Лаптев начал понимать, какое задание его ждет.

— Если дивизия вернется в Испанию, — продолжал Хаджи, — это получит резонанс во всей Европе, еще больше поднимет дух Сопротивления.

— Как говорится: с богом! — вставил Андрей Петрович, дождавшись паузы. — Ясно. Но только я уже порядком подзабыл испанский.

— Уметь говорить — хорошо, уметь слушать — лучше, а? — с явным неудовольствием оборвал его Газиев. Отодвинул шторку, скрывавшую карту, и ткнул указкой в зеленое поле рядом с красным кругом, обозначавшим Свободный советский район. — «Голубая дивизия» передислоцирована вот сюда.

— К нам под бок! — присвистнул Лаптев. — А я не знаю! Накручу хвоста своим разведчикам!

— Не усердствуй. Твои ребята еще не могли нащупать — дивизия переброшена только вчера. И вчера же к нам перешел офицер-испанец. Он сообщил, что их хотят использовать в большой карательной операции против Свободного района. — Хаджи прищурился. — В берлогу заберешься, да живым из нее не выберешься, а? Уж ребра-то медведь обломает?

«Это как пить дать!» — улыбнулся Андрей Петрович, но промолчал.

— «Голубым» такая перспектива не очень-то улыбается, — продолжил полковник. — Кое-кто из них решил в момент операции перейти на нашу сторону, сдаться. Перебежчик утверждает, что готов перейти весь его батальон — причем тот, который будет наступать в авангарде. — Газиев задернул карту и вернулся к столу, испытующе посмотрел на Лаптева. — Как ты сам догадываешься, офицер перебежал к нам не только для того, чтобы обрадовать нас такой вестью. От имени своих единомышленников он просит гарантий: в момент, когда начнется карательная операция, «голубые» не должны встретить жесткого сопротивления. Иными словами, они хотят без боя, без жертв войти на территорию района, а потом уже сложить оружие.

— А вдруг это ловушка? — вскочил с кресла Лаптев. — Поверить франкисту! Партизаны пропустят их батальон через болото — надежный защитный рубеж, а «голубые» ударят потом во фланг и в тыл! Откуда мы будем знать: батальон идет, или вся дивизия, или в придачу к ней еще и немецкий корпус? А для партизан дивизия или даже полк — это не кружок на карте фронта.

— В том-то и дело... — задумчиво проговорил Газиев. — Надо хорошенько все обмозговать... Но прежде чем мы примем решение, поговори сам с этим офицером.

Андрей Петрович уловил странную интонацию в голосе Хаджи Джиоровича и увидел, что полковник смотрит на него с усмешкой. Однако он не успел подумать о причине этой странности. Газиев нажал кнопку и приказал появившемуся в дверях офицеру:

— Введите испанца.

И тотчас в комнату вошел высокий мужчина в форме обер-лейтенанта вермахта, но со знаком «Голубой дивизии» на рукаве френча. Лаптев поднял на вошедшего глаза, увидел смуглое, обрамленное курчавой черной бородкой лицо, рассеченную шрамом правую бровь — и едва не вскрикнул от изумления. И тот, обер-лейтенант, вздрогнул, вскинул брови — и будто отразилось в его глазах вспыхнувшее перед ним пламя.

— Росарио?

— Артуро!

Они сделали движение навстречу друг другу — и остановились.

— Я так и предполагал, — сказал Газиев. — Надеюсь, обойдетесь без меня и без переводчика? — Он направился к двери. — Побеседуйте, как говорится, по душам. А потом подобьем бабки. — И вышел из кабинета, плотно притворив дверь.

Они еще какое-то время молча стояли друг против друга, и пальцы их немели от оборванного желания обменяться рукопожатием. Потом Лаптев сказал:

— Сядем?

Испанец молча подошел к покрытому зеленым сукном столу, приставленному торцом к рабочему столу полковника. Они сели. Зеленое, без единой соринки, сукно как бы границей легло меж ними.

Андрей Петрович сунул руку в карман. Достал початую пачку «Беломора» и зажигалку, сделанную из отстрелянного патрона там, в партизанской мастерской. Щелчком выбил папиросу, протянул пачку испанцу. Тот покачал головой. Лаптев вспомнил, что и  т о г д а  он не курил: пикадор. Крутанул шершавое колесико, притянул глубоким вдохом огонек.

Сейчас он спросит. Он затянется покрепче, чтобы отпустила спазма, стиснувшая сердце, и перестал бешено качаться маятник, бьющий в виски, и задаст один-единственный вопрос. Ему незачем долго беседовать по душам с обер-лейтенантом. Он задаст только один вопрос, который мучает его все эти годы. Сейчас и спросит... Какой паршивый табак! Эх, не захватил махорки! У них в районе самосад — вырви глаз, как рашпиль. О чем это он, при чем тут самосад?..

Пауза затягивалась, становилась все мучительней, будто невидимый пресс опускался на них. Но они молчали. Лаптев смотрел на Росарио. Почему он в форме пехотного офицера вермахта, а не в голубом френче с накладными карманами, с ремнями и портупеями и не в красном берете фалангиста? О принадлежности обер-лейтенанта к «Голубой дивизии» свидетельствовал только нарукавный знак выше локтя: обрамленный черной каймой щит, рассеченный желтой полосой по красному фону, с черным крестом и пятью перекрещенными стрелами остриями вверх и с надписью по обводу щита: «Испания», Ничего голубого. Ни пятна... Что ж, в любом случае теперь все станет наконец на свои места... И в любом случае он наконец-то скажет Лене правду. Какой бы она ни оказалась. Хватит! Баста! Это уже сверх его сил — столько лет хранить от нее злую тайну!..

Но дело было не только в Лене. И не в нем самом, Лаптеве. И не в Росарио. И даже не в тех парнях, которые ушли тогда с ним в дальнюю заводскую штольню... От того, что ответит сейчас этот офицер в мундире врага, зависело более важное, может быть, самое важное в жизни.

Ну вот, сейчас... Затянется папиросой и спросит.

Нет, не надо торопиться... Прежде чем задать вопрос, он должен многое восстановить в памяти, чтобы замкнулась связь прошлого с настоящим, — прошлого, казавшегося нереальным в этом заметенном снегами прифронтовом городке, в комнате, где стекла обмерзли ледяными листьями и жаром веяло от щедро натопленной печи. Но реальностью была война — война с фашистами, как бы продолжение той войны под Малагой, Гвадалахарой и Мадридом; реальностью был смуглый чужеземец в мундире обер-лейтенанта, со смоляной курчавой бородой, с бровью, рассеченной давним шрамом, придававшим красивому лицу испанца мужественное выражение. И этого чужеземца звали Росарио Эрерро. Может быть, и тогда Андрея обманула его внешность?.. Но тогда у него было меньше опыта. А теперь все должно стать на свои места.

Нет, еще минуту... Чтобы восстановить цепь событий. Они были связаны с Леной...

После возвращения из Испании в Москву он долго, до самой войны, не виделся с Леной. Сначала не мог найти ее в огромном городе, а потом хотя и узнал через Хаджи ее адрес и телефон, но решил не идти и не звонить. Зачем? В доме у Газиева услышал, что у Лены родилась дочь, она назвала ее Хозефой. Все понятно... Сама продолжает учебу в мединституте, и вроде бы у нее какие-то неприятности по комсомольской линии.

Андрей был зачислен слушателем в академию. Потом работал — готовил разведчиков. Началась война. Офицером Разведуправления Генерального штаба РККА прибыл на фронт. Руководил диверсионными группами в Белоруссии. В новой боевой обстановке встретился с многими из тех, кого обучал партизанской борьбе еще в начале тридцатых годов. Пригодились, хотя и пустовавшие, заброшенные, лесные их базы. Эх, если бы сохранили их в неприкосновенности с той поры!.. Потом он воевал под Москвой.

С такими предписаниями он приходил в райкомы партии и райкомы комсомола, в военные комиссариаты и советы Осоавиахима. «Существо вопроса» заключалось в том, что ему было поручено командованием создавать группы для работы во вражеском тылу. Готовил людей, давал им явки, пароли, задания. Провожал, пробирался через линию фронта инспектировать, встречал... В первые месяцы войны группы марш-агентов пересекали передовую и возвращались. С сорок второго года пешим группам переправляться через линию фронта сделалось во много крат труднее. Начали высаживать на парашютах в глубокие и ближние тылы противника. Много раз пробирался Лаптев через передний край.