Федеральный окружной суд подтвердил решение окружного суда в мае 1840 года. Администрация снова подала апелляцию. Верховный суд США заслушал аргументы в январе 1841 года; к тому времени президентские выборы уже закончились. Все это время Синке и другие африканцы ожидали решения в тюрьме Нью-Хейвена, страдая от незнакомых болезней и низкой температуры, пытаясь сохранить бодрость духа, изучая английский язык и христианство. Ещё больше их умерло. Чтобы усилить юридическую команду аболиционистов, Таппан уговорил семидесятитрехлетнего бывшего президента Джона Куинси Адамса принять участие в процессе. Будучи в молодости адвокатом, Адамс в последний раз выступал в Высоком суде в 1809 году. Роджер Болдуин, который все это время умело представлял интересы африканцев, осветил юридические вопросы в устном споре. Адамс использовал своё выступление, чтобы осудить поведение администрации, которая отказывала защите в предоставлении документов, искажала информацию о деле комитетам Конгресса и пыталась отобрать контроль над ним у судебных органов. Слушатели восприняли речь Адамса как выступление одного президента перед судом другого президента.[1242]

Джозеф Стори озвучил мнение Верховного суда 9 марта 1841 года. Голосованием 6 против 1, причём один судья не участвовал в заседании, а другой недавно умер, суд объявил мендеевцев свободными. Только каютный мальчик Антонио по закону оставался рабом капитана корабля. (Вместо того чтобы вернуться на Кубу, Антонио бежал по подземной железной дороге в Монреаль). Главное отличие решения Стори от первоначального вердикта окружного суда заключалось в том, что Верховный суд не приказал правительству вернуть африканцев домой.[1243] Вместо этого на аболиционистов легла ещё одна обязанность: собрать деньги на трансатлантический транспорт. Четверо африканских детей полюбили своих приемных родителей из Коннектикута (тюремщика и его жену) и не хотели уезжать, но их насильно разлучили с ними. 27 ноября 1841 года барк «Джентльмен» отплыл в Африку с тридцатью пятью потерянными людьми, а также Джеймсом Кови, мендейским моряком, который выступал в роли переводчика, и пятью христианскими миссионерами, двое из которых были афроамериканцами. Незадолго до отплытия Синк и двое других мендеевцев написали письмо Джону Куинси Адамсу, в котором, помимо прочего, рассказали о своих успехах в изучении английского языка.

К сожалению, вернувшись, Синке обнаружил, что его родная деревня разрушена войной, а семья пропала без вести. Это было слишком типично для беспорядков в Западной Африке в эпоху работорговли. Но с помощью Синка Американская миссионерская ассоциация основала миссию Менди. Ассоциация оказала долговременное влияние своими школами для африканцев и (после Гражданской войны) для афроамериканцев на Юге.[1245]

Несмотря на решение Верховного суда, испанское правительство продолжало оказывать давление на американское, требуя не возвращения самих рабов (что теперь очевидно невозможно), а финансовой компенсации их владельцам. Испанцы ссылались на прецедент: Когда американские корабли, занимавшиеся прибрежной работорговлей, время от времени сбивались с курса и заходили в британскую Вест-Индию, британцы освобождали рабов, но после настойчивых требований администрации Ван Бюрена выплачивали за них компенсацию.[1246] Администрации Тайлера и Полка рекомендовали выделить ассигнования на возмещение убытков испанским владельцам судна «Амистад» и его человеческого груза, но, столкнувшись с сильной оппозицией северных вигов, Конгресс так и не принял решения.

В значительной степени срок правления Ван Бюрена стал продолжением событий, которые запустил Джексон. Эндрю Джексону удалось наложить печать своего характера на Демократическую партию, которая осталась верна определенной им политике даже после того, как он покинул Белый дом. Партия провозгласила себя трибуной простого белого человека в противовес всем другим группам общества, будь то класс, раса или пол. В частности, даже на Севере она определяла себя как защитника рабства. Противодействие Джексона аболиционизму оказалось более значимым для Демократической партии, чем его противодействие нуллификации. Верный последователь Джексона, видный демократ из Пенсильвании Джеймс Бьюкенен, будущий президент, говорил от имени всего следующего поколения своей партии. «Все христианство объединилось против Юга в вопросе о домашнем рабстве», — признавал он; у рабовладельцев «нет других союзников для поддержания своих конституционных прав, кроме демократии Севера». Демократы Севера, с гордостью провозгласил Бьюкенен, «начертали на своих знаменах враждебность к отмене рабства. Это один из кардинальных принципов Демократической партии».[1247] Некоторые из недостатков политики партии стали очевидны во время правления преемника Джексона: ограничения в дебатах, которые обострили споры, затяжная и непопулярная война за удаление индейцев, тщетные судебные процессы по возвращению похищенных африканцев в незаконное рабство. Самым важным для того, чтобы настроить общественное мнение против джексонианства в 1840 году, стал экономический кризис, который, возникнув в значительной степени из-за действий Джексона, бросил тень на срок правления его гениального наследника. Талант к манипулированию, который так хорошо послужил Ван Бурену в его президентских амбициях, оказался бесполезным перед лицом экономической депрессии. Между тем, помимо колебаний делового цикла, долгосрочные экономические изменения меняли Америку в направлениях, которые джексонианцы не всегда одобряли и уж точно не хотели, чтобы федеральное правительство им способствовало.

Когда в 1815 году Джону Боллу исполнился двадцать один год, он наконец-то почувствовал себя свободным и покинул дом — полунатуральную ферму своего отца на вершине тысячефутового холма близ Плимута, штат Нью-Гэмпшир. Младший из десяти детей, он работал на ферме с самого раннего детства. О времени своего взросления он вспоминал с нежностью, но не с любовью. «Для меня это была сплошная работа и никаких игр». Воскресенье давало отдых от физического труда, но кальвинистская строгость делала его «самым скучным днём из всех». Больше всего он переживал из-за того, что «имел столь ограниченную возможность получить образование». В конце концов отец разрешил юноше ходить за четыре мили в дом священнослужителя, который обучал его не только английскому языку и истории, но и латыни — необходимому условию для поступления в колледж. Вскоре Джон знал достаточно, чтобы преподавать в школе зимой, когда можно было освободиться от работы на ферме. К тому времени, когда он смог поступить в Дартмут, он был намного старше большинства студентов, и отец предупредил его, что «ты не должен обращаться ко мне за помощью». Тем не менее ему удалось закончить университет в 1820 году. Джон Болл продолжил карьеру адвоката в Нью-Йорке. Тем временем сестра Джона Дебора, женщина «энергичная телом и умом, вполне самостоятельная», тоже ушла из дома, освоила портновское ремесло и вышла замуж за человека по имени Уильям Пауэрс, который основал в Нью-Йорке фабрику по производству нефтяной ткани. Когда Уильям умер, Дебора продолжила бизнес, а Джон приостановил свою юридическую практику, чтобы стать её мастером на фабрике. После того как фабрика Деборы прочно встала на ноги, Джон Болл отправился в широко разрекламированное путешествие в Орегон, спекулировал землей в Мичигане и, несмотря на тяжелые времена после 1837 года, нашел там и удачу, и счастливый поздний брак. Помня о своих ранних трудностях, он сыграл важную роль в создании системы государственных школ Мичигана.[1248]