не только повышением эффективности предложения, но и ростом спроса. Аудитория для чтения росла по мере увеличения численности населения и распространения грамотности. К 1840-м годам, а возможно, и раньше, Соединенные Штаты обладали самой большой грамотной аудиторией среди всех стран в мировой истории. Читающая публика выходила далеко за пределы городского среднего класса: Многие фермеры и механики находили время для чтения; даже некоторые фабриканты читали. Этому способствовало то, что люди проводили больше времени в помещениях, где китовый жир и газовые лампы давали больше света, чем свечи. Массовое производство очков, начавшееся в 1830-х годах, несомненно, помогло. Те, кто ездил на только что построенных поездах, любили читать. Семьи часто читали друг другу вслух, сидя у камина, так что даже те члены семьи, которые не умели читать сами, приобщались к печатному слову.[1493]
Подобно тому, как христианство ответило на современный народный вкус возрождением, литература ответила романом. В каждом случае наступало народное «пробуждение» или «ренессанс». Романы очень эффективно обращались к новой грамотной массовой аудитории. Будучи вымышленными, они рассказывали о людях, с которыми читатель мог отождествить себя в ситуациях, по крайней мере, предположительно реалистичных. Романы не предполагали знания классических языков, древних традиций или эпической поэзии. По содержанию они варьировались от серьёзного искусства до чистого отдыха и возбуждающей фантазии, что привлекало практически всех грамотных людей, которые могли выкроить немного времени для чтения. За десятилетие 1820-х годов американские издатели выпустили 109 книг художественной литературы, а к 1840-м — почти тысячу. Часто эти книги писали женщины, и в них часто затрагивались женские проблемы и жизнь. За Катариной Марией Седжвик последовала целая школа «домашних» авторов, включая Кэролайн Гилман, Сьюзен Уорнер, Фанни Ферн (псевдоним Сары Уиллис Фаррингтон) и Э.Д.Э.Н. Саутворт. Женщины писали не только романы, но и историю, биографии, поэзию, юмор, драму и мелодраму. В этих жанрах они также часто затрагивали бытовые или моральные темы, отнюдь не обязательно соглашаясь с подчинением женщин мужчинам. Литература, как и религия, выражала женскую энергию и опыт раньше, чем политика.[1494]
В XIX веке многие писатели и ценители вкуса беспокоились о качестве литературы (особенно романов), доступной для публичного потребления, — точно так же, как в более поздние времена они беспокоились о качестве телевидения. Та же печатная культура, которая выпускала книги, выпускала и рецензии на них. Тогда, как и сейчас, рецензенты старались поощрять то, что они считали «серьёзной» литературой; в те времена это часто означало явный дидактизм. Многие читатели также разделяли мнение, что чтение должно сделать их лучшими людьми, не просто более культурными, но более искренними и трудолюбивыми, более высококвалифицированными, более информированными гражданами. Популяризация науки, которую заметил Ченнинг, отражала широко распространенное отношение к тому, что любое чтение, художественное или нехудожественное, должно быть «возвышающим» или «улучшающим». Бесчисленное множество простых людей, как на фермах, так и в городе, превратили чтение в инструмент самостроительства. Но, конечно, всегда оставались и те, кто читал для возбуждения, побега и викарных острых ощущений.[1495]
