Однако самым значительным из джексоновских журналистов был, несомненно, Амос Кендалл. Исхудавший, обрюзгший и преждевременно поседевший, Кендалл вызывал почти суеверный трепет среди вашингтонских инсайдеров как таинственная сила, стоящая за троном.[1175] Хотя Лукреция и Генри Клей подружились с ним в бедной юности, Кендалл порвал с Клеями в 1826 году и встал на сторону Эндрю Джексона, помогая Старому Гикори взять Кентукки в 1828 году. С тех пор он пользовался доверием Джексона, как никто другой, кроме Ван Бюрена. Газетный опыт Кендалла отточил его понимание того, как сформировать политическое послание для публики. В кухонном кабинете он сформулировал обоснование системы наград как «ротации должностей» и стал автором «Послания о банковском вето», а также нескольких других крупных газет Джексона.

Воспитывая Демократическую партию, Кендалл синтезировал власть прессы над общественным мнением с властью патронажа, чтобы создать сеть собственных интересов. Хотя таможни, земельные управления и индейские агентства обеспечивали федеральные рабочие места, почтовая система доминировала в машине патронажа, которая обеспечивала работу национальной Демократической партии. Таким образом, расширение почтового ведомства способствовало как революции в области коммуникаций, так и развитию современной партийной системы. Ещё до того, как Кендалл стал формальным главой почтового ведомства, он в значительной степени контролировал назначения в филиалы почтовых отделений. Став генеральным почтмейстером, он нашел способ цензурировать антирабовладельческие мнения на почте. Кендалл понимал потенциал революции в области коммуникаций так хорошо, как никто другой в Америке, что он продемонстрирует и позже, будучи партнером Морзе в телеграфной промышленности. Будучи человеком суровой финансовой честности и современного чувства ответственного управления, он стремился навести порядок и подотчетность в том, что обычно было расхлябанной и неформальной почтовой администрацией. Биограф Кендалла справедливо описывает его как центральную фигуру революции в области коммуникаций: «редактор газет, организатор партий, политический пропагандист, генеральный почтмейстер, создатель телеграфа и [в эпоху после Гражданской войны] пропагандист языка для глухих».[1176]

Несмотря на все усилия партий, часть избирателей, имеющих право голоса, неизбежно не была ни хорошо информирована, ни сильно мотивирована. Местные политические лидеры понимали, что интерес населения к актуальным вопросам и пропаганда партийной прессы требуют дополнения, чтобы «пробудить вялых к активности».[1177] Электорат был мобильным населением. Особенно в городах или к западу от Аппалачей, значительный процент избирателей мог появиться в своём районе совсем недавно. Ядро долгожителей использовало национальную партийную принадлежность, чтобы привлечь новичков, ещё не знакомых с местными проблемами. Лидеры местных партий были выходцами из одного и того же социального слоя, независимо от того, поддерживали они джексонианцев или оппозицию. Они редко были простыми фермерами, как правило, это были преуспевающие бизнесмены и профессионалы, часто лично заинтересованные в результатах выборов, либо как должностные лица, либо как результат экономической политики правительства.[1178] Лидеры прилагали все усилия, чтобы привлечь верных партии людей, будь то для подписания петиций, посещать местные собрания и митинги, а также приходить на избирательные участки во время выборов. Их методы политической мобилизации — бесплатная выпивка, парады, коррупция и незаконные действия — подвергались сатире и критике как современниками, так и историками. Французский турист Мишель Шевалье, более рефлексирующий, чем многие наблюдатели, считал американские политические демонстрации аналогами народных праздников и религиозных шествий в его собственной католической стране.[1179] Партийные кампании времен антебеллума воспитывали дух групповой лояльности, не похожий на тот, что ассоциируется со спортивными командами в наши дни. Практика сбора голосов, возможно, была более необходимой для джексоновских кампаний 1824–1836 годов, чем для их оппонентов, поскольку избиратели демократов, как правило, были людьми, менее затронутыми революцией в области коммуникаций.[1180] Современные жалобы, похоже, были сосредоточены больше на поведении демократов. Когда в 1840 году партия вигов наконец провела эффективную мобилизацию, она использовала методы, адаптированные к своему избирательному округу, поскольку каждая партия больше стремилась привлечь своих сторонников, чем убедить тех, кто ещё не определился. Так или иначе, честным путем или нечестным, лидеры партий сделали свою работу достаточно эффективно, чтобы явка избирателей выросла до такой степени, что её можно сравнить с сегодняшней, несмотря на более продолжительный рабочий день и трудности с доставкой с семейной фермы на избирательный участок.[1181]

Чем меньше право голоса зависело от экономических критериев, таких как владение недвижимостью или уплата налогов, тем сильнее оно зависело от расы и пола. Те немногие женщины в Нью-Джерси, которые когда-то пользовались избирательным правом, были лишены его в 1807 году. Теперь появилось движение за отмену избирательного права для чернокожих мужчин, чтобы четко отождествить избирательное право с белым мужским достоинством. Чернокожие мужчины потеряли право голоса в Коннектикуте в 1818 году, в Род-Айленде в 1822 году, в Северной Каролине в 1835 году и в Пенсильвании в 1838 году. Когда в 1821 году Нью-Йорк отменил имущественный ценз для белых избирателей, он сохранил его для чернокожих. Все штаты, принятые после 1819 года, кроме Мэна, лишили афроамериканцев избирательных прав.[1182] Соединенные Штаты были на пути к тому, чтобы стать «белой республикой». Вопрос об избирательном праве чернокожих постоянно разделял политические партии: Федералисты поддерживали его, а Джефферсон выступал против; виги поддерживали его, а джексонианцы выступали против. Неудивительно, что везде, где чернокожие имели возможность это сделать, они в подавляющем большинстве голосовали против демократов. Английский турист Эдвард Эбди считал, что практически невозможно найти афроамериканца, который не был бы «человеком, настроенным против Джексона».[1183]

После выборов 1836 года у администрации Джексона оставалось ещё несколько месяцев работы и важные дела. На первом месте в повестке дня уходящего президента стояла личная выгода. Джексон и его друзья хотели, чтобы вынесенное ему порицание за лишение вкладов было не просто отменено или аннулировано, а «вычеркнуто» из журнала Сената. Томас Харт Бентон из Миссури возглавил борьбу за это замечательное переписывание истории; в условиях, когда демократы контролировали Сенат 33 против 16, он вел борьбу с позиции силы. Приверженцы «вигов» утверждали, что, хотя Сенат может изменить своё коллективное мнение, целостность его журнала как записи событий не должна нарушаться. Кэлхун напомнил сенаторам, что по Конституции каждая палата обязана вести журнал своих заседаний, а значит, он не должен быть искажен. После тринадцати часов красноречивых дебатов вопрос был решен голосованием 24 против 19. Секретарь Сената обвел чёрными линиями предложение о порицании, принятое тремя годами ранее, и написал напротив него: «Исключено по распоряжению Сената, 16 января 1837 года». Страница не была вырвана, и оригинал порицания остался читаемым. Но Старый Герой чувствовал себя удовлетворенным.[1184]