Переехав в Белый дом, Мартин Ван Бюрен осуществил цель, о которой давно мечтал и ради которой непрерывно строил планы. Его невестка, красивая, аристократичная южанка Анжелика Синглтон Ван Бюрен служила официальной хозяйкой у давно опустившегося президента, заслужив признание даже от критически настроенного французского дипломата, что «в любой стране» она могла бы претендовать на звание женщины с «изящными и выдающимися манерами».[1189] Но события быстро расстроили стремление Ван Бюрена почивать на лаврах и наслаждаться президентством как наградой. Хотя в своей мартовской инаугурационной речи он хвастался процветанием и расширением торговли, ему досталась нестабильная экономика и партия, разделенная на сторонников «твёрдых» и «мягких» денег. Не успел закончиться месяц, как разорился хлопковый брокер в Новом Орлеане, за ним последовали другие. К апрелю их нью-йоркские кредиторы тоже стали терпеть крах, включая даже Дом Джозефа, подразделение финансовой империи Ротшильдов. В мае рухнул нью-йоркский торговый дом «Артур Таппан и компания», основатель «Journal of Commerce», лишившись источника финансирования филантропической деятельности против рабства, хотя сам «Journal» уцелел. Началась паника 1837 года.[1190]

Кризис имел как внешние, так и внутренние причины. Он отражал хроническую нехватку капитала в Соединенных Штатах и зависимость страны от притока иностранных денег. Выплатив государственный долг, Джексон вернул капитал в Европу, а уничтожив BUS, он усложнил контроль над внутренней денежной массой. (Джексон слишком остро реагировал на шокирующий пример Великобритании, где обслуживание государственного долга в этот период потребляло 70% доходов правительства.).[1191] Как и предшествовавший ему бум, паника показала, насколько Америка уже тогда была вовлечена в глобальную экономику.

Соединенные Штаты импортировали серебро из Мексики, где оно добывалось, и обычно отправляли его в Китай, чтобы оплатить неблагоприятный торговый баланс с этой страной. Но в 1830-х годах китайские купцы предпочитали векселя британских банков серебру; они оказались удобны для оплаты китайского импорта опиума из Индии. Американские торговцы могли предоставить эти векселя, потому что британцы ссужали нам деньги. Затем серебро накапливалось в хранилищах американских банков, составляя законную основу для расширенной эмиссии бумажной валюты. С увеличением количества денег в обращении росли внутренние цены, в том числе цена, которую люди платили правительству за западные земли.[1192] На международном рынке в 1830-х годах цены на хлопок и другие основные экспортные товары США резко возросли. Однако аппетит американцев к европейским, особенно британским, промышленным товарам рос ещё быстрее. В 1836 году объем американского импорта составил 180,1 млн долларов, что на 45,7 млн долларов превышало совокупную стоимость экспорта и доходы от торговли товарами.[1193] Некоторое время британские инвесторы компенсировали разницу, предоставляя кредиты хлопкозаводам и покупая американские ценные бумаги. Но затем Англия столкнулась с неурожаем и была вынуждена срочно импортировать зерно с континента. Нуждаясь в деньгах в начале 1837 года, Банк Англии начал ограничивать кредитование британских фирм с крупными американскими инвестициями. Те, в свою очередь, надавили на своих трансатлантических должников. Американская финансовая система не выдержала такого давления.

Современники реагировали на панику 1837 года в соответствии со своими политическими пристрастиями. Демократы винили банки. Виги обвиняли Джексона и особенно его Циркуляр о специи. Долгое время историки соглашались с демократами и утверждали, что во время бума 1836 года «домашние» банки безответственно выдавали слишком много кредитов.[1194] Но теперь мы знаем, что под контролем Казначейства банкиры штатов проявляли должную осторожность и что, за исключением друзей Тейни в Балтиморе, «домашние» банки в целом управлялись ответственно.[1195] В аргументе вигов есть больше правды.

Циркуляр Джексона о спекуляциях, который Ван Бюрен оставил в силе, не привел панику в движение, но (по словам одного историка экономики) «сделал панику неизбежной». Необходимость платить казначейству за покупку земли в спекуляциях вытеснила спекуляции из банковской системы. С 1 сентября 1836 года по 1 мая 1837 года резервы специй в крупнейших банках Нью-Йорка сократились с 7,2 миллиона долларов до 1,5 миллиона, что сделало их уязвимыми перед внезапными переменами ветра. Уничтожив национальный банк, а вместе с ним и бумажную валюту, к которой люди испытывали наибольшее доверие, Джексон своим Циркуляром о специях посеял в общественном сознании страх, что бумага государственного банка тоже небезопасна. Поэтому держатели банкнот быстро испугались череды банкротств, спровоцированных международными хлопковыми брокерами, когда Банк Англии сократил кредит.[1196] Держатели начали «бегство» в нью-йоркские банки. 8 и 9 мая они сняли миллион долларов в золоте и серебре. Ни один банк не мог выдержать такого давления. 10 мая нью-йоркские банки, действуя согласованно, были вынуждены приостановить выплаты специями, а через несколько дней их примеру последовали и остальные банки страны. К 1837 году несколько лет агитации за твёрдые деньги принесли свои плоды. Все пытались запастись золотом и серебром: банки, штаты, население, даже федеральное правительство через Циркуляр о спекуляции. Однако федеральные монетные дворы не выпускали достаточно монет для обращения, и население прибегало к иностранным монетам (например, крошечным испанским серебряным «пикайунам»). Фермеры продолжали выращивать урожай по более низким ценам, но за пределами сельскохозяйственного сектора экономическая активность снизилась. Столкнувшись с падением доходов, администрация Ван Бюрена была вынуждена занимать деньги. Национальный долг, который, как считал Джексон, он ликвидировал навсегда, появился вновь и с тех пор остается с нами.[1197]

Закон о распределении депозитов 1836 года усугубил трудности банков, заставив их выплачивать штатам значительные суммы. К счастью, многие штаты просто положили свои деньги на депозит в тот же банк, который хранил их от имени федерального правительства. После того как банки приостановили выплаты специй, они продолжали перечислять деньги на счета штатов по расписанию единственным возможным способом — в неконвертируемых средствах, и штаты смирились с этим.[1198] Практически все штаты быстро потратили свои доходы. Благодаря расходам штатов экономика начала неуверенный подъем в 1838 году. Некоторые банки осторожно возобновили выкуп своих банкнот. В мае 1838 года альянс вигов и демократов с «мягкими деньгами» в Конгрессе отменил Циркуляр о специи, и Ван Бюрен подчинился их воле. Но затем последовал ещё один серьёзный экономический удар: паника 1839 года.

Жители юго-западных пограничных районов занимались спекуляциями так же безответственно, как и любой городской банкир. Соблазненные ростом цен на сельскохозяйственные товары, особенно на хлопок, земельные спекулянты безрассудно расширяли свои капиталы, в то время как плантаторы спешили увеличить производство. К 1839 году в Ливерпуле возникло перенасыщение хлопком, и мировые цены начали падать. Падение продолжалось до тех пор, пока хлопок не стал продаваться менее чем за половину своей цены 1836 года. Торговля, с помощью которой Соединенные Штаты оплачивали свой путь в мире, больше не велась. Продажа государственных земель практически прекратилась, и спекулянты оказались в ситуации, когда их запасы стоили десятую часть того, что они за них заплатили. Цена на полевые руки упала, а межштатный трафик порабощенных рабочих сократился. Джексоновское уничтожение национального банка оставило страну без кредитора последней инстанции.[1199] Все повторилось в 1819 году. Только на этот раз депрессия длилась дольше, до 1843 года.