В первые два года своего правления президент Джексон уже начал закладывать основы будущего могущества Демократической партии и определять её характер и политику на долгое время вперёд. Система наград стала мощным инструментом мотивации политического участия на низовом уровне. Интрига с Итоном заложила основу для того, чтобы Демократическая партия противостояла тем, кто пытается навязать обществу свои моральные нормы — будь то сексуальное поведение, дела индейцев, рабство или война. Устранение индейцев создало модель и прецедент географической экспансии и превосходства белой расы, на который ещё долгие годы будут ссылаться сторонники имперской «судьбы Америки». Сложнее определить отношение Джексона к экономическому развитию, но, похоже, он поддерживал расширение американской торговли и рынков, пока это не требовало партнерства между федеральным правительством и частными предприятиями в рамках смешанных корпораций или долгосрочного, крупномасштабного экономического планирования. Враждебное отношение Джексона к смешанным корпорациям станет гораздо более очевидным вскоре, во время его драматического конфликта с Национальным банком. Его двусмысленность в вопросе о федеральной помощи экономическому развитию останется характерной для Демократической партии и в конечном итоге приведет к ожесточенным внутренним распрям, в которых доминирующее южное крыло, решительно настроенное на сохранение ограниченного и недорогого центрального правительства, будет противостоять северным демократам, жаждущим внутренних улучшений и тарифной защиты. Но до тех пор, пока Джексон находился в Белом доме, он оставался твёрдым хозяином как своей партии, так и исполнительной власти.

Все основные политические противоречия двух сроков пребывания Эндрю Джексона в Белом доме были связаны с вопросами власти. Джексон по-новому использовал президентские полномочия, устраняя компетентных чиновников и накладывая вето на большее количество законопроектов, чем все его предшественники вместе взятые. (Контраст с его непосредственным предшественником был особенно разительным, поскольку Адамс вообще не накладывал вето на законопроекты). Джексон вступил в борьбу за власть с Конгрессом и едва избежал борьбы с Верховным судом. Дело Итона показало, что даже социальное общение может стать поводом для утверждения президентской власти. Высшая власть, то есть суверенитет, стала предметом явных и ожесточенных дебатов во время правления Джексона. Соперничество претендентов на суверенитет штатов и нации нашло своё выражение в правовой теории, риторическом красноречии и, наконец, в политическом кризисе. Президент верил в суверенитет американского народа и в себя как воплощение этого суверенитета. Конфликт между Джексоном и Вторым банком Соединенных Штатов перерос в «войну», которая велась в защиту как национального, так и народного суверенитета. К концу своего президентства Джексон отстаивал верховенство федеральной власти в кризисе с Южной Каролиной, даже поощряя соседнюю Джорджию отстаивать суверенитет штата. В конечном итоге Джексон ревностно отстаивал именно свой личный авторитет, а не авторитет федерального правительства или даже президентской должности.

Джексоновцы оправдывали удаление индейцев как необходимое условие для распространения белых поселений на запад. Но с точки зрения западных сторонников Джексона, дешевая земля казалась не менее важной, чем изгнание коренного населения. Западные поселенцы и земельные спекулянты хотели купить землю по дешевке у правительства и продать подороже последующим переселенцам. Томас Харт Бентон из Миссури, представитель «фронтира», предложил, чтобы цена на непроданные государственные земли автоматически снижалась с течением времени, пока они не найдут покупателя. После четырех лет пребывания на рынке их цена достигала бы всего двадцати пяти центов за акр. «Общественные земли принадлежат народу, а не федеральному правительству», — громогласно заявлял он.[876] Бентон назвал свою политику «выпускной». Чтобы добиться более быстрого заселения Запада, его план предусматривал жестко сократить потенциальную ценность земель для правительства. Это означало отказ от надежды использовать доходы от государственных земель для внутренних улучшений или образования и лишение правительства рычагов влияния на экономику. Поэтому администрация Адамса выступила против. Ожидая более благосклонного отношения со стороны Джексона, Бентон поддержал его на выборах президента, несмотря на то, что когда-то они были настолько злейшими личными врагами, что Старый Гикори до сих пор носит в своём теле пулю, полученную в перестрелке с Бентоном и его братом Джесси в 1813 году.

На самом деле земли хватало всем, причём настолько, что цены оставались низкими. На аукционах Земельного управления в 1820-х годах даже за лучшие новые акры редко удавалось выручить больше 1,25 доллара. Коренных американцев выселяли быстрее, чем их земли успевали продать. Джорджия даже не пыталась продать захваченные земли чероки; штат разыграл их в лотерею. В Новой Англии и Чесапике люди жаловались на снижение стоимости недвижимости и заброшенные фермы из-за изобилия земли на Западе. Неудивительно, что некоторые утверждали, что американцам лучше продвигать индустриализацию и развивать свою инфраструктуру, а не пытаться расширить сельскохозяйственный сектор за счет все новых и новых земель. Как говорил министр финансов Адамса Ричард Раш, «создание капитала скорее замедляется, чем ускоряется при рассеивании небольшого количества населения по огромной поверхности земли». Рост городов и поселков в конечном итоге обеспечит коммерческим фермерам лучший рынок сбыта. Пока же политика правительства по поддержанию низких цен на землю приводила к тому, что фермы были экономически нецелесообразно большими, а в сельском хозяйстве работало слишком много людей.[877]

Когда в декабре 1829 года собрался первый Конгресс Джексона, внимание его членов было приковано к вопросам продажи земли, а также к индейской политике. Сенатор Сэмюэл Фут из Коннектикута, выступая от имени Востока, предложил ввести временный мораторий на продажу новых земель до тех пор, пока на имеющиеся участки не найдутся покупатели. Бентон ответил на это 18 января 1830 года речью, в которой обвинил Фута и жителей Новой Англии в целом в попытке «сдержать рост и нанести ущерб процветанию Запада». Восточные жители хотели сохранить «обширную и великолепную долину Миссисипи для обитания зверей и дикарей». Бентон подозревал заговор северо-восточных промышленников, которые «хотят, чтобы бедные люди выполняли работу за маленькую зарплату», чтобы не дать народным массам возможности получить дешевую землю. Он призывал Юг прийти на помощь Западу.[878]

На призыв откликнулась восходящая звезда политики Южной Каролины, сенатор Роберт Ю. Хейн. Протеже Джона К. Кэлхуна, Хейн, как и его наставник, перешел от национализма к партикуляризму. В прошлом Хейн никогда не поддерживал идею дешевой земли, но теперь он поддержал её в версии, основанной на правах штата: Федеральное правительство должно уступить государственные земли штатам, на территории которых они расположены. Западные штаты, несомненно, продадут их по дешевке, наперегонки друг с другом, чтобы заманить поселенцев. Джексон передавал земли индейских племен штатам, почему бы не сделать то же самое с остальными государственными землями? Речи Бентона и Хейна, казалось, указывали путь к политическому союзу Юга и Запада под эгидой Джексона, направленному против Новой Англии.

Затем выступил Дэниел Вебстер. «Сэр, я встаю на защиту Востока». Ранее конгрессмен от Нью-Гэмпшира, Вебстер теперь был сенатором от Массачусетса. «Чёрный Дэн» (так его прозвали за смуглый цвет лица) изменил не только свой электорат, но и политическую трансформацию, которая была зеркальным отражением трансформации Кэлхуна. В прошлом свободный торговец, который ссылался на права штатов Новой Англии, выступая против войны 1812 года, Уэбстер стал ведущим защитником национализма и защитного тарифа, когда индустриализация и, в частности, производство хлопчатобумажного текстиля изменили экономику Новой Англии. Как и Кэлхун, Уэбстер питал президентские амбиции, которые навсегда остались нереализованными. Однако, в отличие от южнокаролинца, Уэбстер имел широкие интересы вне политики. Он был самым известным в стране судебным юристом, литератором и гурманом. Хотя его личная честность не вызывала подозрений, его публичная персона впечатляла наблюдателей. Сенатор обладал чувством театральности; на публичных мероприятиях он по-прежнему одевался по моде джентльмена XVIII века, в бриджи до колен и жилет.[879] Для своих приверженцев Уэбстер олицетворял ценности цивилизации, образования и закона, которые они считали недостаточными в Эндрю Джексоне.