— Хорошо. Пойдем такой дорогой, товарищ Сталин.

Он встал, покрутил двумя пальцами кончики своих усов, которые были не такие пышные, как у наркома, и добавил:

— Хорошо! Теперь надо оружие получать.

— Оружие уже доставили к вашему пароходу, — ответил Сталин. — Как только вы пришли, как только мне доложили, я и распорядился везти его на пристань, чтобы не было задержки. Надеюсь, вы не будете возражать?

— Только скажем спасибо. — Джангильдинов улыбнулся и внутренне облегченно вздохнул: не придется мотаться по незнакомому городу, доставать подводы, везти на пристань. — Большое спасибо!

— Сказать честно, товарищ нарком, мы приятно удивлены таким вниманием к нам, — признался Колотубин, восхищенный тем, как Сталин вел беседу, как точно и незаметно, словно проверяя себя, заставил их с Джангильдиновым прийти к уже принятому им решению. — Большая вам благодарность!

— Меня не за что благодарить. Во-первых, это наша обязанность, мы служим социалистической революции, — сказал Сталин. — Во-вторых, мы заботились не только о вас, а прежде всего о Туркестанском фронте, которому надо как можно скорее оказать помощь. Вот так товарищи! — И мягко добавил: — А сейчас прошу к столу. В соседнем салоне приготовили для вас ужин.

Джангильдинову и Колотубину пришлось поужинать вторично. Жареная молодая картошка, рыба, мясо, свежие огурцы, первые помидоры и мягкое, кисловатое кавказское вино, о котором Колотубин подумал: «Как квасок», подняли настроение. «Квасок» оказался довольно коварным напитком, и Степан невольно ощутил, что вино бродит по жилам и создает то состояние, когда человек хмелеет.

Они вышли из поезда. Стояла ночь, тихая и теплая. Степан, пощупав деревянную кобуру своего кольта, причмокнул губами:

— Вот тебе и «квасок»! Вроде мины замедленного действия…

— Как хороший кумыс, — ответил Алимбей.

Немного постояли возле вагона, вдыхая ночной, освежающий воздух. Колотубину пришла блаженная мысль, что неплохо бы сейчас искупаться. Он даже представил себе, как бросается в пружинистое объятие волжской воды и, широко размахивая руками, плывет саженками, фыркая от удовольствия.

— Поплавать бы…

— Да, плавать будем, — понял его по-своему Алимбей. — Когда в море пойдем, качать сильно будет, как на спине верблюда.

— Я говорю, хорошо бы искупаться.

— Купаться? Я тоже давно хочу, — сразу согласился Алимбей. — Давай завтра в баню пойдем. Как следует купаться будем!

— Можно и в баню сходить.

Вышли на привокзальную площадь. Около здания вокзала, прямо на земле, на чемоданах и узлах, примостившись у стены, дремали мужики, бойцы, бабы, выбравшиеся на воздух из душного помещения станции. Звонкоголосо плакал грудной ребенок, и полусонная женщина устало качала его на руках, повторяя: «Спи, спи, мое дитятко!» Несколько мужиков не спали, думали о своем и сосредоточенно курили, в темноте светились огоньки самокруток.

— Наш моряк, наверное, уехал, — вслух подумал Джангильдинов. — Не дождался, долго мы были там. Как теперь к пристани пойдем, если улиц не знаем?

— Язык до Киева доведет, — улыбнулся Степан. — Хороша ночка! — Он вдруг остановился и посмотрел в темноту на край площадки. — Вроде наша таратайка стоит.

— Где, где?

— Справа, возле дерева. Видишь?

— Да, да… Стоит.

Пока они рассматривали повозку, стоявшую в темноте, Груля уже опознал их. Он давно высматривал командира и комиссара отряда и даже, честно говоря, подумывал о том, что прозевал их, что они ушли. С кнутом в руках моряк широкими шагами, почти бегом поспешил навстречу.

— Давно ждете? — В голосе Грули проскользнула тревога, и он преданно смотрел в глаза. — Я тут немного отлучался…

— Нет, только пришли, — ответил Степан.

— Порядок!.. Меня тоже тут не было, к своему боцману бегал. — Груля полез в карман своих широченных черных матросских брюк и, вынув сложенную бумагу, протянул Джангильдинову: — Вот, возьмите. Чтобы все как надо и полный порядок!

— Что это?

— Мандаты мои. Насилу отпросился!

— Куда отпросился?

— Ясное дело, товарищ комиссар! В ваш отряд, куда же мне! — Груля смущенно улыбался, теребил кнутовище. — Мне без вас никак нельзя!

— Это почему же? — сурово спросил Колотубин.

— Я тоже хочу выполнять приказ Ленина! — торопливо признался моряк.

— Сейчас все революционные и сознательные пролетарии, крестьяне, красноармейцы и моряки-матросы выполняют декреты товарища Ленина и смертельно бьются с мировой гидрой капитализма, — сурово и популярно, словно на митинге, пояснил Колотубин, вполне довольный сам таким исчерпывающим ответом.

— Так-то оно так, — вздохнул Груля, не удовлетворенный возвышенным ответом Колотубина, ибо невольно почувствовал в нем скрытый отказ, и продолжал настаивать на своем: — Только я хочу самому Ленину служить! Как вы. А у вас от него бумага!..

В голосе моряка звучала настойчивость, а в его глазах при жидком свете вокзальных фонарей Степан уловил упрямый блеск. Сейчас Груля не походил на того разбитного матроса, балагура и весельчака, каким он предстал в первый раз. Весь вид его — собранный и как бы готовый к прыжку — говорил о том, что моряк от своего не отступит. Ни за что не отступит!

— Возьмите… Слышь, командир, возьмите!

Джангильдинов вернул моряку документ и сказал:

— Подумаем…

Груля весело гнал лошадей по ночным улицам Царицына. Колотубин, приятно подпрыгивая на пружинистом матраце, думал о матросе. Ему нравилась такая открытая прямота и настойчивость. И еще думал о новом пути отряда. Кто знает, что ожидает их в тех нерусских краях?

Капитан Бернард Вильям Брисли, который выдавал себя за бундовца Арнольда Греднера и имел мандат чекиста Ивана Звонарева, уже сутки жил в доме Болеслава Адамовича Кушнирского, катаясь словно сыр в масле, окруженный заботой хлебосольного хозяина и вниманием двух молодых женщин.

Болеслав Адамович держал в городе портняжную мастерскую, охотно выполнял заказы по пошиву из казенного материала гимнастерок и галифе для краскомов и в порядке энтузиазма бесплатно обшивал членов ревкома и работников штаба армии, за что пользовался благосклонным вниманием начальства и числился на хорошем счету. Одновременно тихий Болеслав Адамович занимался и другой, скрытой от посторонних глаз, тайной деятельностью. Пусть там, в столице, деятели «Бунда» шумят, а здесь, в Царицыне, лучше не высовывать носа: не сегодня завтра красновцы нагрянут.

Кушнирский был рад гостю и охотно выполнил его задание. Свои люди имелись и на пристани, они подробно информировали обо всем, что интересовало Бернарда Брисли. На следующий же день капитан уже знал, что пароход с отрядом Джангильдинова прибыл, что идет погрузка оружия и боеприпасов.

— Когда отплывают?

— Пока никто не знает, но думаю, что завтра, к ночи, — сказал Болеслав Адамович. — Такую уйму винтовок и патронов, дай бог, если они успеют погрузить к полудню. А днем ни один пароход красных не отплывает вниз по Волге, боятся наскочить на белых. Казаки по обоим берегам рыскают. — И добавил с ласковостью в голосе: — Мой совет вам, пан Арнольд, спокойно отдыхайте до завтрашнего вечера. А сейчас идемте откушать, племянница Сима приготовила куриный бульон и мою любимую фаршированную щуку. Вы еще не знаете, как она ее умеет делать, прямо пальчики оближешь!

Брисли было явно не до фаршированной рыбы. Он наконец догнал отряд тургайского комиссара, и теперь предстояла задача — действовать! Он, а никто иной должен распоряжаться большевистским золотом и оружием. А вслух Бернард произнес с улыбкой:

— И кто же от такого кушанья откажется!

В небольшой гостиной на продолговатом столе, застланном льняной скатертью, их уже ждали фарфоровый супник с куриным бульоном, нарезанные свежие огурцы и помидоры в салатнице, политые густой сметаной и посыпанные мелко нарезанным зеленым луком, петрушкой и укропом. Тут же желтело сливочное масло и лежали брусочек печеночного паштета, разрезанная на куски вареная курятина, горкой возвышались подрумяненные слоеные пирожки.