Как показывают три великие исследовательские экспедиции, федеральное правительство в эпоху антебеллумов играло несколько большую роль в научных исследованиях, чем в образовании. Ещё одним федеральным предприятием, производящим много научных знаний, была Береговая служба США, которая составляла карты океанографии расширяющейся американской империи. Задуманная во время правления Джефферсона, она была возрождена при Джексоне. Созданная для содействия океанской торговле, Береговая служба отражала интерес джефферсоновцев и джексоновцев к международной торговле. Даже столь злонамеренный призыв Джона Куинси Адамса к созданию федеральной астрономической обсерватории вскоре был реализован. Администрация Джексона нашла деньги в Министерстве военно-морского флота на строительство небольшой обсерватории в 1834 году для помощи небесной навигации, а первый Конгресс вигов, к радости Адамса, принял ассигнования на более крупную обсерваторию в 1842 году. Военно-морская обсерватория США и сегодня находится в Вашингтоне, округ Колумбия.[1112]
Но одно из самых значительных федеральных научных начинаний — Смитсоновский институт — было навязано правительству извне. Богатый английский ученый по имени Джеймс Смитсон завещал своё имущество правительству США, чтобы основать «учреждение для увеличения и распространения знаний». Президент Джексон отрицал, что у него есть полномочия принять этот дар, и передал вопрос в Конгресс, где Кэлхун выступил против него как против неконституционного. После того как Конгресс согласился принять деньги, завещанный дар переплыл Атлантику на пакетботе, груженном золотыми монетами на полмиллиона долларов, и прибыл в гавань Нью-Йорка 28 августа 1838 года; демократическая администрация не хотела принимать просто бумагу. Десять лет продолжались споры о том, что делать с полученными средствами, и только в 1846 году Конгресс создал Смитсоновский институт с музеем, лабораторией, библиотекой и художественной галереей. Среди членов Конгресса, заслуживающих благодарности за результат, были Бенджамин Таппан из Огайо (брат аболиционистов Льюиса и Артура), Роберт Дэйл Оуэн из Индианы (сын Роберта Оуэна) и Джон Куинси Адамс.[1113]
Новому Смитсоновскому институту посчастливилось заполучить в секретари ведущего американского физика Джозефа Генри, профессора натурфилософии в колледже Нью-Джерси (позднее Принстонский университет) с 1832 года. Исследования Генри в области электромагнетизма уже помогли подготовить почву для создания электромотора и телеграфа Морзе, хотя Генри не осознавал, насколько близки его «философские игрушки» к рыночному применению, и не получил патента. Будучи набожным пресвитерианином старой школы, Генри верил в разумное устройство Вселенной и в совместимость разума с откровением; он поддерживал тесную дружбу с консервативным теологом-кальвинистом Чарльзом Ходжем из Принстонской богословской семинарии. Будучи способным администратором, Генри сосредоточил усилия Смитсоновского института на научных исследованиях и публикациях, а его книжную коллекцию передал Библиотеке Конгресса. Вместе с Александром Далласом Бэчем, главой Береговой службы, Генри возглавил формирование самосознательного американского научного сообщества и основал в 1848 году Американскую ассоциацию содействия развитию науки, созданную по образцу Британской ассоциации содействия развитию науки.[1114]
Молодая американская республика пережила протестантское Просвещение, которое дало восторженное религиозное одобрение научным знаниям, народному образованию, гуманизму и демократии. Наиболее распространенная форма христианского милленаризма добавила к этому списку веру в прогресс. Распространение грамотности, открытия в науке и технике, даже повышение уровня жизни — все это можно было интерпретировать — и так оно и было — как свидетельство приближения Второго пришествия Христа и мессианской эры, предсказанной пророками, которая уже близка.[1115]
V
Усовершенствования в области путешествий и транспорта имели и обратную сторону: распространение заразных болезней. Эндемичная в долине реки Ганг в Индии, холера в начале XIX века по торговым путям переместилась в Центральную Азию, Россию и через Европу с востока на запад. Летом 1832 года он пересек Атлантику вместе с иммигрантами, направлявшимися в Канаду и Соединенные Штаты. Больше всего холера поразила крупные портовые города — Нью-Йорк и Новый Орлеан, но болезнь распространялась по рекам и каналам, нанося тяжелый урон везде, где было многолюдно и царили антисанитарные условия (в частности, загрязненная вода). Конечно, больше всего страдали бедняки.[1116]
В ответ на эпидемию Сенат принял резолюцию, внесенную Генри Клеем, призывающую президента объявить день национальной «молитвы, поста и смирения». Джексон, следуя примеру Джефферсона, а не Вашингтона, Мэдисона и старшего Адамса, решил, что соблюдение этого требования нарушит разделение церкви и государства. Евангелический объединенный фронт поддержал резолюцию, но некоторые деноминации поддержали президента, в том числе римские католики и антимиссионерские баптисты. К облегчению Джексона, резолюция не прошла через Палату представителей. Большинство церквей все равно отмечали этот день по собственному усмотрению, а правительства двенадцати штатов одобрили его. Но политический вопрос оставался живым и партийным. Когда в 1848–49 годах случилась очередная эпидемия холеры и обе палаты потребовали ввести такой день, президент вигов Закари Тейлор издал прокламацию. Каким бы ни был эффект от молитв, они, по крайней мере, не причинили вреда жертвам болезни — больше, чем можно сказать о средствах лечения врачей: кровопускании и огромных дозах ядовитой ртути.[1117]
Из всех основных отраслей науки в этот период, возможно, наименее развитой была медицина. Вакцинация против оспы была одним из немногих действенных медицинских вмешательств, применявшихся на практике. Теория болезней, основанная на микробах, была предложена (под названием «животноводческая теория»), но так и осталась непроверенной, эксцентричной догадкой. То, что гниющие отбросы и экскременты способствуют развитию болезней, было признано давно, а вину за это возлагали на их дурно пахнущие испарения («миазмы»). Повторяющиеся эпидемии побудили города начать улучшать санитарные условия, но решительные действия были предприняты только в XIX веке. Врачи не практиковали ни асептики, ни антисептики и часто заражали пациента болезнью того, кого видели последним. В 1843 году Оливер Уэнделл Холмс старший, профессор медицины в Гарварде, опубликовал работу, в которой показал, что врачи, не соблюдающие гигиену, несут серьёзную ответственность за распространение послеродовой лихорадки среди рожениц.[1118]
Такие врачи, как Джейкоб Бигелоу из Гарвардской медицинской школы, в поисках materia medica (лекарственных средств) классифицировали большое количество растений и трав на благо естественной истории, но на практике фармакопея состояла в основном из слабительных и опиатов. Холмс с редкой для его профессии откровенностью заметил, что если бы всю materia medica его времени можно было выбросить в море, то это было бы «тем лучше для человечества, и тем хуже для рыб». Врачи выступали в роли собственных аптекарей, продавая прописанные ими лекарства. Изобретение стетоскопа во Франции в 1819 году помогло в диагностике, но врачи мало чем могли помочь даже правильно поставленному диагнозу. Лишь немногие методы лечения того времени были эффективны, кроме снятия симптомов. «Героические», то есть радикальные, меры кровопускания, очищения и нарывов находили поддержку у врачей при самых разных заболеваниях. Они получили одобрение Бенджамина Раша, который оставался ведущим медицинским авторитетом Америки ещё долгое время после его смерти в 1813 году, несмотря на критику Бигелоу в 1835 году. Одним из немногих терапевтических усовершенствований стало выделение хинина из коры цинхоны в 1820 году и его постепенное применение для лечения малярии.[1119]
