Стратегия Кэлхуна, направленная на получение Техаса, увенчалась успехом. Его краткосрочная цель — отождествить Техас с рабством — заключалась в том, чтобы Ван Бюрену пришлось выступить против Техаса и тем самым лишиться демократической номинации. Его долгосрочные цели — избрание президента-рабовладельца и аннексия Техаса — также были достигнуты. Отождествление Техаса с рабством покорило сначала южных демократов, затем (через механизм партийной лояльности) большинство северных демократов, и, наконец, горстка южных вигов обеспечила решающий перевес.[1664]

После четырех разочаровывающих лет Джон Тайлер покинул свой пост в хорошем настроении. Первая леди устроила в Белом доме грандиозную вечеринку с участием трех тысяч человек, и уходящий президент со смехом сказал: «Теперь они не могут сказать, что я президент без вечеринки».[1665] Как и предполагали Тайлер и Кэлхун, аннексия Техаса успокоила рабовладельцев в отношении безопасности их отличительной формы инвестиций и её потенциала для дальнейшего расширения. В течение двенадцати месяцев после того, как Республика Одинокой Звезды согласилась на аннексию, цена первоклассных полевых рабочих на рынке рабов в Новом Орлеане выросла на 21%. Этот рост продолжался до 1850-х годов. А появление телеграфных проводов в Новом Орлеане в 1848 году ещё более эффективно интегрировало тюки с хлопком и загоны для рабов этого города в процветающую международную сеть ценообразования на южные основные культуры и людей, которые их производили.[1666]

Четвертое марта 1845 года: Дождь обрушился на инаугурационный парад по Пенсильвания-авеню, и когда новый президент прибыл в Капитолий, чтобы произнести речь и принять присягу у верховного судьи Тейни, он увидел море зонтиков. Несмотря на неблагоприятную обстановку, Джеймс Нокс Полк заявил о себе, как и в течение следующих четырех лет. Речь была характерна для этого человека. В ней повторялись ортодоксы Демократической партии, что, возможно, объясняется семейным происхождением Полка в деревенском простодушии и кальвинизме старой школы округа Мекленбург, Северная Каролина. В речи Полк резко осудил аболиционизм и национальный банк.

Когда Джимми Полку было одиннадцать лет, его родители в поисках лучших экономических возможностей переехали в Средний Теннесси, где его отец стал успешным спекулянтом землей. Таким образом, сын вырос в известной и процветающей семье. Он тоже отождествлял приобретение земли с богатством и властью, как в национальном, так и в индивидуальном масштабе. Амбициозный и трудолюбивый, он окончил университет Северной Каролины первым в своём классе и стал юристом. Вскоре он занялся политикой, будучи преданным последователем Эндрю Джексона. Выступая от имени производителей основных сельскохозяйственных товаров, он отстаивал идею свободной торговли. Во время Банковской войны он стал самым эффективным союзником администрации Джексона в Конгрессе. В сорок девять лет Полк был самым молодым президентом, но тем не менее накопил значительный опыт руководства, будучи губернатором Теннесси и спикером национальной Палаты представителей. Кроме того, недавно он продемонстрировал непревзойденные политические навыки: завоевал доверие как джексоновского, так и кэлхуновского крыла Демократической партии, в последний момент добился выдвижения кандидатуры от этой партии и победил на тяжелых, близких к победе выборах.

Однако люди считали Джеймса Полка узким человеком со скучным характером, ведь он был сосредоточен на интересах своей страны и личном продвижении, не заботясь о прелестях литературы, природы или общества. Даже будучи президентом, он редко появлялся на публике. Джон Куинси Адамс, бывший профессор риторики, поставил Полку низкую оценку как оратору; он не обнаружил в нём «ни остроумия», «ни изящества речи», «ни элегантности языка», «ни великолепных экспромтов».[1667] Выбирая жену, Полк поинтересовался мнением Джексона; старый Хикори порекомендовал ему богатую и умную Сару Чилдресс, и его последовательница приняла это предложение. Будучи очень склонной к политике, Сара заявила Джеймсу, что выйдет за него замуж, если он получит место в законодательном собрании штата. После этого она стала единственным доверенным лицом своего мужа, разделяя его карьерные цели и давая ему ценные советы. Бездетная пара сосредоточилась на политическом продвижении Джеймса. Будучи убежденной пресвитерианкой, Сара запретила в Белом доме танцы и игру в карты, но не вино, и проконтролировала установку современных газовых фонарей. Тем временем Полки тщательно обустраивали принадлежавшую им хлопковую плантацию в северной части Миссисипи, куда они планировали переехать на пенсию. Будучи президентом, Джеймс купил девятнадцать рабов для этой плантации, держа покупки в секрете, поскольку они противоречили его публичному имиджу хозяина всего нескольких наследственных семейных слуг. Купленные им люди были подростками, которых его приобретение разлучило с их родителями.[1668]

В своей инаугурационной речи будущий президент оставался таким же неоднозначным в вопросе о тарифах, как и во время своей предвыборной кампании — периодическая двусмысленность была политическим искусством, которое Джеймс Полк понимал особенно хорошо. Затем новый президент перешел к тому, что интересовало его больше всего, — к своему видению континентальной экспансии. Вторя аргументам Роберта Уокера, он горячо поддержал аннексию Техаса, независимо от её влияния на вопрос о рабстве. Где бы американцы ни решили поселиться, заявил Полк, федеральное правительство должно распространить на них свою защиту, и этот принцип он применил как к Техасу, так и к Орегону. Он повторил утверждение Демократической платформы: «Наше право собственности на страну Орегон ясно и неоспоримо». Это голословное утверждение пришлось по душе тем, кто находился под зонтиками, но когда текст попал за Атлантику, он произвел неприятное впечатление. «Мы считаем, что у нас тоже есть права на эту орегонскую территорию, которые ясны и неоспоримы», — ответил премьер-министр Пиль в Палате общин. Никто в то время не обратил внимания на то, что будущий президент опустил слова «вся территория» при изложении орегонской платформы своей партии, но их отсутствие могло стать соломинкой на ветру.[1669]

Для Джеймса Нокса Полка имперская судьба Соединенных Штатов проявилась достаточно ясно. Но именно пресса, а не президентская речь, закрепила за американской общественностью термин «великая судьба». Летом 1845 года один из самых популярных американских журналов, нью-йоркский Jacksonian Democratic Review, обратился к техасской проблеме. Аннексия все ещё ожидала ратификации всенародным голосованием техасцев; в Соединенных Штатах общественное мнение оставалось разделенным. Тем не менее, утверждало «Обозрение», «настало время прекратить сопротивление аннексии Техаса». Присоединение Техаса к Союзу представляло собой «исполнение нашей явной судьбы — охватить весь континент, отведенный Провидением для свободного развития наших ежегодно умножающихся миллионов».[1670] Статья, как и многие статьи в журналистике XIX века, оказалась без подписи, но историки долгое время считали, что её автором был ревностный редактор Democratic Review Джон Л. О’Салливан. Однако недавно было выдвинуто предположение, что эссе написала ярая экспансионистка Джейн Сторм, профессиональная политическая журналистка, которая часто писала для этого и других периодических изданий, анонимно или под гендерно-нейтральным псевдонимом К. Монтгомери.[1671] Кто бы ни придумал его, фраза «manifest destiny» вошла в американский язык, иллюстрируя силу прессы захватить народное воображение лозунгом в эпоху революции коммуникаций.