Коля вышел в коридор. Все столпились у входа в кабинет с табличкой "Клычков Б. М.". Входили по одному. Подошла и Колина очередь.

– Садись, - Клычков кивнул на стул и открыл журнал учета. - Распишись. Здесь и здесь. Это постановление ГКО - уже знаешь. А это, - он протянул Коле бланк, и Коля заметил, что сверху в самом начале текста, от руки вписана его фамилия. - Это удостоверение ГКО, полковник. Оно вручает тебе полную власть над всеми гражданами СССР и иностранцами, которые находятся в порученном тебе районе.

Клычков подождал, пока Коля прочитал текст постановления ГКО и удостоверение, и добавил, не отводя от Коли немигающих, болезненно прищуренных глаз:

– Ты, конечно, не слабонервный, но на всякий случай разъясняю: любого, застигнутого на месте преступления мародера, провокатора, шпиона или бандита ставить к стенке немедленно. Никаких фиглей-миглей, полковник. Полная власть, я это подчеркиваю. Впредь до особого распоряжения, - Клычков улыбнулся. - Ты теперь нечто вроде единоличного диктатора, что ли. - Он перестал улыбаться и строго добавил: - Только эту диктатуру тебе партия вручила временно. Об этом ни на секунду не забывай.

Коля спустился вниз. Горохов заботливо вытирал капот "эмки" и, увидев Колю, обрадованно крикнул:

– Здесь я, Николай Федорович. Ну как? Насчет Москвы!

– Будем драться, - хмуро бросил Коля. - Ты свои сомнения оставь, Горохов.

– Есть! - Горохов повеселел, лихо вырулил к Пассажу. - О жене вашей и о сыне слыхать что-нибудь?

– Ничего не слыхать, - Коля совсем помрачнел. - Ничего. Виктор забегал три дня назад. Он ведь здесь, под Москвой.

– Талантливый оперативник, - с уважением сказал Горохов. - Все так говорят, - он улыбнулся. - А что, Николай Федорович, - догоняет вас Виктор Алексеич. Уже подполковник, а?

– Эх, Горохов! - вздохнул Коля. - Пусть хоть комиссар! Лишь бы живой остался.

– Что верно, то, как говорится, факт, - в свою очередь вздохнул Горохов.

Во дворе управления стояли грузовики. Сотрудники грузили архив и делопроизводство. Работали молча, передавая друг другу пачки бумаг, словно ведра во время пожара. Мимо, по Петровке, прошагала колонна ополчения - пожилые, наспех экипированные люди, без выправки, без уверенного, твердого шага кадровых красноармейцев. Лица у всех были замкнутые и суровые, многие бойцы шли еще без оружия.

– Всем не хватает, - подошел к Коле Рудаков. - Какой от таких солдат толк на фронте? Что они умеют?

Коля тяжело посмотрел на Олега:

– Ненавидеть умеют. Остальному - научатся. Когда отправите машины, постройте людей, - Коля замолчал и прислушался. - Что слышите, Рудаков?

– Ничего, товарищ полковник, - удивился Олег и вдруг догадался, о чем спрашивает Коля. Стояла тишина. Тягостная, жуткая тишина - такая бывает в тихие, пасмурные дни на кладбищах.

– Шел сегодня в управление, - тихо сказал Олег. - Смотрю, документы жгут. Прямо на улице, в цинковых корытах. - Олег повел плечом, тоскливо посмотрел на Колю: - Страшно это, товарищ полковник. Хотите ругайте, хотите бейте. Пепел летит, лица у всех - покойницкие.

– Возьми себя в руки, - так же тихо ответил Коля. - Нервы нам еще пригодятся, Олег. Потому что самые главные трудности, скажем так, они еще впереди.

Олег скомандовал, все построились. Коля медленно прошелся вдоль строя, вглядываясь в знакомые, много раз виденные лица своих товарищей. Сегодня они были совсем другими, эти лица. Напряженные, осунувшиеся, тревожные. Коля вдруг поймал себя на мысли, что некоторых он просто не узнает. "Не помню? - почти испугался Коля. - Чепуха какая. Нет! Просто они стали другими. За двадцать четыре часа стали совсем другими. А ведь они еще не знают ни о решении ГКО, ни о своей роли в выполнении этого решения. В конце концов, если уж называть вещи своими именами, не слишком приятная им работа предстоит, ох не слишком. Фронт - это недосягаемая мечта в сравнении с тем, что придется делать здесь. И все же выбрали именно их - проверенных, до конца преданных Советской власти, - без оглядки, без вопросов, сомнений, выбрали тех, на кого всегда опиралась страна в трудные свои минуты: коммунистов и рабочих. И это доверие, эту надежду нельзя не оправдать".

– Смирно! - крикнул Олег. - Товарищ полковник! Отряд сотрудников вверенного вам управления построен!

– Вольно! - Коля остановился у правого фланга. - Москве грозит серьезная опасность, товарищи. Речь идет о жизни и смерти нашей столицы. Так вот: для того, чтобы обеспечить тыл города, в ночь на двадцатое вводится осадное положение. Охрана строжайшего порядка на участке от Петровки до Сретенки и от Садового до Бульварного кольца поручена нам. Это приказ Государственного Комитета Обороны, приказ нашей партии, приказ лично товарища Сталина. Рядом с нами будут действовать внутренние войска НКВД и добровольческие рабочие отряды. Задача: не допустить никаких акций со стороны фашистской агентуры, провокаторов и прочих пособников врага. Тех, кто призывает население к беспорядкам, а также мародеров, бандитов и грабителей, взятых с поличным, властью, данной мне Родиной, приказываю уничтожать на месте! Прочих преступников и нарушителей порядка задерживать и передавать судам военного трибунала. - Коля обвел строй глазами и продолжал: - Это нелегкое дело, товарищи. Тех, кто не уверен в себе, в своих нервах и выдержке, прошу сказать об этом прямо.

Все молчали.

– Хорошо. Сейчас мы получим на складе внутренних войск оружие и приступим к несению службы. Рудаков, ведите отряд.

Сотрудники перестроились в колонну и двинулись к Бульварному кольцу. Коля шагал в конце колонны. Когда свернули на Петровский бульвар, у тумбы с выцветшими, рваными афишами Коля увидел женщину. Она стояла спиной, лица, естественно, не было видно, но во всей ее фигуре было что-то неуловимо знакомое, настолько, что замерло сердце и ноги сами собой понесли в ее сторону.

– Куда вы, товарищ полковник? - тревожно крикнул Олег.

– Маша, - негромко позвал Коля и остановился.

Она оглянулась, это была совсем незнакомая, лет тридцати пяти женщина. На Колю удивленно глянули серые невыразительные глаза, и, внутренне холодея от вдруг резанувшего отчаяния, Коля сказал виновато:

– Простите. Я обознался.

Он догнал отряд. Последним в шеренге шел Михаил Воронцов. Он понимающе посмотрел и молча вздохнул.

– До сих пор ни слова, - сказал Коля. - У меня такое чувство, что ни Гены, ни Маши моей в живых больше нет.

Автоматы выдавал старшина-сверхсрочник в новенькой гимнастерке. Снимая очередного "Дегтярева" со стеллажа, он произносил одну и ту же фразу:

– Владей осторожно…

– Ты бы их протер, подготовил, - пробурчал Олег. - Они нам не для парада нужны.

Старшина смерил Олега насмешливым взглядом:

– Ты, капитан, как ребенок. Вон ящик в углу, бери ветошь и шуруй.

Олег послушно направился к ящику.

– Каждому по два диска, - сказал старшина. - Разъясняю, нянек здесь нет, берите сами. И времени - в обрез.

– Ты что, торопишься куда-нибудь? - спросил Воронцов.

– Тороплюсь, - кивнул старшина. - И вы времени не теряйте на лишние вопросы.

– На Казанский фронт он торопится, - зло сказал пожилой лейтенант, затянутый в скрипящие ремни. - Я весь в масле изгадился. Хозяйственничек. Огурцами тебе в лавке торговать.

Старшина неторопливо и тщательно вытер руки марлей, подошел к лейтенанту:

– Повтори…

Отводя испуганный взгляд от бешеных глаз старшины, лейтенант прикрикнул, хорохорясь:

– Как разговариваете со средним командиром, товарищ старшина!

– Я тебе не товарищ, - медленно сказал старшина. - Твои товарищи в КПЗ сидят, а тебе, подонок, эта форма досталась по ошибке. - Старшина бросил масляную паклю на сверкающие сапоги лейтенанта, сплюнул и отошел.

– Под трибунал подведу! - завопил лейтенант и подбежал к Коле. - Товарищ полковник, я требую его арестовать!

– Вы лучше подумайте, как службу нести станете, - тихо сказал Коля. - Сил у нас для этого не слишком много, к сожалению.