— Ты! Ты!..

Ткнул, будто приколол к листу, и Сергея. Лейтенант увидел плоские глаза, руку, затянутую в перчатку.

Группа прошла. Охранники, следовавшие за нею, подхватили его и поволокли к воротам, к машине, крытой брезентом.

Эшелон. Вонючая теплушка. Оконце, забранное в колючую проволоку.

На какие-то сутки пути, когда открылась дверь, Сергей увидел снова ряды колючей проволоки, приземистые строения по типу казарм, а за ними — гряды пологих гор.

— Концентрационный лагерь для советских офицеров — «офлаг 13-Д», номер шестьдесят девять!

Отныне у него ни фамилии, ни имени — номер. Распорядок — как в тюрьме.

Вывели на прогулку. Лицо шедшего по кругу навстречу показалось знакомым: щуплый, светлые прямые волосы, брови-стрелки и оттопыренные уши. И он здесь?..

Когда снова поравнялись, спросил:

— ТККУ?[261]

Услышал — как отзыв:

— ТКПУ?..[262] Вот где встретились, такие танцы...

— Ты-то как здесь, кавалерист?

— А ты, пехтура?..

Сергей рассказал свою историю.

Алексей — свою: как развернулись в первый бой в конном строю, пулеметы на тачанках с правого фланга, а немцы двинули против кавалерии танки. Как умирал комиссар и как хотел пить, а у них вода была только в кожухах пулеметов, и они не могли ему дать пить. Как вспыхивали порохом соломенные крыши. Как полз по ржаному полю в разведку. Как со слезами бросали спешенные безлошадные казаки свои бурки. Белосток. Шяуляй. Минск... «Мы окружены. Бери, лейтенант, тридцать человек, держись до последнего. Остальные пойдут на прорыв». В том бою его и ранило. Через десять дней после начала войны. Первый лагерь — в Бяла-Подляске. Тоже огороженный проволокой квадрат. С востока много суток слышали канонаду. Думали, наши возвращаются. Потом от «свеженького» раненого узнали: то бился до последнего гарнизон Бреста.

В лагере ни синие петлицы, ни лейтенантские кубари не снял. Вот они, как и у Сергея, — каплями загустевшей крови на вороте.

Алексей провел в «офлаге» уже неделю. Пригляделся, кое в чем разобрался.

— Особый лагерь. Хитрый. Обращение на «вы», хотя не так посмотришь — бросят в карцер. Кормежка — сам почувствовал — лишь бы ноги не протянул. Но кой-кому — и от пуза. Так что держи ухо востро.

— Кому же это — от пуза?

— Вербуют здесь в предатели. Себе на службу и в национальные формирования: украинцев — отдельно, прибалтийцев — отдельно, кавказцев — отдельно...

Сергей насторожился:

— У тебя вроде отец — карел?

— Теперь все мы должны быть русские. Советские.

— Понятно, ТККУ... Что думаешь делать?

— Залижу раны, накачаю силенок — и тягу. Далековато, правда: Южная Бавария. Ну да земля круглая.

— Заметано, кавалерия. Научу тебя ползти по-пластунски.

«Офлаг 13-Д» — особый концлагерь. В других — изнуряют в каменоломнях, чтобы потом сбросить обескровленный скелет в яму с хлорной известью. Или гноят заживо. Убивают голодом. Просто убивают. В «офлаге 13-Д» тоже заставляют бить киркой в каменоломне, тоже мучают голодом. Случается, и убивают. Но редко. У эсэсовцев из комендатуры лагеря иная задача. Методично, разными способами — индивидуальный подход к каждому — пробуют, как сломить. Не физически — духовно. Утром, на поверке, вчерашний советский командир, а теперь переводчик при комендатуре и предатель вместе с гитлеровцами обходит ряды, выплевывает:

— Коммунист!.. Политрук!.. Жид!..

Тех, на кого показал, хватают и волокут к валу на краю лагеря, за казармами. Последние крики. Автоматная очередь... Откуда выведал, сука? Может, выдумал: надо же проявить рвение.

Но добились: каждый военнопленный замкнулся в себе, лишнего слова не проронит. Кто не выдерживал, ремень на шею — и на решетке окна в клозете... В души должен, по замыслу фашистов, вползти страх. Каждый день — лекции. Посещение — по желанию. Те, кто пойдут на лекцию, освобождаются от каменоломни. Запись в церковный хор. Добровольная. Кто записался — в день спевок может не брать в руки кирку. Накануне ноябрьского праздника выдали по полбуханки хлеба на арестанта. А надзиратели по баракам: «Это вам в честь падения Москвы!» У-у, гады! Врете!..

Но кое-кто начал посасывать сигареты. Без сожаления оставлять на столе миску с бурдой. Отводить бегающие глаза...

А на утренней поверке перед строем снова идет иуда-переводчик, наугад тычет пальцем:

— Комиссар! Политрук!..

И через несколько минут истощенные до нечеловеческого вида «дневальные» волокут к яме на краю лагеря тележку с трупами.

— Пора, Алешка. Невмоготу!

— Как выбраться?..

Действительно — как? Всюду колючая проволока и проволока под током, сигнализация, прожекторы, собаки.

Мелькнула надежда, когда узнали, что охранники комплектуют команду на железную дорогу, на разгрузку вагонов с углем. Выбирают молодых и еще крепких арестантов. Двадцатилетние лейтенанты в этом офицерском лагере — едва ли не самые молодые.

— Попробуем? — испытующе посмотрел на товарища Алексей.

Сергей молча кивнул.

Охранников на всю команду — четверо. Эх, если бы и остальные заключенные!.. Кто они? Рискованно обмолвиться и словом.

Начали ссыпать с платформ уголь. Грохот. Пыль столбом.

Друзья улучили момент, когда, казалось, конвоиров не было поблизости, юркнули под вагон — и ходу.

Рывок к свободе. Одни пути, вторые. Криков, стрельбы не слышно. Неужели ушли?.. Резкий удар в спину. Клацанье зубов, угрожающий рык и запах псины. Овчарки натренированы, натасканы на человека. Поверженного не рвут. Пошевелишь рукой — перекусит кость.

В лагере не били. Только охранники по дороге — да и те без усердия. Бросили в одиночные каменные пеналы, узкие, не присесть, по щиколотки залитые ледяной водой. На десять суток.

Когда приволокли в барак, они друг друга сразу и не узнали.

— Ну, ТККУ?

Алексей судорожно свел челюсти, острыми углами выперли желваки.

Через несколько дней записывали по специальностям. Старосты объяснили: мастеровых, слесарей, токарей, столяров-плотников ждет работа по профессии — облегчение режима. Алексей с детства плотничал — перенял от бати, спорого на все руки. Сергей до комсомольской путевки в военное училище осилил три курса железнодорожного техникума, овладел в мастерских и токарным, и фрезерным станками.

— Моя специальность: командир Красной Армии.

— Записывайте: советский офицер!..

Все равно обмазали пальцы мастикой, сделали отпечатки пальцев; фотограф усадил перед своей гармошкой в профиль и фас. Зачем?..

В лагере объявились некие личности в немецких мундирах, с нашивками «р» на рукаве. Еще вчера лежали на одних нарах, кормили вместе вшей!.. А теперь, значит, перечеркнули всю свою прошлую жизнь, записались в «р»-полицаи... Уже расхаживают гоголем, агитируют за Гитлера и за какую-то РОА — русскую освободительную армию. Десяток на весь «офлаг», а как гадливо становится на душе при взгляде на их гнусные морды...

— Узнал: летчики собираются уходить, — прошептал Сергей.

В лагере была группа летчиков. Их машины подбили, когда они возвращались с бомбежки. Парни держались сплоченно, но со стороны никого в свою спайку не включали. Вот только Сергею удалось заслужить доверие одного из них — старшего лейтенанта Александра, москвича.

Пилоты согласились взять с собой и пехтуру, и кавалериста. Обговорили что и как.

Шагу не удалось сделать за проволоку — кто-то выдал всех накануне побега.

Схватили. Выстроили всех заключенных. А их — посреди плаца — прикрутили к деревянным «козлам». И каждый из арестованных должен был подойти и ударить... А потом снова в пенал-карцер с ледяной водой.

Узнали, кто выдал. Ночью в бараке устроили суд: «Именем нас всех!..» Утром в тачке — в груде других трупов — вывезли к яме с известью.