— Прежде чем явиться с докладом, освежите в памяти меморандум Розенберга от восьмого мая сорок первого года. Если мне не изменяет память, мы запланировали превратить Кавказ в четвертый рейхскомиссариат нашим полномочным диктатом.

Выйдя от Гитлера, Гиммлер позвонил Гальдеру, сказал вкрадчиво в трубку:

— Дружище Гальдер, я бесконечно рад слышать ваш тевтонский баритон.

— Взаимно, рейхсфюрер.

— Делюсь приятной вестью: у вашего штабного детеныша «Блау» появился близнец-абориген на Кавказе. Требует подкормки.

— Вы уверены, что необходимо кормить его именно из армейской соски? Кто таков?

— Некий герр Исраилов из Чечено-Ингушетии. Обещает обескровить тыл Кавказа, когда вермахт будет таранить большевистскую оборону на Тереке. Мы с фюрером подумали, что будет целесообразно помочь нашему близнецу специальной базой в районе Армавира, создать воздушный мост для переброски оружия и десантников в горы. Продумайте детали. Через три дня я докладываю о нашей совместной акции фюреру. Мы порадуем его нашей деловой близостью назло всем, кто пытается нас рассорить. Как вам нравится гениальная идея фюрера о каменных мешках?

— Она еще не успела усладить мой слух.

— Сейчас усладит. После выполнения своей задачи туземцы нам будут не нужны, у них кровь заражена бациллами бунтарства. И самый лучший способ стерилизации заразы — кавказские ущелья. Там много прекрасных каменных мешков. Два-три таких мешка вместят двести-триста тысяч голов. И никаких расходов. Сотня дымовых шашек, десяток банок циклона «Б» — и стопроцентный результат.

— Надеюсь, эту гениальную идею будет воплощать ваше ведомство?

— Мы вместе воплотим ее, дружище, рука об руку.

Директива о каменных мешках вызрела в генеральном штабе через три дня. Откорректированная Гиммлером, она брызнула из штабного организма, как яд из зуба гадюки при укусе.

Иванова вызвали в Кремль. Звонок из ЦК раздался около полуночи, и время до утра прошло в бессоннице. Ворочался, переворачивал обжигающую лицо подушку. Изводила тревога: ожогом в памяти ныл предыдущий звонок из Москвы, глуховатый, надтреснутый от гнева голос генсека в трубке, язвительная, свинцовой тяжести фраза: «Сидеть на пороховой бочке, нюхать цветочки и не замечать горящего фитиля под задом — это преступное легкомыслие».

К утру он был почти уверен — зовут не миловать. Не за что. Стал готовить себя к самому худшему. Сельское хозяйство хромало на обе ноги, нефтедобыча и переработка работали на пределе, Исраилов не пойман, затаился в скалах тарантулом, жалит без промаха. Число дезертиров с фронтов и оборонных сооружений перевалило за шесть тысяч.

Холодная злая сила трухлявила, кислотой разъедала республику изнутри, огнем и кровью точила в ней потайные ходы.

Перед самым рассветом Иванов попытался привести мысли и чувства в порядок, просмотреть материалы — статистику по вопросам, о которых могла пойти речь. Вспомнил, что цель вызова ему не сообщили, налицо был только сам вызов — сухой, короткий, таящий грозную неизвестность.

Четыре часа полета провел в ревущей полудреме, изредка проваливаясь в сон. Вышел из самолета разбитый, с головной болью. В аэропорту ждала машина. Через полтора часа он был в Кремле, в приемной.

Сталин неторопливо вышел навстречу, попыхивая неизменной трубкой, подал руку. И Иванов, чувствуя, как спекается все внутри, с напряженным вниманием ловил рублено-точные слова, которые плотно, без зазоров, ложились одно на другое.

— Нефтедобыча, нефтепереработка не поспевают за производством военной техники. Мы начали производить первоклассные наземные и воздушные машины. Их количество пополняют наши союзники. Пополнение прибывает капризное. Самолеты американцев, англичан плохо работают на нашем бензине. Надо признать — дрянь бензин. Нужно горючее Б-78 с высокооктановым числом 95. В этом случае потолок и скорость истребительной авиации повышаются на тридцать процентов. А значит, наконец можно бить летучего фашиста в хвост и в гриву, мастерства нашим летчикам не занимать.

Наркомнефть дает такого бензина шестнадцать тысяч тонн. Нам к лету понадобится восемнадцать тысяч. Что скажете об увеличении вашего производства втрое? — неожиданно повернулся к Иванову расхаживающий по кабинету Сталин.

— Я предварительно прикидывал наши возможности, советовался со специалистами, товарищ Сталин. — Иванов глотнул пересохшим горлом, с трудом удерживая в себе дрожь. — С учетом имеющихся резервов мы, вероятно, сможем поднять добычу… до десяти тысяч тонн.

— Мало! — резко отозвался Сталин. Желтоватые глаза его гневно потемнели. Выпустив клуб дыма, он отвернулся к окну. Повисла тяжелая пауза.

Он поймал себя на том, что все, касающееся Чечено-Ингушетии, видится теперь через призму письма Исраилова и, концентрируясь в памяти, немедленно воспаляет ее, провоцируя гнев. Все сильнее тревожил раздел из последней сводки разведуправления, касающийся Лейпцига: зачем вермахту такое количество карт Кавказа? Кавказская нефтедобыча становилась вопросом жизни и смерти для страны.

«Что делать с этим? Отдать Лаврентию? Кого взамен сейчас? Кто способен за два-три месяца по горло залезть в чеченское болото и не утонуть?… Новый будет барахтаться, чтобы удержаться на поверхности, а когда бензин давать? Байбаков… Чистый нефтяник, нет опыта партруководства. Оставить этого? Уже второй раз уговариваю: напрягись… Почему их всех надо уламывать, почему не понимают, что соскочить с нашего колеса нельзя, остановиться тоже нельзя? Можно только катить его вперед — любой ценой, любыми жертвами, только тогда уцелеем. Запускали это колесо вместе, подмазали последней кровью Романовых, тронулись весело, с надеждой, без скрипа. Думали, скоро под горку. А оказалось, вся дорога в гору, толкать надо каждому на пределе, иначе сдаст назад, раздавит в лепешку. И так — до самого конца.

Этот пока не научился свои и чужие жилы рвать, бережно себя тратит, хочет хорошим быть для всех. Дурачок, где живешь? Россия таких не любит, не помнит. Отдать Лаврентию… Или проверить последний раз на большом деле?»

Иванов всей кожей ощутил, как нахлынула и опахнула его ледяная угроза, струившаяся от сутуловатой спины, торчащих лопаток Верховного. Давя в себе тошнотворную слабость, чувствуя, что должен опередить решение, что вызревало в голове генсека, он заговорил, интуитивно, рефлексом самосохранения находя единственно нужные слова:

— Мы еще раз пересмотрим наши резервы, товарищ Сталин. Я уверен, что их достаточно для выполнения поставленной вами задачи. Республика выполнит ее.

Он не знал, не видел таких резервов. Но только бы не сейчас… Отдалить, оттянуть поворот головы, взгляд, в котором приговор.

— Задача не мной поставлена. Войной, — помедлив, наконец отозвался Сталин. И Иванов, начиная расслабляться, несколько раз судорожно, глубоко вздохнул. — Кстати, что конкретно сделано в республике, чтобы улучшить положение в сельском хозяйстве, оторвать горца от политбандитизма?