Сталин отказал в приеме наркому. Во-первых, донимала изжога. Во-вторых, он уже выслушал подробный доклад Серова о кавказских событиях, в том числе и о предательстве Гачиева и Валиева. Но пока не решил, что делать. Он сказал в трубку:

— Доложи о результатах на Кавказе, как полагается, Верховному Главнокомандующему и в Совет Народных Комиссаров Молотову.

Берия пребывал в оцепенелом параличе. Но он уже знал это свое состояние и был уверен, что где-то в подкорке неприметно кипит бурный процесс, который вытолкнет в конце концов единственно верный вариант действий.

Через час с небольшим нарком уже был готов к таким действиям. Вскользь это касалось ждущих своей участи Гачиева и Валиева, живущих в гостинице «Метрополь». Но заостренная сердцевина решения упиралась в весь чечено-ингушский народ.

Гиммлер давно не видел главу третьего рейха столь омерзительно необузданным. У Гитлера тряслись щеки, пена закипала в уголках губ. Вопли его резали барабанные перепонки. Содрогаясь в крике, фюрер вышагивал кругами вокруг черно-белой статуи рейхсфюрера, и каждый раз, когда фюрер оказывался сзади, у застывшего Гиммлера судорожно напрягалась спина и цепенел позвоночник: изводило предчувствие удара.

Казалось, Шикльгрубер ударит обязательно по затылку, так, что хрустнет шея и слетит на пол пенсне. Но удара все не было. Гитлер, вывернувшись из-за ненавистно-худосочной спины, неистощимо и изобретательно изливал в лицо главы всех разведок свое безмерное отвращение.

— Зачем вы нацепили это дурацкое пенсне? Подражаете Лаврентию Берии? Но Берия носит его потому, что хронически страдает политической близорукостью. Вы же вечно хвалились своей дальнозоркостью! Зачем вам эти стекляшки? Чтобы трусливо прятать за ними глаза?

Вы лжец, Генрих. Вы обманывали всех нас кавказской химерой, обещали нам «пятую колонну», не потрудившись как следует проверить реальные силы горского сброда! Он посмел именовать себя главой туземного национал-социализма!.. Честь нашей партии замарана кавказским дерьмом по вашей вине, Генрих!

— Мой фюрер… — придушенно оскорбился наконец Гиммлер.

— Молчать! Вы и ваша воняющая духами куртизанка Канарис распускали передо мной павлиньи хвосты! Где ваша бандитская разработка «Шамиль»? Вы клялись разворошить ею Кавказ, уверяли в сокрушительности кавказского бунта. Вы обещали выложить вермахту на подносе весь кавказский нефтяной тыл!

— Экселенц…

— Молчать! Представляю, как хихикают по углам наши штабные крысы над болваном Маккензи! Командир первой танковой армии вермахта цепляет на утробу пряжку с азиатским полумесяцем и звездой! Он молится босиком в мечети! Об этом уже ходит анекдот. Вам пересказать? Эту наивысшую форму тевтонского кретинизма следует золотом вписать в летопись третьего рейха!

Впишите ее собственной рукой, как идейный автор. Нет, не рукой, вам следует вписать ее ногой, как дрессировщику обезьян. Вы организовали там туземный, обезьяний цирк, но не «пятую колонну»!

— Мой фюрер…

— Молчать! Мы стали посмешищем в глазах спесивых армейских индюков. Фон боки, листы, клейсты — все эти яйцеголовые теперь злорадно шушукаются! Гальдер имеет все основания ткнуть нас носом в штабную разработку «Блау», на которой настоял я! Он хотел концентрации всех сил под Сталинградом и был прав! Это вы подстрекали меня на распыление сил, распускали вонючие саги о слабости кавказской обороны!

— Гальдеру следует вспомнить, как он клянчил у вас горючее, перекладывая свои проблемы на ваши плечи! Он обязан помнить, как истязал вас в августе своим хныканьем! Он скулил о нехватке бензина ежедневно. Он должен вспомнить, как не сумел сделать элементарного: перебросить на помощь первой танковой армии двадцать девятую мотодивизию. А это переломило бы…

— Генрих, — свистящим шепотом вдруг позвал Гитлер. — Вы помните первое июня? Бункер под Полтавой… штаб группы армий «Юг»? Я сказал фон Боку: если мы не возьмем Грозный и Майкоп, я вынужден буду свернуть войну.

— Я не хочу этого помнить, мой фюрер.

— Провидение оживило эти слова. Они возникли во мне сейчас и вонзились в сердце как ледяная игла.

Ему, кажется, в самом деле стало плохо — физически плохо, и Гиммлер, мгновенно и панически переключившись на самочувствие фюрера, стал вливать в него лекарство надежды:

— Мы только начинаем, мой фюрер! Наши усилия не пропали даром, на Кавказе осталась «пятая колонна», она в подполье теперь и ждет своего часа. А горючее… У нас Силезский бассейн с каменным углем! Из него можно выжимать моря синтетического горючего! А Румыния, как никогда, верна союзническому долгу с ее бензином! Провидение и на этот раз возродит нас из пепла, и это будет продолжаться до тех пор, пока под нашими подошвами не успокоится весь мир!

Гитлер искал сквозь пенсне зрачки Гиммлера:

— Вы верите в это, Генрих? Верите? Смотрите мне в глаза!

Они застыли.

Ева пыталась завязать за люстру кожаный поясок, она поднималась на столе на цыпочки, задыхалась от предчувствия. Сафьяновые красные шлепанцы были на каучуковой подошве, гибко, предательски пружинили под ногами, и она поочередно отшвырнула их.

Ремешок удалось захлестнуть за массивный бронзовый изгиб, и люстра облила атлас ее халата нежным хрустальным перезвоном.

Раздвинув петлю на конце ремешка, она просунула в нее голову, выпростала из-под кожаной полосы каштановую россыпь волос.

Осталось последнее, неведомое и страшное, то, к чему приходила мыслями все чаще в последний месяц. С ролью сопровождающей, неотлучной куклы при вожде она смирилась давно, и даже притерпелась к этой роли. Отравляло, убивало ее другое: приступы бешенства у Адольфа, во время которых он топтал ее душу, самолюбие, ее женское естество. Сегодня наступил предел.

Собираясь в комок, напрягая всю волю, она застыла на несколько секунд. Крикнула тонко, пронзительным голосом зверька, попавшего в капкан, и прыгнула со стола.

Приглушенный, едва слышный из-за двери визг услышал адъютант Шмундт. Гитлер приставил его к спальне Евы в последние дни: Еву все чаще били истерики, перераставшие в припадки.

Вскочив со стула, Шмундт подбежал к двери, прильнул к ней ухом. В спальне висела тишина. Он позвал: