Миграция на запад означала разные вещи для разных людей. Для белого мужчины, стремящегося выращивать хлопок, она могла означать долгожданное начало новой жизни и даже шанс быстро разбогатеть — «повесить хрустальную люстру в своей приграничной бревенчатой хижине», как выразился один историк.[304] Для белых женщин этот переезд мог быть менее привлекательным, что объясняет, почему его совершило меньше женщин, чем мужчин. Женщины, как правило, сожалели о разрыве привычных связей с родственниками и друзьями. Живя в изолированном доме в приграничье, они могли не иметь возможности навестить своих прежних товарищей, поскольку женщины редко путешествовали в одиночку.[305] Рабы-мигранты разделяли эти сожаления в ещё более острой форме, поскольку они, вероятно, больше никогда не будут общаться с теми, кого оставили, среди которых могли быть супруг или ребёнок. Для афроамериканцев переезд через горы стал вторым гигантским потрясением в поколении после окончания вынужденной миграции за океан. Соответственно, историк Айра Берлин назвал его «вторым средним переходом».[306] Условия рабского труда в целом ухудшились в новопоселенных районах, где предстояло много изнурительной работы по расчистке земли и мало патернализма, который мог бы смягчить жестокость «особого института» среди аристократии плантаторов более стабильных регионов. Самыми несчастными оказались те, кого отправили на сахарные плантации южной Луизианы, где условия напоминали условия на печально известных Карибских островах. В условиях жесткой нехватки времени владельцы сахарных плантаций систематически перегружали рабов работой в сезон сбора урожая и помола.[307]

Великое переселение в штаты Залива тысячи полунатуральных фермеров из Пьемонта в производителей хлопка. Не было необходимости променять всю безопасность сельскохозяйственного самообеспечения на экономические возможности, открывающиеся благодаря новому основному продукту. Многие мелкие фермеры, имевшие мало рабов или не имевшие их вовсе, совмещали выращивание хлопка с выращиванием кукурузы и свиней, хотя они были менее прибыльными. Таким образом, он страховался от колебаний цен на одну товарную культуру, производя продукты, которые, несмотря ни на что, могла есть его собственная семья. Сельскохозяйственный ритм производства хлопка оставлял достаточно времени в году для выращивания кукурузы. Некоторые поселенцы уходили в сосновые леса, где можно было зарабатывать на жизнь, добывая древесину на государственных землях, часто с помощью рабов-лесорубов. Другие выращивали скот на продажу, как это делали местные индейцы. Сквоттеры, как правило, занимались охотой, выпасом скота и простым натуральным хозяйством, поскольку им не было смысла вкладывать много средств в свои фермы, пока их законное право собственности не было надежным.[308] Были и такие переселенцы, в основном мужчины, которые любили приключения и свою личную свободу в новой стране, но эти чувства не мешали им использовать любую рыночную возможность. Универсальность и приспособляемость были на высоте, и человек с пятимесячным образованием, как Гидеон Линсекум, переехавший из Джорджии в Алабаму в 1815 году, мог поочередно стать фермером, выращивающим хлопок и кукурузу, плотником, землемером, торговцем индейцами и (нелицензированным) врачом.[309] Юго-западный юморист Джонсон Хупер сатирически изобразил таких людей в своём персонаже Саймоне Саггсе, который исповедует поговорку «В новой стране хорошо быть хитрым».[310]

Стремительный расцвет «Хлопкового королевства» привел к грандиозным переменам. Хлопок стал движущей силой в расширении и преобразовании экономики не только Юга, но и Соединенных Штатов в целом — более того, всего мира. В то время как выращивание хлопка стало доминировать в экономической жизни Нижнего Юга, производство хлопкового текстиля подпитывало промышленную революцию по обе стороны Атлантики. Большая часть экспортируемого американского хлопка отправлялась в Британию, в частности в порт Ливерпуль, удобный для текстильных фабрик Ланкашира. В первые послевоенные годы, с 1816 по 1820, хлопок составлял 39 процентов американского экспорта; двадцать лет спустя эта доля увеличилась до 59 процентов, а стоимость хлопка, проданного за границу в 1836 году, превысила 71 миллион долларов. Давая Соединенным Штатам основной экспортный продукт, работники хлопковых полей позволяли стране не только покупать промышленные товары в Европе, но и выплачивать проценты по внешнему долгу и продолжать ввозить больше капитала для инвестиций в транспорт и промышленность. Большая часть атлантической цивилизации в XIX веке была построена на спине порабощенного полевого рабочего.[311]

«Кто говорит о промышленной революции, тот говорит о хлопке», — заметил великий историк экономики Эрик Хобсбаум.[312] Тот же самый короткостебельный хлопок, который распространил плантационное хозяйство по всему Югу, привел к появлению текстильных фабрик. В Новой Англии война 1812 года стала кульминацией целого ряда потрясений, нанесших ущерб морской торговле и рыболовству, которые были основой региональной экономики. Американская торговля была вытеснена с морей. Наблюдая за тем, как их корабли гниют в порту, инвесторы-янки нашли решение. В то время как южные плантаторы решали проблему изношенных земель и низких цен на табак, переводя свою рабочую силу на новые хлопковые поля, купцы из Новой Англии решили свою проблему, переведя капитал с морских перевозок на производство. Они начали производить недорогую ткань из местной шерсти и южного хлопка.

В 1813 году Фрэнсис Кэбот Лоуэлл вместе с Патриком Т. Джексоном и Натаном Эпплтоном создал бизнес-ассоциацию, которая впоследствии была зарегистрирована как Бостонская мануфактурная компания с другими инвесторами. Целью было построить ткацкий станок с водяным двигателем для производства хлопчатобумажного текстиля. Лоуэлл недавно вернулся с одного из самых успешных предприятий промышленного шпионажа, задуманного ещё до начала войны. Он провел два года в Великобритании, где скрупулезно наблюдал за текстильными фабриками Манчестера. Технология ткацкого станка, изобретенного Эдмундом Картрайтом, оставалась тщательно охраняемым национальным секретом Великобритании. Когда Лоуэлл покидал Британию перед самым началом войны, таможенники дважды обыскивали его багаж. Они не подозревали, что зоркий Лоуэлл тщательно запомнил конструкцию ткацкого станка, чтобы воспроизвести её по возвращении в Соединенные Штаты. К 1814 году Лоуэлл и его гениальный механик Пол Муди могли с гордостью продемонстрировать директорам компании действующий ткацкий станок с водяным двигателем в Уолтеме, штат Массачусетс.[313]

Купцы-янки славились своей находчивостью и предприимчивостью. Фредерик Тюдор недавно обнаружил, что лёд из Новой Англии можно выгодно экспортировать в тропические страны, превратив пассив в актив. Затем Натаниэль Уайет обнаружил, что лёд можно упаковывать в опилки, тем самым находя коммерческое применение этим отходам лесопильных заводов Мэна. Благодаря такому практическому воображению жители Новой Англии преодолели недостаток природных преимуществ своего региона.[314] Но видение Лоуэлла, Джексона и Эпплтона не ограничилось поиском другого способа получения прибыли; они взялись за создание нового промышленного порядка. Три мельницы в Уолтхэме оказались успешными, и в 1821 году акционеры приступили к реализации ещё более амбициозного проекта — строительству города-мельницы по индивидуальному заказу. Джексон и Эпплтон назвали его в честь Лоуэлла, который умер в 1817 году.