По окончании срока действия федеральной хартии BUS мог завершить свою деятельность с активами в 70 миллионов долларов (1,25 миллиарда долларов 2005 года) и внешними обязательствами в 26 миллионов долларов (включая 21 миллион долларов в оборотной валюте). Однако Биддл предпочел получить новую жизнь для своего учреждения, получив хартию штата Пенсильвания. BUS выкупил свои акции у федерального правительства за 7 866 145,49 долларов. Но великие времена банка прошли, и хартия штата оказалась неразумной. Биддл втянул банк в спекуляции с хлопковыми фьючерсами, которые оказались неудачными, и в 1839 году он удалился в Андалусию, свой загородный дом. В 1841 году переименованный Банк Соединенных Штатов Пенсильвании объявил о банкротстве. Его кредиторы и вкладчики получили частичную компенсацию, а акционеры (к тому времени преимущественно иностранцы) потеряли все. Когда Биддл умер в 1844 году в возрасте пятидесяти восьми лет, его состояние ушло в прошлое, как и его популярность.[939]

Всеобъемлющая альтернатива обреченному BUSy была целью Уильяма Дж. Дуэйна во время его короткой работы в Казначействе. Он посоветовал Джексону подождать, пока Конгресс соберется вновь, а затем разработать план совместно с законодателями. Но нетерпение Джексона изъять депозиты из BUS не оставило времени на организацию такого альтернативного плана и заставило его прибегнуть к схеме домашних банков, хотя он и не испытывал к ней особого энтузиазма. Зообанки использовались и раньше, в период между окончанием деятельности Первого BUS и созданием Второго, а также время от времени в тех районах, где у BUS не было отделений, но никогда не имели большого успеха. Тейни убедил Джексона, что «эксперимент» с домашними банками, как он его называл, заслуживает повторной попытки.[940] События скорее подтвердили сомнения Дуэйна, чем надежды Тейни.

В целом государственные банки не приветствовали уничтожение Джексоном BUS. Там, где региональные банковские системы или банковские системы штатов были сильны, как в Нью-Йорке (чьи банки вносили взносы в общегосударственный «фонд безопасности»), Новой Англии и Вирджинии, банки штатов могли быть относительно безразличны к BUS; в других местах все, кроме самых безрассудных банкиров-«дикарей», смирились с необходимостью выполнения его полицейских функций. Жаждущий капитала Запад в значительной степени полагался на ресурсы национального банка. Администрация искренне беспокоилась, что будет нелегко найти достаточное количество государственных банков, готовых принять правительственные депозиты, переведенные из BUS, и почувствовала облегчение, когда Амос Кендалл назвал семь таких банков — неудивительно, что ими управляли лояльные демократы.[941]

Банки-«любимцы» отреагировали на щедрость правительства, расширив свои кредиты, что не только быстро сдержало сокращение Биддла, но и усугубило спекулятивный бум, характерный для последних лет правления Джексона. Хуже всех повел себя Балтиморский банк «Юнион», юрисконсультом и акционером которого был секретарь Тейни. К тому моменту, когда Тейни был вынужден покинуть Казначейство по решению Сената, он был глубоко смущен поведением домашних животных в целом и Балтиморского банка «Юнион» в частности. Преемник Тейни, Леви Вудбери, предпринял серьёзные усилия по регулированию деятельности «домашних» банков, угрожая лишить их дальнейших вкладов. Но искренние усилия Вудбери были сведены на нет политическим давлением, направленным на увеличение числа банков-филиалов, чтобы распространить федеральные деньги по округе. Домашние банки стали дополнительной формой патронажа Демократической партии. Их число выросло с семи до двадцати двух, тридцати пяти и в конце концов более чем до девяноста. Невозможно было не поступиться стандартами финансовой честности при привлечении такого количества банков, особенно когда почти все банки, управляемые вигами, были исключены из списка.[942]

Самые важные последствия «банковской войны» Джексона были непредвиденными для её участников. Фонд безопасности нью-йоркских банков вместе с комиссионерами канала Эри вмешались в критический момент, чтобы предоставить средства для противодействия сокращению Биддла.[943] После падения BUS Нью-Йорк, уже ставший центром торговли страны, заменил Филадельфию в качестве финансового центра, но Ван Бюрен, ведущий представитель администрации Нью-Йорка, не предвидел этого и не проявил особого энтузиазма по поводу Банковской войны. Тем временем Джексон и сторонники твёрдых денег в его администрации, к своему растущему разочарованию, руководили спекулятивной экономикой и опасно нестабильной банковской системой. Высокие цены на хлопок и приток капитала из-за рубежа побудили основать множество новых банков, и этот процесс ещё больше стимулировался надеждой на привлечение федеральных депозитов. Джексон, который заявлял о своей неприязни ко «всем банкам», стал свидетелем того, как общее число банков в стране удвоилось в период с 1832 по 1837 год.[944]

Администрация пыталась внедрить принципы твёрдых денег, поощряя людей приносить золото на монетные дворы для чеканки (слегка переоценивая его) и запрещая банкам-любимцам выпускать бумажную валюту мелких номиналов. Но валюта других банков продолжала обращаться, потому что большинство населения считало, что удобство её использования перевешивает риск, и когда администрация Ван Бюрена отказалась от схемы «домашних банков», правительство потеряло все рычаги влияния на предложение бумажных денег. Банкноты оставались типичной американской валютой вплоть до Гражданской войны. То, что джексонианцы не смогли заменить бумагу специями, в общем-то, не так уж и плохо, поскольку полностью металлическое обращение повлекло бы за собой проблемы ещё более серьёзные, чем банкноты. Когда стоимость золота или серебра на мировом рынке выросла бы, американские монеты были бы вывезены, а страна осталась бы страдать от дефляции. Современные экономисты сходятся во мнении, что если бы джексоновский металлизм был эффективно принят, американская денежная масса была бы значительно ограничена, а экономическая экспансия остальной части антебеллумского периода заторможена.[945]

Итоги Банковской войны стали символической победой президента и демократов, но не принесли практически никакой ощутимой пользы простым людям, которые составляли наиболее верных последователей партии. Влияние богатства на американскую политику не уменьшилось, как не уменьшились и возможности для спекуляций, когда Джексон уничтожил Банк. К несчастью Америки, будущее национального банка не могло быть решено путем компромисса и усиления правительственного контроля. Джексон и Биддл были слишком самоуверенны для блага страны. Великая банковская война оказалась конфликтом, который проиграли обе стороны. Правительство оказалось без услуг центрального банка, с неконтролируемой и колеблющейся бумажной валютой и бессильным сгладить колебания делового цикла. В итоге Банк Соединенных Штатов получил далеко не лучший устав Пенсильвании и встал на путь, который привел его к банкротству. Только после принятия закона о национальных банках при администрации Линкольна правительство выпустило собственную бумажную валюту, и только после создания Федеральной резервной системы в 1913 году у Соединенных Штатов появился центральный банк в том современном смысле, к которому стремился Николас Биддл.

Вице-президент Кэлхун наблюдал за выборами 1832 года в задумчивой изоляции, полностью отстранившись от остальной части администрации Джексона. Банк был популярен в его родном штате и был таковым ещё со времен президентства Лэнгдона Чевса; жители Южной Каролины владели большим количеством акций банка, чем граждане любого другого штата, кроме Пенсильвании.[946] Близкий соратник Кэлхуна Джордж Макдаффи возглавил борьбу за речартер в Палате представителей. Однако Кэлхун, возрожденный в качестве сторонника прав штатов, не мог проглотить остальную часть программы Клея — Американскую систему с её верой в защитные тарифы. Таким образом, бывший националист оказался отрезанным от обеих основных партий, даже укрепляя свои политические позиции на родине. Южная Каролина, единственный штат, где законодательное собрание все ещё выбирало выборщиков президента, отдала свои одиннадцать голосов в знак одиночного протеста. Они достались Джону Флойду, губернатору Вирджинии, который разочаровал сторонников постепенной эмансипации во время дебатов 1831–32 годов после восстания Ната Тернера.