— Мы ведем священную освободительную борьбу, и она касается вас, эстонцев, больше всего!..

Удивительные вещи открылись Калью Рыыму. Он узнал, например, что в Западной Европе действует многочисленная организация бывших русских белогвардейцев, примкнувших к ним карателей, полицаев и других пособников немецко-фашистских оккупантов времен Великой Отечественной войны, и название у этой злобствующей против всего советского организации — Народно-трудовой союз.

Вышедшие на Калью Рыыма «деятели» представляли Антверпенский отдел НТС. После долгих колебаний, приводивших в неистовую ярость рыжеватую женщину, которая держалась раскованнее и откровеннее своих спутников, Калью спросил:

— Ну так что? Значит, я должен что-то делать для вас?

— Не для нас — для себя! — восторженно воскликнула женщина, немедленно приписавшая все заслуги по вербовке себе, своему умению быть обаятельной, неотразимой. Впрочем, ее помощники, одобрительно кивая седеющими головами, не возражали против такого поворота дела. Они долго долдонили советскому моряку о его долге перед разоренной коммунистами Эстонией, о совпадении основных целей борьбы русской эмиграции и прибалтийских народов против Советов, они сулили изумленному Калью золотые горы после падения ненавистного большевистского режима, словно это падение стало уже предрешенным фактом.

— Что это за шарашка увивается за тобой? — спросил радиста, возвращаясь на судно, напарник по увольнению в город моторист Никандров — вчерашний выпускник мореходного училища. — Валюту или шмотки предлагают?

— И то и другое! — неопределенно махнул рукой Калью.

— Смотри — не засыпься!

— Да ну их! Зря время терять!..

Молоденький моторист остался доволен ответом старшего товарища.

Много лет прошло с той поры. Если б знал моторист Никандров, на какую «засыпку» шел этот обстоятельный, пользовавшийся в экипаже всеобщим уважением и авторитетом судовой радист, наверняка не поверил бы.

Моторист уже давно в начальниках отдела в пароходстве ходит — окончил высшую мореходку имени Макарова, а Калью Рыым в шестидесятом году «по личным обстоятельствам» уволился, уехал к семье в свой уютный южноэстонский городок, девять лет отработал старшим инженером местного узла связи. Для семьи, для больного отца это были счастливые годы, но море тянуло Калью с неодолимой силой, и он вернулся в пароходство. Впрочем, все это получилось не столь просто: захотел — и вернулся. Были причины поважнее хотения. И сегодняшнее возвращение Калью из туристской поездки в Финляндию (впервые — пассажир!) впрямую связано с теми обстоятельствами, о которых вслух не говорят.

В туманной дымке по курсу судна над бушующими волнами проступили темные контуры лесистых островов Найссаар и Аэгна. Они как два стража стояли по сторонам от входа в Таллиннский залив, прикрывая характерный силуэт эстонской столицы с чередой разбежавшихся по берегу крепостных башен и высоких шпилей Олевисте и Святодуховской церкви, средневековой ратуши и Домского собора, взгромоздившегося на скалистый Вышгородский холм.

Всегда радовало Калью возвращение в родной порт, радовало и волновало. Жена и отец его проживали по-прежнему в Южной Эстонии, дети выросли — оба учатся в Политехническом институте, станут химиками. А Эстер обычно приезжала в Таллинн к возвращению его судна из заграничного рейса и в морской торговый порт приходила одна — стройная, элегантно одетая нестареющая блондинка с глубокими, можно сказать, бездонными голубыми глазами, и Калью махал ей фуражкой с «крабом» чуть ли не с середины рейда.

Сегодня Эстер встречать не будет, так они договорились, и на то были тоже свои причины.

Как быстротечно время! Давно ли всё это было — встречи с деятелями Антверпенского отдела НТС, знакомство с вездесущим Евгением Мишкиным, славшим ему письма из Ленинграда и даже из Москвы, а для личной встречи с Калью приезжавшим в Антверпен — бельгийский порт — из западногерманского города Гамбурга.

«Шустрый молодой человек!.. — думал о нем эстонский моряк, наблюдая за энергичной жестикуляцией одетого по последней моде шефа, с острым подбородком и светлыми маленькими глазками. — Интересно, кто он — потомок российских дворян, бежавших от Советской власти, сынок офицера-белогвардейца?»

— Член революционного штаба НТС Балтийского флота, — подчеркнуто отрекомендовался Евгений Мишкин в первую их встречу.

Калью едва сдержался, чтобы не присвистнуть: оказывается, у Балтийского флота еще и такой штаб существует!.. Но недаром сдержанность истинных эстонцев известна всем, кто с ними встречался, — Калью не выдал себя ни одним движением мускула на лице. А «член революционного штаба» развивал перед молодым эстонским моряком такие перспективы борьбы с Советами и грядущей победы над коммунистическим режимом и в России и в Прибалтике, что исчезало ощущение времени, в котором они жили. Калью, слегка прищурив черные глаза, молча слушал незнакомца, которому его «передали» для дальнейшей работы члены Антверпенского отдела НТС. Он понимал, что Евгений Мишкин ринулся на него в «лобовую атаку», и счел за лучшее выказать понятливость и полное согласие с развернутой перед ним программой «революционной борьбы».

На последнюю встречу с Калью Евгений Мишкин приехал в Антверпен из какого-то западногерманского города. Он был явно чем-то озабочен, намекнул на возможный перерыв в их связи, но просил оставаться верным энтээсовским «солидаристам» (вон еще как они себя величали!) и продолжать всеми возможными способами борьбу с Советами — распространять антисоветские листовки, распускать разные слухи, вербовать единомышленников.

Вскоре после той встречи, как уже говорилось, Калью по семейным обстоятельствам ушел из пароходства и стал работать инженером узла связи в одном из южных эстонских городов.

Он отремонтировал старый отцовский дом, провел водопровод, оборудовал центральное отопление, поставив вместительный котел в подвале под кухней, починил забор, перепланировал сад а приусадебный участок.

— В тебе столько энергии скрыто, Калью! — удовлетворенно говорил ему отец, а Эстер ставила мужа в пример и детям, и подругам.

— Истосковался по работе, — сказала ей завуч школы, хорошо знавшая Калью с детства. — В море-то ведь земли нет, сиди себе в радиорубке — слушай музыку!..

Конечно, она очень упрощенно понимала обязанности начальника радиостанции на большом торговом судне, но Калью только посмеивался над этим. Он-то знал штормы и авралы в безбрежном океане, особенно при переходах через вечно бушующий Бискайский залив, помнил настороженную тишину в разноцветных водах у Бермуд, но ни отец, ни жена, ни одна душа на свете не знала, чему так рад бывший моряк, оказавшись на суше. Здесь все ясно, открыто — здесь нет «солидаристов», сюда не приедет для встречи с ним респектабельный и самоуверенный Евгений Мишкин, не станет приставать к нему с новыми «заданиями», не будет сверлить своими острыми светлыми глазками…

Несколько лет блаженствовал в кругу семьи и среди товарищей по работе Калью Рыым. Он слыл хорошим семьянином, внимательным мужем и заботливым отцом, да и свои сыновьи обязанности перед больным отцом выполнял без напоминаний и понуканий.

Продолжалась эта счастливая жизнь до 19 июня 1963 года. Именно в этот теплый летний день, когда Калью из шланга поливал капусту на огороде, у низенькой калитки остановилась с набитой газетами и письмами черной сумкой через плечо девушка-почтальон и уже издалека показала ему белый конверт:

— Вам письмо, Калью Рыым! Из Ленинграда!

Она с чувством произнесла эти слова — «из Ленинграда»: ездила туда на экскурсию, влюбилась в проспекты, набережные, музеи северной Пальмиры — и была приятно удивлена, что в этом великом городе кто-то знает их скромного инженера с узла связи.

Калью бросило в жар от неясного предчувствия. Он выключил воду, не торопясь положил на место шланг, вытер платком руки и только тогда подошел к калитке, чтобы взять письмо из Ленинграда. Он даже не заметил сияющих глаз почтальонки, сухо поблагодарил ее за письмо.