Глава 18
Снизу из вестибюля позвонил дежурный: — Товарищ нарком, к вам горец просится. Гнали — не уходит, настырный.
— Ты что, порядка не знаешь? — зарычал в трубку Гачиев. — Прием завтра, с десяти.
— У него какое-то письмо к вам, говорит, очень важное.
— От кого?
— Не сказал, дело касается бандитизма.
Гачиев стал гадать: от кого? Перебрал несколько главарей банд. Хотят легализоваться? Тогда при чем тут нарком, этим Шамидов с Валиевым занимаются. Так и не отгадав, приказал дежурному:
— Черт с ним, пусть приведут.
Ввели горца, сутулого, заросшего черной бородой до самых глаз, от серого замурзанного бешмета, зашитого в нескольких местах, несло дымом, бараньим салом.
«Нелегальщик-дезертир, — наметанным глазом определил Гачиев. — Возраст призывной. Ночевки в горах, налеты на колхозные фермы, сельмаги. Все надоело, спокойной жизни просить пришел». Задавив остро вспыхнувшее желание арестовать добычу, прикинул: цена этому — тысяча, больше из такого не выжмешь.
Спросил нетерпеливо, как тычком в лоб:
— Какое письмо, от кого?
Горец полез за пазуху, достал мятый конверт, молча подал. Рука задубевшая, с черными каемками ногтей. Гачиев разорвал конверт, вынул исписанный лист бумаги. Глянул на подпись — перехватило дух: Хасан Исраилов.
Горец стоял истуканом, на лице туповатая маета, замешанная на буйволином упрямстве, режь — не скажет лишнего. «Не боится, падла», — удивился Гачиев, стал вчитываться в каждую строку.
Господин Гачиев! Без ложной скромности напоминаю: мы с Вами два действительно деловых человека, имеющих в республике реальную власть. Ермоловы, ивановы, кобуловы, Серовы приходят на Кавказ и уходят (или их уносят вперед ногами), а наши боевики и мы с Вами — это та сила, которая тащит арбу истории.
Искренне сожалею, что пока наши пути ведут в разные стороны. Не пора ли двум истинно единокровным вождям нации сесть за один стол и, руководствуясь здравым смыслом, обсудить многие интересующие нас проблемы?
Мы можем встретиться через два дня в хуторе Идахой в сакле подателя этого письма (фамилия его на обороте).
Ваше согласие или отказ (что будет крайне неразумно) передайте с ним. Полную тайну и абсолютную безопасность нашей встречи я гарантирую. Залог гарантии — моя заинтересованность в Вашей сохранности на посту наркома внутренних дел, даже если мы ни о чем не договоримся.
У нас, как я понял, есть абсолютно совпадающие интересы: дальнейшее разведение абречества в Чечено-Ингушетии. Оно выгоднее овцеводства и благороднее милицейского свиноводства, которым Вы заняты под руководством Кобу лова.
Хасан Исраилов
Гачиев перевел дух, вытер взмокший лоб. В руки само лезло такое, о чем и не смел думать. В его хлев с тощими козами толкалась бесхозная буйволица с полным выменем жирного молока. Перевернул письмо, посмотрел на фамилию гонца.
— Передай, прибуду к тебе через два дня один, без оружия.
Горец молча кивнул.
Выпроводив связника, нарком надолго задумался. К вечеру созрел план встречи. Велел подать чаю. «Валла-билла, Салман свое не упустит», — одобрил он народившуюся стратегию встречи. Выхлебывал чай из большой синей чашки, потел, вытирал лоб платком размером с наволочку. Время от времени разворачивал его, любовно встряхивал — вещице этой предстояло серьезно поработать на его стратегию.
Оперативный отряд из восьмидесяти бойцов он замаскировал в засаде, в лесу, на окраине аула. Всходило солнце. Прикинув, что до сакли Гудаева после подачи им сигнала (белый платок в окне) хорошего бега не более минуты, пошел к сакле один — долговязый, в замызганном плаще с башлыком.
Гудаев встретил у низкого плетня, на «салам» буркнул что-то похожее. Повел внутрь сакли.
У пустого стола стояли две трехногие табуретки. Хозяин вышел. Гачиев сел спиной к окну, мысленно примерился: вытирает платком шею, платок полыхнет белизной на уровне верхнего стекла, увидят. Успокоился, стал ждать. Все в порядке, даже не обыскали, тюфяки.
Скрипнула низенькая дверца в стене. Пригнувшись, вошел Исраилов. Он, тот самый. Гачиев, цепенея, дернулся к карману за платком. Пересилил себя, встал. Напряженно козырнул:
— Нарком Гачиев.
Исраилов заложил руки за спину, качнулся с носков на пятки.
— У русских это называется «отдать честь». Мерзкий обычай. Они не в состоянии понять, что мужчина никогда никому не отдает коня и оружие. Тем более — честь. Мы с тобой вайнахи. И у нас свои обычаи при встрече. Дай руку.
Уцепил ладонь Гачиева, неожиданно дернул к себе, крепко прижался грудью, раскатисто гаркнул над ухом:
— Ас-салам алейкум!
Одновременно где-то едва слышно металлически щелкнуло. Гачиев ошарашенно отпрянул: «Чего он орет?» Огляделся. В ухе позванивало, залитая солнцем сакля мирно покоилась со своим убогим скарбом, закопченным котлом над очагом. На стене висела грязноватая тряпица с портретом Шамиля. Шамиль в упор сурово смотрел на наркома.
Исраилов направлялся к его табуретке у окна. Гачиев дернулся вслед, тревожно напомнил:
— Господин Исраилов… э-э… я там уже сидел. Привычка такая, у окна сидеть. Сквозняк люблю.
Исраилов пожал плечами, свернул к другой табуретке. Гачиев сел на свою. Поерзал задом по дощатой надежной глади, стал успокаиваться. «Чего он заорал?»
Исраилов уже сидел. Сцепив руки, он заговорил:
— Рад приветствовать вас, господин нарком. Благодарю за приход, — широко, надолго распустил лицо в улыбке.
— Ты звал — я пришел, — сухо уронил Гачиев.
— Вас не удивило мое письмо? — вежливо осведомился главный враг.
— Нет, — рубанул нарком. — Совсем я не удивился.
— Странно, — усмехнулся подпольный вождь. — Давний грабитель Советской власти приглашает ее главного сторожа, и он является на встречу. Значит, у нас не столь разный взгляд на положение вещей?
— Клянусь, разный, — не согласился нарком. — Я тебя ловлю — ты убегаешь. Разница есть? — для начала поставил он на место нахала.
— Все в мире относительно, — непонятно, но обворожительно улыбнулся Исраилов.
Странно он вел себя — хозяином. Не нравилось это Гачиеву, отвык нарком от такого отношения к себе. Есть у него один хозяин на весь Кавказ, и тот понятный, как стакан со спиртом: умеешь обращаться — словишь кайф без ожога.
— Сейчас докажу насчет разницы, — пообещал нарком, удобнее умащиваясь и заметно веселея в предвкушении разговора: Салман свое не упустит, давно он такой случай ждал, может, всю жизнь. Этот ехидный тушканчик, что по горам столько лет прыгает, пока не знает про клетку, где он уже сидит, Салман ее двое суток без продыху мастерил, все продумал. — Господин Исраилов, одну весть я привез. Очень неприятная для вас.
— Все мы в руках Аллаха, — закатил глаза, поднял руки к лицу Хасан. И вдруг подмигнул наркому поверх пальцев.
«Э-э, мигнул, что ли? Сумасшедший глаз какой-то… Дурака валяет, — неприятно озаботился Гачиев. Прикинул: — А что ему остается, про клетку не догадывается».
— Есть сквозняк? — между тем заботливо осведомился Хасан.
— Какой сквозняк? — не понял Гачиев.
— Вы просили место у окна, сквозняком насладиться.
«Знает, что ли, про платок? — похолодело в животе у наркома. — Откуда? Кто?» Выходило — никто и ниоткуда. Рассвирепел: «Тушканчик опять шутит? Я последний буду шутить, а не ты!»
— Моя весть такая: сам Сталин сюда второго заместителя Берии генерала Серова прислал. Сказал ему: если надо, возьми любую дивизию с фронта, поймай Исраилова. Понимаешь, что это значит?
Исраилов задумался.
— Наверное, конец мне пришел? — глуповато спросил он.
Гачиев вдруг понял, что его держат за дурака. Позвали сюда, чтобы нагло, издевательски сделать из него болвана. Хватит, сейчас он вынет платок и вытрет шею. Потом будет молчать и ждать. Когда вломятся в дверь его волкодавы, он станет смотреть в глаза Исраилову. Их затопит страх. Это очень вкусно — потреблять чужой страх. Он уродует ненавистное лицо, как в кривом зеркале, выжимает на нем пот.
